Карта Хаоса - Дмитрий Емец

Она прижалась к полу тоннеля, отступила чуть назад и встретила врага грудью. Ударила лапой, сшибла, толкнула мордой, с торжеством сомкнула зубы и внезапно осознала, что недруг, надежно захваченный и, казалось, уничтоженный, куда-то исчез.

Волчица заскулила. Тем временем странное безголовое существо гибко, точно змея, обвило ей морду, прижало ухо. Окольцевав волчице шею, оно вытянулось, обхватило длинными руками короткие ноги и превратилось в ошейник, мгновенно скрывшийся в густой волчьей шерсти.

Сколько волчица ни металась по тоннелю и ни выла, ошейник ее не отпускал. Максимум, что удалось, это просунуть под него лапу. Но и тут она едва не удушила себя, пытаясь его сорвать. Назойливые шорохи заставили ее прислушаться. В темноте зажглись глаза. Вначале одна пара, затем поодаль еще одна. С разных сторон к волчице, переваливаясь и утробно булькая, сходились хмыри…

Мошкин, знавший, что светлые стражи всегда держат свои обещания, готовился к свиданию долго и мучительно. Помыл и перемыл голову. Долго ходил, смотрелся в зеркало, порывался чистить обувь и бросал.

«Я не пойду! Нет, пойду! Ну хорошо, пойду! А поймет ли она меня?» – терзался он.

Так случалось и прежде, на Большой Дмитровке, когда Мошкин ночами и бледной тенью бродил по сырым коридорам резиденции мрака. В его больших глазах светилась фанатичная жажда общения. Почти физически ощущая собственное одиночество и огромную пропасть, отделяющую его от человечества, Евгеша мечтал найти родственную душу.

Вот только в ком ее найдешь? Меф был приветлив, но жил своей жизнью. Чимоданов вечно что-то взрывал или комбинировал. Ната ходила на мягких лапках как лиса и цепко улыбалась, но глаза ее оставались холодными. Улита то кипела как чайник, то колотила комиссионеров, то уносилась на свидание.

Толком не зная, как обзаводятся друзьями, Евгеша пытался симулировать чувства. Выходило это плохо и неумело. Он бросался обнимать случайно отловленного знакомого, чье имя едва помнил. Долго тряс руку приятелю, уж и не знавшему, как от него отделаться. Говорил много неуклюжих комплиментов несимпатичной и глупой девице, которая приходила к выводу, что над ней откровенно издеваются. Евгеша же не издевался. Просто по неопытности пересаливал и казался окружающим неискренним и лживым.

Отдельным мучением для Мошкина всегда было здороваться. Он даже составлял себе таблички с последовательностью действий. Именно в эту короткую секунду нужно вложить в голос максимально (но одновременно не слишком много) приветливости. Надо улыбнуться, изобразить интерес, естественный, но опять же не навязчивый. Как же это безумно сложно, даже невозможно угадать с пропорцией!

И потому нередко, едва он видел вдали знакомого, лицо его начинало перекашиваться и трястись чуть ли не до судорог. И вместе с Евгешей тряслись и те его приятели, которым не посчастливилось вовремя забиться в какую-нибудь щель.

Как следствие бедный Мошкин окончательно разочаровался в себе и в человечестве. Принимая решения, он всегда делал запас на подлость и неблагодарность. Не доверял никому: ни ближним, ни дальним. В результате и решения выбирал такие, какие обеспечили бы ему победу даже в случае, если бы треть союзников предпочла отсидеться в кустах, а ещё треть перебежала бы на сторону врага. Учитывая же, что таких решений в природе не существует, он двадцать часов в сутки ощущал себя одиноким, несчастным и обиженным. Возможно, именно поэтому и ухитрился, будучи по сути своей неплохим, попасть в плен мраку.

Как-то он пожаловался Дафне. Та жалеть его не стала и заявила, что он сам во всем виноват.

– Я виноват, да? – усомнился Мошкин.

– А кто ещё? Будь с людьми прост и доброжелателен. Не заискивай, но и не пытайся разорвать всех на части. Оставайся сам собой! Не надо притворяться радостнее, чем ты есть в настоящий момент. И рассказывать анекдоты, когда у тебя в спине торчит нож, тебя никто не заставляет. У людей нюх на любую ложь и неискренность, даже самую маленькую. Только они не всегда понимают, что это неискренность, и говорят обычно «напряг», не вдаваясь в причины, почему он возник. И вообще старайся не думать: почему на меня не так посмотрели, почему забыли поздороваться или сказали что-то так, а не иначе. Если будешь об этом часто размышлять, мрак тебя запутает. Охраняй свое внутреннее пространство, если хочешь, но спокойно охраняй, без связок гранат. Хотя, наверное, это уже к Чимоданову больше относится.

