Сибирь - Георгий Марков

Зина с помощью сынишки быстро собрала на стол, вскипятила самовар и пригласила девушек ужинать.

Присматриваясь к ловким, плавным, очень рассчитанным движениям Зины, Катя про себя определяла возраст женщины. "Ей лет двадцать восемь, от силы тридцать", - думала она. Когда Зина вышла за чем-то в сени, Катя решила проверить себя, спросив Машу.

- Двадцать девять лет ей, Катюш. А Кирюшке десять. Ну а дядя Кузьма, по-моему, на один год старше тети Зины, - ответила Маша.

Как всякая добрая, предусмотрительная хозяйка, Зина умела угостить, кое-что приберегла на такой случай. На столе было заливное из свиных ножек, соленые грибы и огурцы, жареная картошка, черная смородина в медовом соусе, свежеиспеченный хлеб, хотя и ржаной, но такой духмяный, вкусный, что аромат его перебивал даже запах укропа в огуречном рассоле. Чего не было, так это чая.

- Вместо чая пьем сушеный малиновый лист. Всетаки не голая вода, извиняясь за скромность угощения, сказала Зина.

- Да что вы, Зина! Вон вы сколько всего выставили. В городе давно уже отвыкли так есть, - сказала Катя, все больше и больше чувствуя расположение к молодой женщине.

Ну а дальше разговор пошел как-то сам собой, Кате не потребовалось и вопросов-то задавать. Зина рассказывала обо всем охотно, с полной откровенностью, чувствуя, какой искренний интерес питают ко всей ее жизни городские девушки.

- Голодом пока не сидели, нет! Сказывают: в городах-то край подходит. А у нас как-никак все свое!

Картошка, капуста, овощ разный, грибы вот. И брусники насобирали. А вот с чем худо - с одевой. У менято кое-что было, ну, обхожусь, худо-бедно. А парень-то растет. Ему штаны надо, сапоги надо, полушубок, шапку надо. А где их взять? У Кузьмы-то и у самого ничего не было, а если что и осталось, - давным-давно перешила. А он у меня непоседа, бедовый, на нем все как на огне горит. - Зина ласково поглядела на притихшего за столом сынишку. Кирюшка потупился, покраснел, дергал себя за светлый чуб. Зина продолжала: - Зато уж и помощник он у меня! Во всем, во всем.

И на полях, и во дворе, и на огороде. Без него лихо бы мне было! Порой и знаю, что мучаю его работой, непосильно десятилетнему за взрослыми тянуться, а что делать? Нас ведь все-таки трое...

И тут Катя впервые обратила внимание на печь, Там кто-то шебаршил, трогал занавеску, и она колыхалась. Зина поймала ее вопросительный взгляд, пояснила:

- Свекровь со мной живет. И не так уж сильно старая, а болеет, ухода за собой требует.

- Ну, а сын-то грамоте учится? - спросила Катя,

- Ох, и не говорите! Уж так меня это точит - слов не нахожу. Пока не учится. Школы на выселке нету, а отправить его в село - тоже мне не с руки. Надо его во что-то одеть, обуть, на квартиру к чужим людям поставить, платить за это. Да и с кормежкой непросто.

Тут-то, дома, когда: сыт, когда немножко и недоел - не умрет. А там-то и это надо дать и то привезти. А самое-то главное: как я без него? Мне и дров не с кем будет напилить. И опять же знаю - необходимо парня грамоте учить, а как? Сама-то я три зимы в школу ходила, не скажу, что хорошо грамоту знаю, а все-таки все, что нужно, и сосчитаю и напишу, а при случае и другим даже помогу...

- А мне мама букварь купила, и я все буквы выучил, - робко похвастался Кирюшка и снова покраснел и потупился.

- Вот и молодец! Теперь из букв слова учись составлять, - сказала Катя и ласково погладила мальчика по его мягким волосам.

- Пробуем мы! Да времени-то у нас с ним недохватка. Иной день так он у меня намучается, что едваедва дотянет ноги до постели и засыпает как убитый...

"Ах, как тебе непросто, как тебе трудно!" - заглянув Зине в ее широко открытые глаза, с сочувствием подумала Катя.

Вдруг за окном залаяла собака, сердито, остервенело.

- Кто-то идет, - несколько встревоженно сказала Зина, порываясь встать из-за стола.

- Мам, я сбегаю встречу, - рванулся Кирюшка и в одно мгновение накинул на себя шубу, нахлобучпл шапку.

- Не боится? - вопросительно поглядывая на Машу, спросила Катя.

- Отчаянный! - воскликнула с гордецой в голосе Зина.

- А все-таки... вечер... темно, - сказала Маша и поднялась. Как и Катю, Машу сейчас беспокоило одно:

не вздумал ли Карпухин искать их на выселке? Лукато, конечно, не выдал девушек, он обещал это твердо, но вот зубоскал-старик не только мог рассказать, куда они направили путь, но небось еще и поддел Карпухина: ты, дескать, Аника-воин, девок и тех не мог уберечь...

