Ночь и день - Вирджиния Вулф

— Я не ошиблась? Это же правда вы, мистер Денем? Я еще издали через стекло заметила ваше пальто и сразу его узнала. Вы не видели Кэтрин или Уильяма? Я весь Линкольн обошла, с ног сбилась, но так и не поняла, где же здесь руины.

Конечно же это была миссис Хилбери. С ее появлением все в лавке оживились, многие покупатели с любопытством поглядывали на нее.

— Для начала объясните мне, где я, — начала она требовательно, но, перехватив взгляд услужливого приказчика, обратилась к нему. — Я говорю о руинах — там вся наша компания, возле этих руин, они меня ждут. Это такие римские развалины — или греческие, мистер Денем? В этом городке столько всего чудесного, вот только, на мой взгляд, руин многовато. Ой, какие миленькие горшочки с медом, в жизни ничего прелестнее не видела — это все делают ваши собственные пчелы? Умоляю, дайте мне один из этих прелестных горшочков, а потом расскажите, как мне добраться до руин… А теперь, — продолжала она, получив ответ на свой вопрос, а заодно и горшочек меда, познакомившись с Мэри и попросив проводить ее до руин, поскольку в этом городе столько поворотов и такие восхитительные виды, такие прелестные полуголые мальчуганы возятся в лужах, такие венецианские каналы, такие чашечки старинного синего фарфора в антикварных лавках, что в одиночку просто невозможно найти дорогу к руинам. — А теперь, — воскликнула она, — расскажите, как вы здесь оказались, мистер Денем, — потому что вы ведь мистер Денем, я не ошиблась? — переспросила она на всякий случай, вдруг усомнившись в том, что правильно все запомнила. — Блестящий молодой человек, который пишет статьи для «Обозрения»? Только вчера муж говорил мне, что считает вас одним из умнейших людей, с какими ему доводилось встречаться. И конечно же вы мне посланы самим Провидением, потому что, если бы вас не заметила, я бы ни за что на свете не отыскала эти руины.

Тем временем они дошли до римской арки, и миссис Хилбери увидела наконец остальных путешественников — они, как часовые, стояли на улице, поглядывая в оба ее конца, чтобы вовремя перехватить миссис Хилбери, пока она опять не скрылась в очередной лавке.

— Я нашла кое-что получше, чем руины! — воскликнула она. — Я нашла двух друзей, которые рассказали мне, как вас найти, и не знаю вообще, что бы я без них делала. Надо обязательно пригласить их к нам на чай. Какая жалость, что мы недавно отобедали. И нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы это было не в счет?

Кэтрин, которая стояла на той же улице чуть дальше и рассматривала витрину скобяной лавки, как будто ее матушка могла спрятаться где-нибудь среди газонокосилок и садовых ножниц, обернулась на ее голос и направилась к ним. Увидев Денема и Мэри Датчет, она очень удивилась. Может быть, сердечность, с которой она их поприветствовала, всегда бывает в тех случаях, когда неожиданно встречаешь в деревенской глуши знакомых, а может, она была просто рада их видеть — так или иначе, пожимая им руки, она воскликнула с довольной улыбкой:

— А я и не знала, что вы здесь живете! Что же вы мне не сказали — мы могли бы повидаться. А вы остановились у Мэри? — продолжала она, обращаясь к Ральфу. — Какая жалость, что мы раньше не встретились.

Но теперь, когда всего несколько футов отделяло его от женщины, о которой он так долго и мучительно мечтал, Ральф смутился и не мог вымолвить ни слова; он попытался взять себя в руки, но то бледнел, то краснел, однако наконец решился взглянуть на нее, чтобы увидеть в холодном свете дня, есть ли хоть малая доля правды в придуманном им образе, что так долго преследовал его. Но по-прежнему не мог сказать ни слова. На помощь пришла Мэри, ответив за них обоих. Его поразило, что эта Кэтрин сильно отличается от той, что сохранилась в его памяти, это было странно, и ему пришлось отказаться от прежнего образа и привыкать к новому. Легкий малиновый шарф, наброшенный поверх шляпки, трепетал на ветру, наполовину скрывая ее лицо, одна прядь волос выбилась из прически и свисала полураспущенным локоном возле огромных и темных глаз, которые он называл печальными, но теперь эти глаза сияли, как море, пронзенное солнечным лучом, и вся она была — порыв, незавершенность, вся — стремление в неведомую даль. Он вдруг вспомнил, что ни разу еще не видел ее при свете дня.

Тем временем было решено, что искать руины, как предполагалось сначала, уже слишком поздно, и вся компания двинулась не спеша к конюшне, где они оставили карету.

