Собрание сочинений в 14 томах. Том 2 - Джек Лондон

Он подошел к одному из костров и отодвинул горящие головни. Потом взял кирку и вогнал ее в землю. Раздался металлический звук, точно кирка ударилась о твердый цемент.

– Растаяло на два дюйма, – сказал Дэл, запуская пальцы в мокрую грязь. Стебли прошлогодней травы сгорели, и ему удалось вытащить горсть корней.

– Ах, черт!

– Что случилось? – спросил Корлисс.

– Ах, черт! – бесстрастно повторил тот, бросая покрытые грязью корешки в таз.

Корлисс подошел к нему и наклонился, чтобы внимательно рассмотреть их.

– Подождите! – крикнул он, захватив два или три кусочка грязи и растирая их между пальцами. Показалось что-то желтое.

– Ах, черт! – в третий раз прошептал Дэл. – Первая ласточка. Жила начинается у корней травы и идет вниз.

Склонив голову набок, закрыв глаза и раздув ноздри, он внезапно встал на ноги и понюхал воздух.

Корлисс удивленно посмотрел на него.

– Ух! – глубоко вздохнул старатель. – Слышите, как пахнет апельсинами?

Глава XVI

Поход на Французский Холм состоялся в начале рождества. Корлисс и Бишоп не торопились сделать заявку и решили прежде как следует изучить золотоносный участок. Пока они посвятили в свой секрет только нескольких друзей: Харни, Уэлза, Трезвея, одного голландского чечако, у которого были отморожены обе ноги, двух человек из горной полиции, одного старого приятеля, с которым Дэл искал золото в Черных Холмах, прачку из Форкса и наконец Люсиль. Корлисс взял на себя ответственность за привлечение ее к делу и сам отметил ее участок; полковнику осталось только передать ей приглашение прийти и разбогатеть.

Согласно обычаям страны, участники, привлеченные таким путем, отдавали половину прибыли изыскателям. Но Корлисс на это не согласился. Дэл был того же мнения, хотя руководствовался отнюдь не этическими соображениями. С него и так было довольно.

– У меня есть чем заплатить за мою фруктовую ферму, и даже вдвое больше, чем я рассчитывал, – объяснил он. – Если у меня будет еще больше, то я не буду знать, что делать с деньгами.

После того как они напали на жилу, Корлисс решил подыскать себе другого работника. Но, когда он привел в лагерь некоего разбитного калифорнийца, Дэл возмутился.

– Ни за что на свете! – заявил он.

– Но ведь вы теперь богаты, – сказал Вэнс. – Вам не к чему работать.

– Богат, черт возьми, – ответил Бишоп, – но по контракту вы не можете рассчитать меня, и я буду работать, пока хватит сил. Поняли?

В пятницу рано утром все заинтересованные лица явились к приисковому комиссару, чтобы утвердиться в правах. После этого новость моментально распространилась по городу. Через пять минут несколько человек уже отправились в путь, а еще через полчаса весь город был на ногах. Чтобы избежать путаницы в установке заявочных столбов, Вэнс и Дэл, зарегистрировав участки, немедленно поехали туда же. Имея документы, скрепленные государственной печатью, они не торопились, пропуская мимо себя поток золотоискателей. На полпути Дэл случайно оглянулся и увидел Сент-Винсента. Журналист быстро шагал, неся на спине необходимое снаряжение. В этом месте тропинка делала крутой поворот, и, кроме них троих, никого не было видно.

– Не говорите со мной. Делайте вид, что не знаете меня, – пробормотал Дэл, закрывая лицо носовым платком. – Вон там яма с питьевой водой, лягте на живот и притворитесь, будто пьете. А потом идите на участок один. У меня есть кое-какое дельце, с которым я должен покончить. Заклинаю вас памятью вашей матери, не говорите ни со мной, ни с этим негодяем и не показывайте ему вашего лица.

Корлисс удивленно пожал плечами, но послушался, отошел в сторону, лег на снег и стал черпать воду банкой из-под сгущенного молока. Бишоп опустился на одно колено и сделал вид, будто завязывает мокасины. Когда Сент-Винсент подошел к нему, он как раз кончил завязывать узел и бросился вперед с видом человека, который спешит наверстать потерянное время.

– Подождите! – закричал ему журналист.

Бишоп бросил на него быстрый взгляд, но не остановился.

Сент-Винсент, пустившись бежать, наконец поравнялся с ним.

– Эта дорога…

– На Французский Холм, – коротко ответил Дэл. – Я иду туда. Будьте здоровы.

Он устремился вперед, и журналист последовал за ним почти бегом, очевидно, желая идти вместе с ним. Корлисс, все еще лежавший в стороне, поднял голову и увидел их удалявшиеся фигуры. Когда же он заметил, что Дэл свернул направо, к Адамову Ручью, он вдруг все понял и рассмеялся.

