Переходы - Ландрагин Алекс

По счастью, Шарль слишком увлекся своим рассказом и не заметил изумления, которое наверняка отразилось у меня на лице при этом откровении, несмотря на мою отточенную способность скрывать свои чувства. Я промолчала, однако оставшуюся часть его истории слушала с таким вниманием, с каким еще не слушала никого и ничего.

— Поначалу мы ехали в молчании, спутник мой попыхивал трубкой, набитой табаком со сладковатым ароматом, — он сказал мне, что к табаку подмешан гашиш. Потом спросил, как так вышло, что я застрял на острове. Я поведал ему свою историю: мне девятнадцать, я направляюсь, без особой охоты, во французскую Ост-Индию. А потом спросил у Робле, как так вышло, что он поселился на этом тропическом острове. «Друг мой, — произнес он, — в историю мою поверить непросто, и если вы позволите мне ее вам пересказать, то наверняка придете к выводу, что я выжил из ума». Я покачал головой и пообещал, что выслушаю его совершенно непредвзято. Старик помолчал и некоторое время искоса разглядывал меня, как будто оценивая. Наконец, когда ослик вытянул нашу тележку на узкую каменистую тропку, уходившую в горы, он начал свое повествование. «Молодой человек, — заговорил он, — с виду вы начитанный, культурный, жадный до знаний — возможно, вам знакомо понятие метемпсихоза?» Я ответил, что он, видимо, имеет в виду восточные верования в новое рождение души после смерти. Старик умолк, посмотрел куда-то вперед, ни на чем не сосредоточивая взгляда, как будто погрузившись в глубокие размышления. «Да, — ответил он наконец, — таковы восточные верования. Но, судя по всему, существует и иной вид метемпсихоза, не описанный восточными мудрецами. Это метемпсихоз при жизни. Мне с ним довелось столкнуться лишь раз, и из ваших слов я только что узнал, что было это ровно пятьдесят лет назад. По образованию я врач и в молодости служил в торговом флоте. История, о которой я вам сейчас расскажу, произошла во время плавания в океане, который картографы называют Тихим, хотя он какой угодно, но не такой. Судно наше, «Солид", обнаружило прежде не открытый остров. Туземцы называли его Оаити. У них была в ходу странная разновидность своего рода прижизненного метемпсихоза, который они называли переходом. Совершался он достаточно просто: требовалось лишь, чтобы два человека несколько минут кряду смотрели друг другу в глаза. Там, на острове, пытаясь уяснить суть этого редкостного феномена, я посмотрел в глаза юноше, который был разве что немного моложе вас. Памяти об этом я не сохранил, она осталась лишь в моих снах — но в каких снах! Правильнее было бы назвать их кошмарами. Ужас, в который они меня повергали, был столь велик, что на борту всякого судна, где я служил, я становился парией. Но я слишком переменился, чтобы вернуться во Францию, вот и решил поселиться здесь и посвятить себя исцелению туземцев и креолов». — «Если вы не помните момента метемпсихоза, почему так уверены, что он имел место?» — поинтересовался я. «Еще один моряк, имя его было Жубер, испытал то же самое. Впоследствии он попытался мне объяснить, что с ним произошло, но я обвинил его во лжи. Это изображение нанес Жубер. — Робле указал на глаз, вытатуированный у него на плече. — За работой он мне поведал, что произошло. Разумеется, я — дитя эпохи Просвещения, человек разума и науки, верящий лишь в измеримое и доказуемое. Я решил, что этот бедолага лишился рассудка, стал его избегать. Вскоре после этого мы расстались — прямо здесь, на этом острове. Я радовался, что больше никогда его не увижу, что мне не придется осмыслять его слова. Лишь много позже, после бессчетных мучительных ночей, то, что я поначалу счел безумием Жубера, начало принимать очертания истины, которая умоляла, чтобы я в нее поверил. Вот уже много лет я пытаюсь отыскать Жубера, высматриваю его всякий раз, когда отправляюсь в Порт-Луи за провизией, — вся моя надежда на то, что он меня разыскивает тоже. Дважды, а порой и трижды в неделю я просматриваю списки имен в судовых регистрах. Но я уже стар, он, надо думать, тоже, надежда на то, что он все еще ходит в дальние рейсы, слаба. Тем не менее я продолжаю наведываться в судовую контору и просматривать регистры, продолжаю терпеливо ждать». — «Чего же вы ждете?» — осведомился я. «Что он приедет и отыщет меня».

