Сошел с ума - Анатолий Афанасьев

— Катька, что ты дергаешься, как кукла?! Я тебя сто раз спрашивал, почему вышла замуж за неандертальца? Хоть раз ты смогла толково объяснить?

— Папочка, мне тебя жалко. Эта женщина — и ты. Как это возможно?

— Понимаю, я кажусь тебе стариком…

Знакомая материнская гримаса раздражения.

— Папочка, разве дело в возрасте. Вы просто несовместимы. Хотелось бы знать, ты-то зачем ей понадобился? Был бы хоть миллионером…

Точно ударила по больному месту.

— Спасибо, доченька! Значит, и мысли не допускаешь, что твоего отца кто-то может полюбить?

Хотела засмеяться, но сдержалась. Ответила деликатно:

— Допускаю. Вполне допускаю. Ты интересный, умный, прекрасный мужчина, но не для нее. Да ты ей на одно колечко никогда не заработаешь… Папа, не хочу тебя обижать, но если честно… Ей больше подходит этот лощеный супермен, посмотри на них внимательно.

Я решил, что с меня достаточно.

— Значит так, детка! У нас нет времени на пересуды. Я тебя выслушал, теперь послушай меня. Ситуация на самом деле очень опасная. У них разборка, и я в нее влип, как кур в ощип. Поневоле и тебя втянул, каюсь. Ты заметила, что за тобой следят?

— Как не заметить!

— Тебе грозили?

— Нет. По телефону предупредили, чтобы сидела дома.

— Когда это было?

— Три дня назад.

— И ты послушалась?

— Ну вот еще! Я их не боюсь. Только неприятно, когда за тобой повсюду таскаются два чемодана. Не знаю, куда они сегодня подевались.

— А что Антон?

Снова мгновенно покраснела.

— Его нет.

Я сразу все понял, но на всякий случай уточнил:

— Смылся крысенок?

— Папа! Прошу тебя! Нет, не смылся. Мы вместе решили: пока все не выяснится, он поживет отдельно. Видишь ли, те люди, с которыми ты подружился, и мой Антон — это разные весовые категории.

— Боже мой! — я никак не мог прийти в себя от изумления. — Но кто же он такой после этого?! Если бросил жену в таком положении?

— Он меня не бросил! — Катенька уже почти ревела, и я потянулся к ней, прижал к себе пушистую гордую головку. Я и сам готов был разрыдаться. Неизвестно, кто в этой истории больший подлец — Антон или я.

Поплакав, пришли к полному согласию. Катя пообещала, что будет сидеть на даче и терпеливо ждать, а я признался, что недостоин быть отцом такой храброй, мужественной, интеллигентной девочки. Незаметно сунул ей в руку чековую книжку.

— Что это?

— Спрячь, потом посмотришь. Сохрани до лучших времен.

— Папа, что бы ни случилось, я тебя люблю!

— Взаимно, зайчонок!

Трубецкой направлялся к беседке, отмахивая комаров березовой веточкой. Я не удержался, шепнул:

— Кстати, по-своему удивительный человек… После тебе расскажу о нем.

— Я вижу, папа, — заплаканные щеки снова густо заалели.

— Господа, — Трубецкой галантно поклонился, устремив на Катеньку блистающий взор (иначе не скажешь). — Вынужден прервать семейную беседу… Обещаю вам, милая Катерина Михайловна, не пройдет двух дней, как мы все снова соединимся. А пока… Прасковья Тарасовна только внешне напоминает Бабу-Ягу, в действительности это добрейшее, неземное создание. Помните, Катерина Михайловна, каждое ваше желание для нее закон… Мишель, труба зовет!

Катенька проводила нас до калитки. Водитель Витек так, кажется, и не покидал машину. Добрейшая Прасковья Тарасовна вооружилась зачем-то лопатой. Дворняга униженно жалась к коленям Трубецкого, умоляя не уходить так быстро. Я обнял дочь, поцеловал в лоб.

— Держись, сердце мое!

— Береги себя, папа.

Трубецкой прижал к губам Катину руку.

— Сеньорита, буду считать часы до новой встречи.

— Не забывайтесь, сеньор, я замужем.

Полина сказала:

— Прими, Катенька, скромный подарок в честь знакомства.

На открытой ладони блеснули изящные золотые часики с браслетом.

— Благодарю, — вспыхнула Катя. Взяла часы, но глаза были холодны.

План Трубецкого, вернее, та его часть, которая касалась меня, был гениально прост. Первый этап: я отправляюсь в одиночное плавание. Второй этап: доплываю до своей квартиры в Ясеневе. Третий этап: за мной приходят. Четвертый этап: добиваюсь встречи с Циклопом, дабы передать ему из рук в руки условия Трубецкого, который сам находится как бы неизвестно где. Пятый этап: меня везут к Циклопу. Шестой этап: передаю Сидору Аверьяновичу условия Трубецкого, которые частично у меня в голове, а частично — в личной записке Эдуарда. Седьмой этап…

Тут я перебил Трубецкого, заметив, что план хорош, но я предлагаю еще более его улучшить.