— Знаете, — сказала Кэтрин, шагая чуть впереди остальных вместе с Ральфом, — кажется, я видела вас утром, вы стояли у окна. Но потом подумала: да этого быть не может. Но это были вы…

— Да, мне тоже показалось, что я вас видел — но это были не вы, — ответил он.

Это его замечание, сделанное с излишней даже категоричностью, напомнило ей другие мучительные разговоры и гневные отповеди, как будто она опять оказалась в лондонской гостиной, среди семейных реликвий, за чайным столом, и в то же время она вспомнила, что между ними осталось что-то недоговоренное — то ли она не успела ему сказать, то ли недослушала, но что именно — этого она не помнила.

— Думаю все же, это была я, — ответила она. — Искала матушку. Вот так каждый раз бывает, стоит нам оказаться в Линкольне. На самом деле я не знаю другого такого семейства, которое было бы столь же беспомощным. Но это, в общем, не важно, потому что кто-то всегда оказывается рядом и мигом вызволяет нас из беды. Когда я была ребенком, меня однажды забыли одну в поле с быком… но где же мы оставили карету? На этой улице или, может, на следующей? Скорее всего, на следующей. — Оглянувшись, она увидела, что остальные следуют за ней, выслушивая воспоминания о Линкольне, которыми миссис Хилбери сочла необходимым с ними поделиться. — Но что вы здесь делаете? — спросила Кэтрин.

— Покупаю коттедж. Я намерен жить здесь — как только найду подходящий, а Мэри говорит, особых трудностей с этим не будет.

— Так, значит, — воскликнула она, — вы оставите адвокатуру? — У нее вдруг мелькнула догадка, что он, должно быть, уже помолвлен с Мэри.

— Контору стряпчих, вы имеете в виду? Да. Оттуда я намерен уйти.

— Но почему? — спросила она. И сама же сразу ответила, совсем другим тоном, задумчиво и грустно: — Думаю, вы правильно поступаете. Вы станете намного счастливее.

В этот самый момент, когда ее слова, казалось, подсказали ему, что надо делать, они вошли в ворота постоялого двора и увидели там фамильную карету Отуэев, в которую была уже запряжена одна холеная, лоснящаяся лошадь, а другую как раз вели с конюшни.

— Не знаю, что люди имеют в виду, когда говорят о счастье, — резко ответил он, отступая в сторону и пропуская грума с ведром. — И почему вы думаете, что я непременно буду счастлив? Сам я ничего такого не жду. Я бы сказал, что так я буду гораздо менее несчастлив. Писать ученый труд да с экономкой браниться — если в том заключается счастье. А вы как думаете?

Она не смогла ответить, потому что их сразу же окружила вся компания — миссис Хилбери, и Мэри, и Генри Отуэй, и Уильям.

Родни тотчас подошел к Кэтрин:

— Генри собирается ехать домой с твоей мамой, и я предложил им высадить нас на полпути — а дальше мы дойдем пешком.

Кэтрин странно покосилась на него, но кивнула.

— К сожалению, нам в разные стороны, а то бы мы вас подвезли, — продолжил он, обращаясь к Денему.

Родни вел себя на редкость вызывающе, словно хотел поскорее распрощаться, и Кэтрин пару раз, как отметил Денем, взглянула на него то ли с удивлением, то ли с досадой. Она помогла матери надеть накидку и сказала Мэри:

— Надеюсь увидеться с вами. Вы возвращаетесь сразу в Лондон? Я вам напишу. — Она едва заметно улыбнулась Ральфу, но видно было, что думает о чем-то своем, — а несколько минут спустя карета Отуэев выехала со двора конюшни и свернула на широкую дорогу, ведущую к Лампшеру.

На обратном пути все молчали, совсем как по дороге в Линкольн в то утро: миссис Хилбери сидела, откинувшись назад и закрыв глаза, в своем углу — спала или притворялась спящей, как обычно делала в перерывах между периодами напряженной деятельности, а может, мысленно продолжала историю, которую начала сама себе рассказывать еще утром.

Милях в двух от Лампшера дорога проходила мимо округлой вершины поросшего вереском холма — бесприютное место, отмеченное гранитным обелиском, на котором были начертаны слова благодарности некой знатной дамы восемнадцатого столетия, подвергшейся в этом самом месте нападению разбойников и вырванной из лап смерти в минуту, когда уже и не надеялась на спасение. Летом здесь было довольно приятно: по обе стороны дороги тихо шелестели зеленые рощи, а вереск, густо разросшийся вокруг гранитного обелиска, источал сладкий аромат, волнами разливавшийся в воздухе; зимой же деревья глухо роптали, качая ветвями, а вереск был пепельно-серым и таким же унылым, как одиноко бегущие в небе облака.