Подготовительная тетрадь - Руслан Тимофеевич Киреев

была бы не Эльвира. «Я дрянь! Слышишь, я дрянь!» Но — со стула. Нет, не Эльвира… Сделай она так, я бы через неделю, через две, через месяц обрел свободу, как это случалось со мной в прежние разы, и даже, быть может, доверительно сообщил бы ей о своей, пардон, спорадической импотенции.

Итак, она назвала его пигмеем. Когда же спустя месяц у меня ненароком сорвалось с языка это слово, сорвалось от отчаяния и сознания своего полного бессилия, ибо я понял, что она никогда не уйдет от Свечкина, а если и уйдет, то не ко мне, вернее, не со мной, ибо «ко мне» пока что уходить было некуда, хотя меня и известили, что швейное объединение «Юг» в порядке улучшения жилищных условий генерального директора в ближайшем будущем выделит мне если не квартиру, то комнату, — когда у меня сорвалось с языка это ею же пущенное словечко (что-то вроде: «Ну и живи со своим пигмеем!»), она с негодованием обвинила меня в зависти. Ее муж — один из самых достойных людей, которых она когда-либо знала. «Великий Свечкин» — не мои ли это слова? Теперь в справедливости их убедились все. Он трудолюбив и скромен, он честен, он прекрасный отец (ее правда. Но даю голову на отсечение, что Анюте со мной не было б хуже), он умеет вести себя и — самое главное! — есть ли хоть один человек на земле, которому он причинил бы зло? Нету… Она не прибавила: «В отличие от тебя», — хотя имела на это право и могла бы даже растолковать мне, что вот Свечкин никогда не позволил бы себе спать с женой друга, на что я пролепетал бы, что никакой он мне не друг; последние недели я только тем и занимался, что травил его, пугая смертью, — друзья так не поступают. «Тем хуже, — ответила б она. — Ты умышленно сделал из него недруга, чтобы потом со спокойной совестью нанести удар из-за угла».

Словом, Свечкин никому не причинил зла в отличие от меня, который… Дальше можно размотать целый реестр, начиная от самой красивой библиотекарши мира, которой я испортил жизнь, и кончая Свечкиным. А в промежутке кого только нет! Ян Калиновский, мой терпеливый кредитор, которого я, неблагодарный, без конца третирую, и Ефим Сергеевич Алахватов, приютивший меня в трудную минуту, а теперь схлопотавший из-за меня выговор; моя мама, столько напрасных надежд возлагавшая на сына-вундеркинда, и мой сын, имевший несчастье родиться от шалопута и неудачника. Я уж не говорю о женщинах, которые, потеряв рассудок, готовы были идти за мной в огонь и воду, но я остужал их благородный порыв советом перечитать классика Гончарова. Мне, однако, показалось мало этих зол, и тогда я вознамерился разбить счастливую семью доверившегося мне человека. Конечно, доверившегося, иначе разве решился бы он сделать меня своим коммунальным соседом, да еще укатить в свой Франкфурт-на-Майне, оставив нас вдвоем в квартире, которая отнюдь не располагала к аскетическому образу жизни?

Короче, вот он, носитель зла. Ату его! Человечество правильно делает, что испокон веков изолирует неистовых. Дон Кихоты опасны, как вообще опасна всякая чрезмерность. Да здравствует Монтень! Я не шучу. Если даже такая хилая незаурядность, как Виктор Карманов, приносит окружающим столько зла, то что взять с гениев! Этажные администраторы должны неусыпно следить за ними. Неусыпно.

Когда впервые зародилась в моем мозгу эта не столько отчаянная, сколько самонадеянная мысль — умыкнуть Эльвиру? В тот удивительный вечер, когда, стоя на коленях перед раскладушкой, она на чем свет стоит поносила Свечкина? Возможно.

Чего, собственно, жаждал я? Варить манную кашу, стирать белье и ждать по вечерам ее позднего возвращения невесть откуда? А она, явившись, быстро спросит с трепещущими ноздрями: «Что у нас на ужин?» — и, не глядя, сунет в мою сторону шляпу, которую я обязан буду подхватить и водворить на место… Удручающая перспектива! Эта дамочка совсем не подходила для роли жены, но чем больше я убеждался в этом, тем навязчивей становилась мысль о женитьбе. У меня учащался пульс, когда я, честно пытаясь отговорить себя от этого безумного шага, выпукло рисовал себе, как жду ее, как слышу наконец ее быстрые шаги на лестнице, как открывается дверь и входит она, благоухая неведомыми запахами, неведомыми и чужими. Я думал, что стращал себя, а я грезил.

16

Я много раз в своей жизни менял квартиру (или, лучше сказать, место жительства) и оттого, должно быть, не придаю этому событию того чрезвычайного значения, которое приписывают ему люди. Для них это некий этап, переломный момент, перевал, который они одолевают с энтузиазмом и одышкой. Я пожимаю плечами. Но, возможно, я необъективен, так как сбрасываю со счетов весь тот скарб, который они вынуждены тащить с собою, пусть даже не на собственном горбу.

У меня проще. Самая громоздкая, самая тяжелая вещь (что, впрочем, ничуть не свидетельствует о ее ценности), которая вместе с тем является единственным моим достоянием, — это я сам. Есть еще, правда, пишущая машинка, раскладушка и некоторые другие мелочи, но все это я могу утащить на себе зараз да еще почесывать по пути свободной рукой лоб.

Словом, мое очередное переселение произошло тихо и мирно. Я снова оказался на свободе, однако на сей раз она (свобода) не приняла меня с прежним радушием. Сказать, что я чувствовал себя неуютно, значит, ничего не сказать. Со мной была величайшая из книг, когда-либо рожденных человечеством, но и она не помогала. Я говорю о «Дон Кихоте».

История литературы изобилует примерами, когда художник силой своего гения создавал нечто такое, чего его бедный интеллект постичь не мог. Это как раз тот случай. Тот, хотя чуть ли не все исследователи растроганно утверждают, что Сервантес все понимал-де и даже завещал потомкам золотой ключик, с помощью которого можно проникнуть в построенный им храм. «Тише, господа, тише! Я больше не Дон Кихот из Ламанчи. Я снова Алонсо Кихано, которого некогда называли Алонсо Добрый». И вот это-то курсивом выделенное слово и есть, дескать, ключик. Ключик, да не от той двери! Суть последнего из странствующих рыцарей не в том, что он добрый, а в том, что он рыцарь. Именно рыцарь. И ему нет дела до того, что его меч ржав, а зло, на которое он бросается очертя голову (мнимое ли, действительное; в данном случае это значения не имеет), что зло это не одолеть в одиночку.

Мы усмехаемся. Мы говорим, что нормальные люди не поступают так. Где тактика, где стратегия,