Семейство Борджа (сборник) - Александр Дюма

Наутро Джордж покинул замок.

Королева и Мэри Сейтон, не теряя времени, начали плести веревочную лестницу, и на третий день она уже была готова. В тот же вечер Мария, исполненная нетерпения и, пожалуй, скорей желая убедиться в неусыпности своих сторонников, чем узнать, скоро ли освобождение, поставила на окно лампу; в тот же миг, как и обещал Джордж Дуглас, огонь в домике на Кинросском холме исчез; королева приложила руку к сердцу и насчитала двадцать ударов, после чего свет опять появился; итак, все наготове, но срок еще не установлен.

В течение недели каждый вечер королева ставила на окно лампу и каждый раз насчитывала двадцать ударов сердца, но наконец в первый день следующей недели насчитала только десять ударов, на одиннадцатом свет снова появился.

Королева не поверила себе, решила, что ошиблась; она убрала лампу, а минут через пятнадцать вновь поставила ее на окно; незримый наблюдатель понял, что у него требуют подтверждения вести, и убрал огонь. Мария принялась считать удары сердца, и хотя сейчас оно билось куда стремительней, на двенадцатом ударе на горизонте вновь загорелась звезда; никаких сомнений не оставалось: для побега все готово.

Ночью Мария не могла уснуть и готова была расплакаться от переполняющего ее чувства благодарности друзьям. Настало утро, и королева несколько раз переспрашивала Мэри Сейтон, действительно ли был обнадеживающий ответ, не приснился ли он ей. При каждом шуме она вздрагивала, ей чудилось, что план, от которого зависит ее свобода, раскрыт, а за завтраком и обедом она не осмеливалась поднять глаз на Уильяма Дугласа из страха прочесть на его лице, что все рухнуло.

Вечером королева вновь задала лампой вопрос, и ответ был тот же самый; ничего не изменилось, и маяк все так же сулил надежду.

В течение пяти дней он продолжал отвечать, что срок побега близок, но вечером шестого дня, едва королева успела просчитать до пяти, огонь появился снова. Королева ухватилась за Мэри Сейтон: от радости и испуга она едва не лишилась чувств. Побег назначен на следующую ночь.

Королева повторила светом вопрос и получила тот же самый ответ; сомнений больше не было, все готово, и узницу вдруг охватил такой страх, что, если бы Мэри Сейтон вовремя не пододвинула стул, она упала бы в обморок; однако через несколько секунд она, как обычно, овладела собой и почувствовала себя сильной и решительной, как никогда.

До полуночи королева простояла у окна, не отрывая глаз от благословенного светоча; в конце концов Мэри Сейтон заставила ее лечь и предложила, если ей не хочется спать, почитать стихи Ронсара или несколько глав из «Моря историй».[72] Однако Мария не хотела слушать ничего светского и попросила читать ей часослов, отвечая на каждую молитву так, как если бы она присутствовала на мессе, которую служит католический священник; к рассвету ее сморил сон, а изнемогавшая от усталости Мэри Сейтон заснула прямо в кресле, стоящем у изголовья королевской кровати.

Проснулась Мэри оттого, что кто-то дотронулся до ее плеча: то была королева, уже успевшая встать.

– Ты только посмотри, душечка, какой дивный день посылает нам Господь. Природа словно ожила. О, до чего же я буду счастлива, ощутив себя свободной среди этих долин и гор! Нет, право, небеса на нашей стороне.

– А я, ваше величество, предпочла бы погоду похуже, – ответила Мэри Сейтон, – и ночь потемней. Поверьте, сегодня нам будет способствовать не свет, а мрак.

– Знаешь, – сказала королева, – мы проверим, действительно ли Бог за нас. Если погода останется такой же, что ж, тогда ты права, и он нас покинул, но если небо затянется тучами – знаешь, душенька, что это будет значить? Это будет явное свидетельство, что он покровительствует нам.

Мэри Сейтон с улыбкой кивнула в знак того, что она согласна с суеверными предположениями королевы, после чего та, будучи не в силах сидеть сложа руки, собрала оставшиеся у нее немногочисленные драгоценности и сложила их в шкатулку, подготовила к ночи черное платье, чтобы как можно меньше выделяться в темноте, наконец, покончив со всеми приготовлениями, уселась у окна, поглядывая то на озеро, то на, как всегда, безмолвный и словно необитаемый дом на Кинросском холме.

Настал час завтрака; королева была так счастлива, что встретила Уильяма Дугласа куда благожелательней, чем всегда, и, пока длилась трапеза, с трудом удерживала себя, чтобы не вскочить, но Уильям Дуглас удалился, похоже, так и не заметив ее возбуждения.