От слов старика у меня дрожь пробежала по позвоночнику — такое испытываешь, читая хорошо написанный роман: это можно ощутить, даже если не веришь в реальность происходящего. Я спросил Робле, не пытался ли он совершить еще один переход, как он это называет. «Ах да, пытался, — ответил он, — но мне ни разу не удалось никого убедить смотреть мне в глаза нужное время».

Я ответил, что история его разожгла мое любопытство и, если затея эта его все еще занимает, я с удовольствием попробую. Разумеется, никакой веры в его заявления у меня не было, и все же мною овладел определенный азарт. Робле мое предложение принял с восторгом и хлопнул меня по плечу, как будто мы уже сделались лучшими друзьями. Он сказал, что до его хижины всего час-другой пути. Если я согласен ехать с ним дальше, мы можем предпринять попытку по прибытии. «Там нет тех роскошеств, к которым привык господин из Парижа, зато чисто и сухо, есть крыша над головой».

Через некоторое время — солнце уже садилось — мы добрались до неказистой соломенной хижины, стоявшей у подножия вулкана, что возвышается над островом. Тянувший тележку осел остановился. Шел дождь, нас окружала густая зелень джунглей, затянутых плотным серым туманом, в котором тонул шум дождя. Старый врач спустился с облучка, отнес коробки, привезенные из Порт-Луи, внутрь, пригласил меня следовать за собой. Зажег свечи и огонь в очаге; я отыскал местечко на земляном полу, чтобы сесть. Сел, скрестив ноги, Робле в той же позе поместился напротив. Он разлил ром по двум чашкам, мы выпили за метемпсихоз. «Готовы?» — спросил он. Я кивнул, немного нервничая в предвкушении. Он сказал, что мне нужно просто смотреть ему в глаза, не отводя взгляда, он же будет смотреть в мои.

Мы приступили к делу. Поначалу оставалось чувство неловкости, какое всегда испытываешь, глядя в чужие глаза, особенно в глаза постороннего или почти постороннего человека. Однако такое длилось недолго, вскоре я совершенно перестал ощущать окружающее; единственное, что я видел, это глаза, хотя они и находились на расстоянии вытянутой руки. Потом мною овладело крайне приятное чувство, как будто тело мое из плоти и крови превратилось в только что налитый бокал шампанского, полный взбегающих вверх пузырьков, вырывающихся из затылка к небу. Легкость и приятность все нарастали, никогда в жизни я еще не испытывал подобного опьянения. Вино, гашиш, лауданум и даже опиум не могли с ним сравниться.

Шарль умолк, посмотрел на свои руки — они лежали, сцепленные, на столе между нами.

— Вновь открыв глаза, я обнаружил, что уже некоторое время лежу на земле. На земле лежал и Робле, неподалеку, вот только в первый момент я не мог припомнить, кто он такой. Не мог я припомнить и где нахожусь, и как сюда попал. Я склонился над незнакомцем, чтобы понять, спит он или нет, — оказалось, что глаза его широко раскрыты, дыхание учащено и он с ужасом смотрит в потолок. «Что случилось?» — спросил я. Вместо ответа Робле лишь открыл и закрыл рот, будто пытаясь что-то произнести, но слова ему не давались.

Я медленно, неуверенно встал. Выглянул в единственное окно хижины. Мир снаружи превратился в палитру предрассветной синевы, над землей стлалась легкая дымка. Устойчивость меня покинула — я шатался, как пьяный. Глотнул воды из кувшина. Старик мигал, дышал шумно и быстро. Я встал на колени, поднял его, перенес на кровать. Влил в рот воды. Огонь в очаге почти догорел, я вытащил из кучи несколько поленьев, бросил на угли, пошевелил их, раздул — вскоре пламя запылало вновь. Я сел в кресло-качалку у очага, закрыл глаза, а через некоторое время очнулся весь в поту и со смутным ощущением, что мне приснился кошмар. Робле лежал на матрасе в той же позе, в которой я его и оставил, на спине, широко раскрытыми глазами глядя в потолок, мигая и тяжело дыша. С губ срывались слова, понять которые я был не в силах. Я напоил его снова, оставил кувшин у постели. Убедив себя в том, что больше ничего для него сделать не могу, я шагнул в утренний свет. Плохо понимая, что предпринять дальше, я зашагал по тропинке, которая привела нас туда накануне.