Поздно ночью Дэл вернулся в лагерь Эльдорадо совершенно разбитый, но довольный.

– Я ничего ему не сделал! – крикнул он, не успев еще войти в палатку. – Дайте мне чего-нибудь поесть! (Схватив чайник, он стал лить себе в горло горячую жидкость.) Жир, остатки масла, старые мокасины, свечные огарки, все что угодно!

Затем он повалился на койку и стал растирать себе ноги, пока Корлисс поджаривал копченую грудинку и бобы.

– Вас интересует, что с ним? – бормотал Дэл с полным ртом. – Можете держать пари на вашу заявку, что он не дошел до Французского Холма. «Скажите, далеко ли туда?» – сказал Дэл (прекрасно имитируя покровительственный тон Сент-Винсента). – «Далеко ли еще?» (Уже совсем не покровительственно.) «Далеко ли до Французского Холма?» (Слабым голосом.) «Далеко ли, как вы думаете?» (Дрожащим от слез голосом.) «Как далеко?..»

Бишоп громко расхохотался и при этом захлебнулся чаем. Он стал откашливаться и на минуту замолчал.

– Где я его оставил? – проговорил он, придя в себя. – На спуске к Индейской Реке, задыхающегося, разбитого, изможденного. У него, вероятно, только и хватило сил, что доползти до ближайшего лагеря, ни капельки больше. Я сам прошел ровно пятьдесят миль и адски хочу спать. Спокойной ночи. Не будите меня утром.

Он завернулся в одеяло и, засыпая, все еще бормотал: «Как далеко туда?», «Как далеко, я вас спрашиваю?»

Корлисс был очень раздосадован поведением Люсиль.

– Признаюсь, я не понимаю ее, – говорил он Трезвею. – Я думал, что эта заявка даст ей возможность разделаться с баром.

– Нельзя же вылезти из этого болота за один день, – отвечал полковник.

– Да, но с такими перспективами, как у нее, она уже может начать выкарабкиваться. Я принял это во внимание и предложил ей беспроцентный заем в несколько тысяч, но она не захотела. Сказала, что не нуждается. Правда, она была очень признательна, поблагодарила меня и просила заходить к ней, когда мне вздумается.

Трезвей улыбался и играл часовой цепочкой.

– Что вы хотите? Даже здесь мы с вами требуем от жизни не только еду, теплое одеяло и юконскую печку. А Люсиль – такое же общественное животное, как и мы, и даже больше. Ну, представьте, покинет она бар. Что же дальше? Будет ли она принята там, наверху, в обществе офицерских жен, сможет ли наносить визиты миссис Шовилл и дружить с Фроной?.. А вы согласитесь пройти с ней днем по людной улице?

– А вы? – спросил Вэнс.

– Разумеется, с удовольствием, – ответил полковник, не колеблясь.

– И я тоже, но… – Вэнс запнулся и грустно посмотрел в огонь. – Но вы забываете о ее отношениях с Сент-Винсентом. Они закадычные друзья и повсюду бывают вместе.

– Да, это меня поражает, – согласился Трезвей. – Я понимаю Сент-Винсента. Он ничего не хочет упустить. Не забывайте, что. у Люсиль заявка на Французском Холме. А что до Фроны, то я могу точно указать день, когда она согласится выйти за него замуж, если только она вообще когда-нибудь это сделает.

– Когда же это произойдет?

– В тот день, когда Сент-Винсент порвет с Люсиль.

Корлисс задумался, а полковник продолжал:

– Но я не понимаю Люсиль. Что она находит в Сент-Винсенте?

– У нее вкус не хуже, чем… чем… у других женщин. Я уверен, что… – поспешно сказал Вэнс.

– Вы, по-видимому, не допускаете, что у Фроны может быть дурной вкус?

Корлисс повернулся на каблуках и вышел. Полковник Трезвей мрачно улыбнулся.

Вэнс Корлисс и не подозревал, сколько людей на рождественской неделе были прямо или косвенно заинтересованы в его судьбе. Особенно старались два человека – один за него, другой за Фрону. Пит Уипл, старожил, владевший заявкой как раз у подножия Французского Холма, был женат на туземной женщине, и притом не слишком красивой. Мать ее была индианкой и вышла замуж за русского торговца мехами тридцать лет тому назад в Кутлике на Большой Дельте. Как-то в воскресенье утром Бишоп зашел к Уиплу поболтать с ним часок, но застал только его жену. Она говорила на ломаном английском языке, от которого положительно вяли уши. Бишоп решил выкурить трубку и удалиться. Но язык у нее развязался, и она начала рассказывать такое, что он забыл о своем намерении уйти. Он курил трубку за трубкой и, когда она замолкала, просил ее продолжать. Он ворчал, хохотал и ругался, прерывая ее рассказ бесчисленными «ах, черт», что в зависимости от тона выражало испытываемые им чувства.