Новый Мир ( № 4 2013) - Новый Мир Новый Мир

12 октября , вторник.

Три дня — золото-молочных с лазурью, моих любимых. Выехали в субботу в полдень — через Посад и Углич… Утра в Рыбинске густо-туманные, потом — стеклянно-золотистые, по вечерам — с сизоватостью и розовизной. Выглядеть город стал (благодаря стараниям мэра Ласточкина) намного чище, восстанавливается часовня у Волги… Хорошие дни, осень 2010-го такой и останется.

Только вычищенный Ярославль огорчил: от моего любимого нижнего волжского променада, точнее, его поэзии, ничего не осталось, его расширили, отняв у Волги 10 метров; там теперь много холеного мещанского шику, а идти по нему не хочется.

Два дня с этой строфою Дениса Новикова:

А мы — Георгия Иванова,

а мы — за Бога и царя

из лакированного наново

пластмассового стопаря.

Как замечательно здесь отсутствие глаголов, словно автор захлебывается от своих же воспоминаний! Отлакировать — значит повторить : выпивохи так говорят нередко. Но превратить в данном случае глагол в эпитет — это здорово, это отлично. И какая славная естественность интонации с использованием устойчивого, но тут словно обновленного оборота.

Еще до бело-сине-красного,

еще в зачетных книжках «уд»,

еще до капитала частного.

— Не ври. Так долго не живут.

Настоящий поэт, настоящая жертва революции 90-х… Обворожительные строфы.

Разыскал ветхую, давно заброшенную телефонную книжку. А в ней телефон, даденный когда-то в «Знамени» Олей Ермолаевой: Денис Геннадьевич Новиков — 4598852. Звоню, не отвечает никто.

«Мы пьем за Георгия Иванова» — ладно, убираем глагол. Но когда убираем еще и предлог — получается чудесный захлёб.

Денис прикоснулся уже к самой тайне поэзии (ответ на расспросы в детстве «…кем ты / станешь, когда подрастешь?»):

Дымом обратным из неба Москвы,

снегом на Крымском мосту ,

влажным клубком табака и травы

стану, когда подрасту.

Такого не сочинишь, такое дается свыше: «…снегом на Крымском мосту».

11 октября , понедельник, 11 утра.

«Когда дряхлеющие силы» — обычно воспринимаются и цитируются как завет Тютчева старикам не роптать на новое и «мудро» принимать несомое в мир молодежью. «И старческой любви позорней / Сварливый старческий задор». Но еще позорней конформизм и угодливое заигрывание с новым за его новизну . Тогда как культурное противостояние молодежной субкультуре и всему связанному с ней антихристианскому дикарству — как раз и единственно достойно. Позорно молодиться , а не противостоять . И, кстати, забывают, по какому случаю написаны тютчевские стихи — он совершенно конкретен: поэт заступается перед Вяземским за… Каткова и Льва Толстого. Вяземский хоть и был Тютчеву другом, но скорее поколенческим, а не мировоззренческим, ведь Вяземский — «человек, который не любит Россию» (Пушкин). Так что позорен (и жалок) вовсе не «сварливый задор», а молодящийся и лакейский.

12 октября , 8 утра.

Сон: большие, подрагивающие с искрой кубы красно-смородинового желе (предназначенного якобы для гарнира к мясу).

Верный признак настоящей поэзии: каждый раз открываю я книжку Дениса Новикова с некоторым замиранием сердца — из-за возможности соприкоснуться там с дуновением нерукотворного (вроде «снега на Крымском мосту»). В самой простой строке, строфе вдруг может быть это заложено.

И — не ошибся: пусть и не вполне отчетливое, но сильное стихотворение о Нескучном саде и давней подруге с золотой коронкой во рту (невероятная тема).

…Когда в январе 1855 г. Тургенев приехал в Абрамцево, Вера Аксакова не хотела к нему выходить, еще с прошлого приезда его — испытывая к нему естественную неприязнь православной христианки — к эстету, «с гастрономическим отношением к жизни». Кстати, кажется, именно с Веры Тургенев и списал Лизу Калитину. (Запись в ее дневнике о Тургеневе замечательна: «Никогда не имела особого интереса его видеть».)

13 октября , час ночи.

Советская власть была такова, что даже оккупация лучше. Так благодаря Эстонии — уцелела Псково-Печерская обитель. А благодаря довоенной принадлежности Южного Сахалина Японии остров оказался не опозорен ГУЛАГом.

6 утра .

«Когда приневская столица, / Забыв величие свое, / Как опьяненная блудница, / Не знала, кто берет ее...» — не только столица. Сама Россия не знала — ни в 1917-м, ни в 1991-м.

Перечитал на днях «Остров Сахалин». Никто туда Чехова не гнал — сам . И, думаю, у каждого русского писателя должен быть свой Сахалин (и был).  У Достоевского — это его «Дневник писателя», у Толстого — его яснополянское просветительство и т. п. «Сахалин» — важная компонента русского литературного мира.

15 октября , Париж.

Думал ли Георгий Иванов в эмигрантской заброшенности своей 30 — 40-х гг., что через 6-7 десятилетий в России возникнет у него такой крепкий (как поэт) последователь — Денис Новиков. Жизнь быстро его сломала, но что сделал — то сделал, и есть стихи превосходные.

18 октября , вечер.

Только вернулись. Закаты — раскаленный слиток в золотисто-палевых тучах. Жизнь XXI века — две недели (с небольшим) назад закаты Охотского моря, Владивостока, вчера — Ла-Манша. И нагромождения камней по берегам опять поразили воображение.

«Над вами безмолвные, звездные круги » (Тютчев). Что за «круги»? Галактические густоты, скопления. Мы привыкли и читаем это у Тютчева как само собой разумеющееся, а ведь это же удивительно.

Мирочувствование Пушкина открыто, антиномично, не сводится к единому знаменателю. Отсюда неисчерпаемость темы и интерпретаций ее.

Лотман точно определил у Пушкина-историка «интерес к непримиримым конфликтам. <…> В истории Пушкин открывал для себя кровавые непримиримые противоречия, трагизм которых заключался в том, что каждая из враждующих сторон обладает своей непререкаемой правдой…» («Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция» в книге «О поэтах и поэзии», СПб., 1996). То же самое и меня будоражит.

20 октября , среда.

И вот это у Лотмана замечательно: «Пушкин еще мог бы удивить нас, открыв исторический путь, быть может, навсегда для нас потерянный. И тогда известное нам в его наследии осветилось бы совершенно новым, неожиданным светом».

В любую студенческую аудиторию (от МГУ — до Южно-Сахалинска) я прихожу сегодня с неловким чувством культурного инопланетянина. Старым большевикам, приходившим к пионерии 60-х рассказывать про ужасы самодержавия, и то было теплее.

Угроза коммунизма, угроза олигархического гламура, наконец — в перспективе — угроза мировой катастрофы — много было угроз. А самая неожиданная подкралась как бы и незаметно: электронная книга . (Вчера по ТВ о полном разорении китайского книжного мира и библиотек — в связи с приходом электронного текста.) Перед таким вызовом солженицынская, к примеру, борьба разом отошла в далекое прошлое. Все что угодно, но мир без книги — этого он представить, конечно, не мог.

Мы, люди книжной культуры, враз оказались «последними могиканами». Это ли не трагедия? Не наша, не только наша, а культуры как таковой. Еще 2-3 года назад я этой угрозы ясно не понимал.

Убежден, что вся наша словесность «сделана» исключительно для книги, под книгу и ничего другого «не знает» (никаких «электронных носителей»). Без книги она проигрывает в силе, правде и сердце.