– К нему, да? – переспросил Мошкин и, пообещав себе помнить слова Даф всю жизнь, забыл их через полтора часа.

Сейчас же перед свиданием у Евгеши разом проснулись все старые его комплексы.

Опасаясь опоздать, Мошкин прибыл на «Красные Ворота» за сорок минут до семи и долго стоял в центре зала, всеми толкаемый. Только минут через десять он сообразил, что центр зала вовсе не означает геометрический центр, находящийся на пересечении двух соединяющих углы прямых, а может трактоваться более или менее вольно.

Мошкин отодвинулся с прохода, но и тут его продолжали толкать. Можно было подумать, что он, Евгеша, является главным препятствием города Москвы, о которое должен споткнуться каждый ее житель.

Под конец Евгеша тихо рассвирепел и начал робко огрызаться. А тут еще его толкнули в плечо три раза подряд, с каждым разом все настойчивее. Мошкин оглянулся, придав своему лицу не столько злобное, сколько злобненькое выражение. Тотчас он охнул и запоздало подобрел. Перед ним стояла та самая девушка.

– Чего ты такой? – удивленно спросила она.

– Какой?

– Ну такой!

Мошкин устыдился, кратковременно утратил дар речи и на вопрос: «Куда мы пойдем?» ткнул пальцем в потолок. Это могло означать многое, но в данном подземном варианте означало «на поверхность».

Имя у девушки было хорошее, но немного напрягавшее Мошкина – Эльвира. Он предпочел бы что-нибудь более простое. С другой стороны, поднимать прямо сейчас вопрос о смене имени, а заодно, чтобы дважды не заморачиваться, и фамилии было преждевременно.

Они поднялись в город, попетляли и скоро оказались у Чистых прудов. Мошкин шел и страдал, не зная, о чем разговаривают с девушками. Девушки представлялись ему чем-то особенным, а значит, и беседовать с ними надо о чем-то значительном. Как назло ничего фундаментального в голову Мошкину не приходило.

Эльвира вначале говорила сама, забрасывая пробные мячики то в спортивный огород, то в кинематографическое болото. Но, увы, тут было всё глухо. Фильмов Мошкин не смотрел. Футболом не интересовался.

– Кстати, это твои плечи или ты их подкладываешь? – спросила девушка. А то какие-то очень широкие!

Мошкин осторожно потрогал свое плечо. Плечо было как будто его, но всё равно он на всякий случай усомнился и сказал, что подкладывает.

Эльвира кивнула. Она так и думала.

– А по телефону ты другой был. Я другим тебя представляла, – сказала она.

– А какой я был?

– Ну раскованный такой, даже болтливый. Сказал, что собираешь детские погремушки. Я даже погремушку тебе хотела купить, но подумала, что у тебя, наверное, такая уже есть.

– Я? А, ну да! – торопливо сказал Мошкин, испытывая сильное желание пристукнуть Корнелия.

Эльвира засмеялась.

– Так ты шутил, что ли? Я долго не могла понять: ты так серьезно об этом рассуждал!

Евгеша немного раскрепостился и, набравшись храбрости, стал рассказывать о работе с шестом против меча. Тема ему самому казалась интересной. Он так увлекся, что минут десять вообще не смотрел на собеседницу. Когда же взглянул, заметил, что она давно потеряла нить рассуждения и скучает.

Мошкин ощутил, как интерес Эльвиры к нему истаивает. Дважды она с недоумением покосилась на него. Где-то из глубины зрачков всплывал зевок, который вот-вот должен был материализоваться. Похоже, она жалела уже, что потащилась на свидание.

«Интеллектуальный перегруз!» – осознал Мошкин.

С некоторым усилием Евгеша выдавил несколько фраз о музыке, в которой понимал не больше, чем консерваторская виолончелистка в теории метания боевого молота в редкую цепь врага. Вспомнив рассуждение Улиты, что одно прикосновение стоит десяти слов, он надвинул ей на глаза бейсболку и сделал вид, что хочет столкнуть в пруд. При этом, будучи человеком тренированным, перестарался и действительно едва не катапультировал Эльвиру в пруд, подхватив только в последний момент.

Эльвира закричала, замахала на Мошкина руками. Зевок из глазок исчез. Мир снова стал для нее понятен. Разлившаяся река жизни вошла в привычное русло.

Неожиданно у девушки зазвонил мобильник. Она ответила. Поняв по терпеливой, чуть ноющей интонации, что разговаривают с мамой, Мошкин деликатно отошел шагов на десять и стал смотреть на пруд. Разговор затягивался. Судя по всему, мама Эльвиры относилась к тому опекающему типу женщин, которые хотят знать, не только где сейчас находятся их дети, но и какую шоколадку они съели, и какое солнышко на небе, и сразу ли подошла маршрутка.