— Дайте пистолет и гранаты, — сказал я, — я прорвусь и перебью всю эту сволочь во главе с Циклопом, Сырым, Мокрым, Сухим и всеми прочими, кто подвернется.

— Остроумно, — одобрила Полина, — но, миленький, сейчас не до шуток. Ты забыл, твоя дочь в безопасности, а моя…

— Мне показалось, это вы как раз шутите.

Мы сидели в доме-музее графа Шереметьева, посреди вещевого развала, и Лиза поила нас кофе. Столик был накрыт у окна, и на нем, кроме кофейника и чашек, было еще много чего. К примеру, пузатая бутылка итальянского ликера. Трубецкой отправил Лизу на кухню и пустился в объяснения.

По его словам выходило, что сделать то, что он предлагает, будет для меня вовсе не трудно и в определенной степени совершенно безопасно. Этакий несложный отвлекающий маневр в духе кодекса бусидо. Самураи называли подобный маневр «запеканием барашка в золе». Естественно, в средние века в Японии такие штуки проделывались на ином, более высоком церемониальном уровне. Самурай, намеренный разделаться с обидчиком, но понимающий, что у него недостает сил для прямого, решающего удара, совершал некие второстепенные действия, чтобы создать у противника впечатление, будто занят разрешением совсем других проблем. Допустим, как в нашем случае, он подсылал к феодалу, у которого обидчик был в подчинении, иногда целую делегацию с дорогими подарками, а иногда близкого друга якобы с важным, не терпящим отлагательств предложением. Затевались долгие, сложные переговоры, отвлекалось внимание, создавался ложный объект раздражения, и таким образом самурай расчищал себе путь к цели, то есть непосредственно к человеку, которого собирался укокошить. Изюминка «запекания барашка в золе» заключалась в том, что предложение, с которым посылался гонец, обязательно было натуральным и значительным, в каком-то смысле даже гипнотизирующим. Для чистоты маневра от самурая и от исполнителя акции требовалась безупречная точность психологических обоснований…

Очарованный, я слушал открыв рот, и Полина, воспользовавшись моментом, пододвинула мне чашку ликера, которую я осушил не задумываясь.

— Если вы меня дурачите, — сказал я, — то не понимаю, зачем?

Полина вложила мне в руку крохотный бутерброд с гусиным паштетом.

— Милый, ты мне веришь?

— Конечно.

— В Переделкино я медитировала. Мариша неподалеку. Она окутана черной пеленой… Только ты можешь помочь. Послушай Эдичку, ведь он тебя выручил.

Фантасмагория — самурай, медитация — оказалась чрезмерной для моего рассудка. Впрочем, отчасти я был даже рад, что они нашли мне какое-то применение. Это вносило ясность в наши отношения.

— Хоть я не самурай, — заметил я, — но тоже хочется иногда совершить какую-нибудь глупость. Я согласен. Тем более, вряд ли, Эдуард, после психушки ты сумеешь придумать для меня что-нибудь похлеще.

— Зачем ты так? — укорила Полина.

— Имеет право, — сурово возразил Трубецкой. — Я поступил с Мишелем подло. Но скоро я себя реабилитирую.

Еще минут десять он внушал, что, как и кому я должен говорить, и вручил заранее приготовленную записку в заклеенном конверте с красивой французской маркой: Бастилия на фоне эвкалиптовой (?) рощи. Потом добавил, что в поход я пойду не один, а с Лизой.

— Лиза-то зачем? Она еще так молода.

— Обсуждать не будем, — отрезал Трубецкой. — Лиза всегда пригодится.

…На губах я ощущал терпкий, теплый поцелуй Полины, в ушах звучало волшебное: «До скорой встречи, родной!» — а уже водитель Витек на той же черной «волге» домчал нас с Лизой в Ясенево. По дороге я все же сумел его разговорить. Задал пять или шесть вопросов и на все получал в ответ односложное: «да», «нет», но на неловкое замечание о том, что Трубецкой, похоже, по национальности японец и не знаком ли Витек с его родителями, он вдруг недовольно буркнул:

— Эдика не трогай. Он не нам чета.

Гуднув на прощание, укатил, а мы с Лизой направились к дому. Инженер Володя сидел возле подъезда на лавочке, будто и не покидал ее никогда. Рядом бутылка пива, сигареты и зажигалка. При нашем появлении не смог сдержать изумленного возгласа.

— Господи, благослови! — и я его понял. Лиза, хотя и была костлява, выгодно отличалась от прежних моих подружек, Полины и Зинаиды Петровны, своей вопиющей молодостью. Чтобы усилить благоприятное впечатление, я по-хозяйски обнял девушку за плечи.