Едва он вышел, Мария кинулась к окну: ей хотелось вдохнуть свежего воздуха, а кроме того, ее взгляд манили широкие просторы, которые скоро откроются перед ней; она подумала, что, вырвавшись на свободу, никогда не войдет ни в один дворец, а будет скитаться среди этих просторов. Но вскоре радость куда-то испарилась, и она почувствовала, как у нее тревожно сжимается сердце. Она поделилась тревогой с Мэри Сейтон, и девушка успокоила ее, но скорей из чувства долга, чем от убежденности.

Как ни медленно ползли часы, но время все-таки шло; после полудня по лазурному небу проплыли несколько облаков, и королева радостно показала на них своей подруге по заточению; Мэри Сейтон захлопала в ладоши, нет, не потому, что исполнялось предчувствие Марии Стюарт – просто, чем темней будет ночь, тем легче осуществить побег. Пока узницы следили за облаками, настала пора обеда – целых полчаса скованности и притворства, тем более тягостного, что Уильям Дуглас, видимо, в благодарность за утреннюю приветливость счел себя обязанным произнести несколько ничего не значащих любезностей, что вынудило королеву принять в разговоре чуть более живое участие, чем позволяло ее тревожное настроение; впрочем, Уильям Дуглас, кажется, не заметил, как и за завтраком, некоторой ее рассеянности.

Он вышел, и королева вновь бросилась к окну: час назад она видала несколько кудрявых облачков, а сейчас они затянули все небо, и оно уже было не лазоревым, а свинцовым. Итак, предчувствие королевы исполнилось. А дом на холме, еще видимый в сумерках, казался все таким же необитаемым.

Стало темно, и в домике, как обычно, загорелся огонь; королева поставила на окошке лампу, и огонь исчез. Мария напрасно ждала его появления, и это означало, что побег состоится ночью. Пробило восемь, потом девять, потом десять. В десять сменилась стража; Мария Стюарт слышала, как под ее окном прошел караул, как удалялись и затихали его шаги; примерно с полчаса было тихо, и вдруг трижды прокричала сова. То был сигнал, о котором говорил Джордж Дуглас, сигнал, что настал решающий миг.

Как всегда в подобных обстоятельствах, королева вмиг обрела силы; знаком велев Мэри Сейтон убрать решетку и привязать веревочную лестницу, сама она задула свет, прошла в спальню и в темноте на ощупь стала искать шкатулку с немногими оставшимися драгоценностями; когда же она вернулась, в комнате уже был Джордж Дуглас.

– Все идет прекрасно, ваше величество, – сказал он. – Ваши друзья ждут вас на берегу озера, Томас Уорден стоит на карауле у двери, и Бог послал нам темную ночь.

Королева молча протянула ему руку; Джордж преклонил колено и склонился к ней, но, когда коснулся губами, обнаружил, что рука Марии дрожит и холодна.

– Ваше величество, – умоляюще произнес он, – заклинаю вас, соберите все свое мужество, не позвольте, чтобы вами овладела слабость.

– Матерь Божия, заступница униженных, помоги нам, – прошептала королева.

– Лучше мысленно обратитесь к своим царственным предкам, – посоветовал ей Джордж. – Сейчас вам необходимо не христианское смирение, но сила и решительность королевы.

– О Дуглас! – с тоской воскликнула Мария. – Ворожей предсказал мне, что я умру насильственной смертью в тюрьме. Неужели настал час, когда исполнится это предсказание?

– Быть может, – ответил Дуглас. – Но лучше погибнуть королевой, чем жить в этом замке оклеветанной узницей.

– Вы правы, Джордж. Простите мне это чисто женское проявление слабодушия, – промолвила королева и после секундной паузы решительно произнесла: – Идемте!

Джордж подошел к окну, проверил, прочно ли привязана лестница, залез на подоконник и, держась одной рукой за прут решетки, протянул вторую королеве; она, столь же отважная, сколь недавно была боязлива, встала на табурет и уже поставила одну ногу на подоконник, как вдруг у подножья башни раздался крик:

– Кто идет?

Королева тотчас отпрянула – и инстинктивно, и потому что Джордж оттолкнул ее; сам же он свесился из окна, чтобы посмотреть, откуда исходит этот возглас, повторившийся второй и третий раз; дважды он оставался безответным, но после третьего ему ответил грохот и вспышка выстрела; тотчас же часовой на башне затрубил в рог, а другой зазвонил в колокол, и по всему замку послышались крики:

– К оружию! К оружию! Измена!

– Точно, измена! – воскликнул Джордж Дуглас, спрыгнув в комнату. – Презренный Уорден предал нас. Но не отчаивайтесь, ваше величество, – обратился он к недвижно застывшей, точно статуя, королеве, – что бы ни случилось, в замке у вас остается еще один друг, малыш Дуглас.