Гарпун дьявола - Тони Бранто
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я опустился на пол, присел, широко расставив ноги, согнутые в коленях, упёршись спиной в центральный столб. Я сидел на том же месте, где находился труп Кампиона, но волнение моё возникло не из-за этого.
Долгое время я не мог понять всей гениальности младшего из братьев Макэвоев. Он обладал каким-то необычным способом мышления, без труда анализируя факты и находя безошибочные варианты решений, о которых мы даже не подозревали.
Адам не был гением, не был даже эрудитом в широком смысле, но в его арсенале важное место занимала элементарная логика. В нашем доме в Эдинбурге, точнее на заднем дворе, росла старая осина, и однажды я посчитал, что если срублю часть нижних веток, то под деревом можно будет организовать неплохое местечко для отдыха. Услышав о моих планах, Адам сказал: «Ты тем самым откроешь путь северному ветру, и с задней стороны в дом будет постоянно задувать». Когда я нацелился выкорчевать можжевельник перед фасадом с теми же намерениями, Адам покачал головой: «Солнце с южной стороны бьёт по газону, кустарник сберегает влагу; уберёшь кустарник – откроешь путь иссушающим лучам». Адаму никогда не хотелось развлечься просто так, он всегда думал о последствиях.
Кроме того, он воспринимал мир таким, какой он есть на самом деле. Он всегда помнил, что даже в сентябре хотя бы раз случится солнечный день; знал, не обольщаясь как я, что бапсы[52] тетушки Уилгрет всё равно будут чёрствыми, хотя мы после каждого занятия физкультурой продолжали бегать за ними во время перемены. А когда новые друзья моих родителей спрашивали Адама, в какую школу он ходит, Адам отвечал, не юля: «Я – христианин», утоляя главное любопытство интересующихся.
Я запустил руку в волосы, поражаясь нашей отчаянной беспомощности. Теперь, когда Дуглас был напуган неизвестным чудовищем, из него ни за что было не вытащить имени. Тогда я начал перебирать варианты, возвращаясь к нашей прежней версии. Итак, мы знаем, что в восемь часов Кампион был либо мёртв, либо у него было открыто окно. Для чего он мог открыть его? Чтобы пообщаться с тем, кто был на скале. А там, в свою очередь, мог оказаться кто угодно из нашего списка. Если же предположить, что Кампион был мёртв, то, по сути, ничего не меняется.
Меня осенило: а ради чего тогда Адам проделывал этот эксперимент? Ведь мы так и не узнали, был Кампион жив или мёртв, когда мы его звали. Я кинул взгляд на своего друга. Тот уже какое-то время топтался на одном месте перед окном, немного сдвигаясь то влево, то вправо, словно ловил мяч на воротах.
Мне это напомнило, как в детстве мы с ним перебрасывались разными предметами, Адам стоял где и сейчас, а я был на скалистом выступе. Кажется, сейчас Адама всё время что-то не устраивало, он был похож на крутящийся на месте волчок, готовый вот-вот резко сбавить скорость и совершить амплитудный разворот перед тем, как остановиться.
Я оставался сидеть без движения, боясь помешать и даже не глядя на Адама, уставив взгляд в пол, как вдруг почувствовал, что топтания Адама прекратились, видно, голову под вихрами посетила мысль. Уверен, она не рождалась в потугах, а опустилась пёрышком, оказавшись до боли простой и, как подсказывал мой опыт дружбы с Адамом, очевидной.
Я поднял глаза: мой друг стоял неподвижно, пальцы его замерли в растопыренном состоянии, будто он собирался опустить их на клавиши рояля. Адам побледнел, мышцы на лице были расслаблены, однако глаза смотрели на меня с тревогой и даже ужасом. Я даже отдаленно не мог представить, что он сейчас думает, глядя на меня.
Я не выдержал и вскочил:
– Хватит пялиться! Ты во мне дыру уже проглядел!
Адам неотрывно смотрел на мою шею.
– Так всё и было, – сказал он наконец бесстрастным голосом.
Мы молча поплелись к выходу, я закрыл дверь на ключ и, спускаясь, сказал:
– Так не пойдёт, дружище. Или мы играем в открытую, или я брошу карты. Скажи хоть что-нибудь!
– Ich weiss, es wird einmal ein Wunder geschehen, – сказал Адам с правильным немецким произношением, и это действительно было «хоть что-нибудь».
Адам спускался впереди, я не видел его лица, но мне хотелось остановить его и набить морду. Мы оказались перед штормящим морем, ветер врезался в лицо и трепал волосы, небо покрыли дымчато-синие разводы. Несколько чаек кричали что-то в отчаянии, стараясь побороть ветер.
– К вечеру опять будет дождь, – сказал я.
Адам молчал, глядя на свирепую воду.
– Я думаю, чайки кричат от беспомощности. Когда страдают, незрячие. Над моей головой они всегда кричат.
– Это песня, – вдруг сказал Адам. Ветер ворошил белобрысые патлы, и челка колола ему глаза, поэтому он щурился. – Она только началась, помнишь? А Летисия её обрубила.
– Которую Цара Леандер пела?
– Да.
Немецкий у нас преподавали всего год, за который я выучил лишь «Nein»[53] и «Darf ich bitte auf die Toilette gehen?»[54]. Учительница наша походила на шестифутовую бочку с пивом, укутанную в лиловую шерсть, под которой весь год было одно и то же фланелевое платье в серую клетку. Из-под седого парика по её лицу всегда струился пот. Однажды мы подложили ей на стул липкий бирдекель[55], заранее обведя на нём буквы чернилами. Когда мисс Вуфь, просидев урок, встала, в одной из клеток на её широком заду красовалась круглая надпись – «SPATEN»[56].
– И как это переводится?
– Кажется, «Я знаю, что когда-нибудь чудо случится». Вроде бы так.
– Вроде бы, – повторил я.
По-немецки любые слова звучали странно, но эти особенно. На какое чудо там могли надеяться? Я начал подозревать, что Цара не была немкой.
– Почему ты вспомнил Цару?
Адам нахмурился.
– Мне кажется, человек, совершивший преступление, надеялся только на чудо, – сказал он. – Вот и вспомнил.
Я достал сигареты и спичечный коробок. В коробке оставалась одна спичка. Я поглядел на неё и убрал всё обратно в карман. В такой резкий ветер я не верил в свою удачу.
– Объясни хотя бы, что доказывает, что не Стэнли был намеченной жертвой.
Адам мрачно глянул в мою сторону.
– Макс, доказательств уйма.
– Назови хоть одно.
– К примеру, мокрые ботинки.