В замерзшие окна, заткнутые клочками кудели, донесся скрип полозьев и бойкий голос Кирюшки, старавшегося умерить рассвирепевшую Пальму.

- Ты сиди, Маша, - усадила Зина племянницу на прежнее место и подошла к окну, тщетно стараясь хоть что-нибудь рассмотреть. - Ну, кто приехал, тот уже все равно нас не обойдет, - махнула она рукой и вернулась к столу.

Запыхавшись, вбежал Кирюшка, с тревогой крикрул:

- Мам, к тебе зачем-то Евлампий Ермилыч!..

Зина встала, повернулась к полураскрытой дверп, смотрела туда, в сени, и лицо ее вдруг сделалось напряженным, каменным.

Медленно вошел низкорослый мужик в расписных пимах (красные завитушки по белым голяшкам), в черном полушубке с воротником, в черной мохнатой папахе. Папаху скинул, обнажив волосатую круглую голову, широко размахнул рукой, придерживая кожаную рукавицу под мышкой, начал креститься, устремив глаза на икону, в передний угол.

- Здравствуй, хозяюшка! - Голос у мужика неторопливый, но сиплый, глуховатый, простуженный или надорванный криком.

- Проходите, Евлампий Ермилыч, проходите. Милости прошу, - склоняясь в легком поклоне и с дрожинкой в голосе сказала Зина.

- А уж нет, не пройду, Зинаидушка, не пройду, По делу пришел, - почти ласково, но с ноткой загадочности в тоне, от которой можно было ожидать и радостное и печальное, сказал мужик.

- Ну, тогда хоть присядь, Евлампий Ермилыч. - И Зина придвинула табуретку к мужику.

- И опять же, Зинаидушка, не присяду. Дело не терпит.

- Коль так - сказывай, Евлампий Ермилыч, - сокрушенно проронила Зина.

- А ведь небось и сама знаешь, - тверже сказал мужик.

- Овес? - выдохнула Зина.

- Он, Зинаидушка. Овес. И поспеши. Знаешь сама:

отечеству и царю-батюшке поставляю. Ждать им неколи. Супостат прет оравой.

- Ну где ж я сейчас возьму его тебе, Евлампий Ермилыч? Ведь он в поле, в клади. Его надо привезти, высушить в овине, обмолотить, провеять...

- В мешки ссыпать и ко мне на двор привезть, - добавил мужик, нахлобучил черную папаху до самых глаз и закончил с угрозой: - Поспешай, Зинаидушка.

Не вводи меня во грех.

Вышел, не оглядываясь, хлопнул дверью с силой, даже в промерзшем окне звякнуло стекло.

- Кто это, Зина? - недоуменно переглядываясь с Машей, спросила Катя.

- Хозяин.

- Хозяин чего?

- А сказать по правде, хозяин всего нашего выселка.

- По какому же праву, Зина? У вас тут сколько дворов-то?

- Богатый он, Катя. И по этому праву хозяин.

- Давно выселок существует? - поинтересовалась Катя.

- В двенадцатом году переехали мы из села. Вовек себе не прощу, что поддалась на уговоры мужа.

С первого дня столько мы хлебнули горького, что и теперь страшно...

- Ну-ну, Зина, расскажи, пожалуйста, как все было. - Катя уселась поудобнее. С первых Зининых слов она поняла, что выселок - порождение столыпинской земельной реформы. Тысячи крестьян были увлечены царскими властями и их кадетско-эсеровскими прихвостнями на путь, принесший им вместо обещанной самостоятельности и благоденствия новое разорение и чудовищные страдания.

Катя была еще совсем зеленой гимназисткой, когда услышала от брата резкую критику политического курса царского правительства на разобщение крестьянства и насаждение кулачества способом выхода крестьян на отруба и выселки. Потом она сотни раз сталкивалась с этим, читая большевистские газеты и листовки подпольных комитетов партии. Однако, по ее представлению, земельная проблема со всей своей остротой существовала лишь в центральных губерниях России, в условиях помещичьего землевладения и крайней ограниченности земельных угодий. И вот сверх ее ожиданий здесь, в Сибири, крестьянство переживало те же самые беды, о которых с такой страстью говорили большевики там, в России...

- Все началось, Катя, - рассказывала Зина, - со сходок. Жили мы в деревне тихо, мирно, а тут вдруг заколыхалось все. Наехали какие-то начальники из волости, из города, начали обещать мужикам молочные реки и кисельные берега, если они выделятся из общества и отправятся на отруба. Мой-то муженек и клюнул на эту наживку... Молодой был, доверчивый, после смерти отца остался за хозяина.

Набралось нас четырнадцать семей. Землю нарезали, правда, быстро. Принялись перво-наперво перевозить постройки... Ну, пока наши избы стояли на месте, казалось, вроде живем под крышей и век жить будем.

А тронули мы свою халупу, и поползла она. Стояки и венцы подопрели, углы источил червяк. На новом месте пришлось добывать лес, подновлять. Л на все время требуется, деньги. Надворные постройки: амбар, хлев, баня - и того хуже. Рассыпались еще на месте.