Магнетрон - Георгий Бабат

Он развернул чистый, словно только что выданный, заводской пропуск на имя К. И. Мухартова, взглянул на Костю и опустил его пропуск в свой карман.

— А теперь идите в отдел кадров, чтобы вам оформили расчет. Мне кажется, вы вполне заслужили того, чтобы быть персонально упомянутым в приказе по заводу. Я подразумеваю приказ об увольнении…

Повторив Веснину дословно эту фразу Студенецкого, Костя вздохнул, пригладил свою челочку и сказал:

— Вы, Владимир Сергеевич, сами увидите: Ваня не подведет. Он лучше меня справится. Ручаюсь.

Веснин тут же пошел к Муравейскому:

— Неужели вы не могли отстоять Костю?

— Никогда я не думал, что мне придется стать проповедником, — вздохнул Муравейский. — Но вас я учу и учу жить, уподобляясь тому, кто вздумал бы сеять рожь на камне. И все же не могу устоять от того, чтобы и сейчас вместо прямого ответа прочесть вам небольшую лекцию, которая даст вам ответ не прямой, а как библейская притча — иносказательный, но зато, подобно притче, совершенно исчерпывающий. Вы, Володя, не упрощайте, не примитивизируйте, так сказать. Математики различают величины скалярные и векторные. Для скаляров справедливо правило, что от перестановки сомножителей произведение не меняется. Дважды два всегда будет четыре. В векторном же произведении при перестановке множителей знак произведения переходит в обратный. Произведение двух сил может дать и притяжение и отталкивание. При перемене мест векторов-сомножителей вместо подъема получается спуск. Расширение переходит в сжатие…

— Вы старший инженер бригады, — перебил Веснин, — вы должны были доказать Студенецкому, что Костя не виноват, не так сильно виноват.

— Человеческие отношения, вообще говоря, подчиняются более сложным законам, чем законы векторной алгебры, — невозмутимо продолжал Муравейский. — Если бы Студенецкий увидал металлизацию мух до вашего исторического выступления на совещании, когда он еще находился под впечатлением нескрываемого восхищения, с каким вы изволили внимать его импровизации на тему о будущем электровакуумной промышленности, Костя, вероятно, отделался бы легким внушением, пересыпанным стариковскими шутками. После вашего выступления на совещании по поводу вышедших из строя американских тиратронов не могло быть и речи о мирном урегулировании инцидента с мухами. Вот почему я не счел нужным вести бесполезные словопрения со стариком. Мое вмешательство могло бы его только подзадорить на какую-нибудь еще сверхгадость по отношению к вам или к Мухартову. Я пытался сдемпфировать удар сколько мог. Но увидел, верьте мне, что самое лучшее, что я мог сделать, — это молчать, чтобы не подливать еще масла в огонь.

Все сказанное Муравейским выглядело до некоторой степени обоснованно.

— А все-таки вы плохой товарищ, — сказал Веснин.

Не советуясь с Муравейским и не докладывая ему, хотя это он должен был сделать, Веснин пошел в отдел кадров

Пустые хлопоты

С отделом кадров Веснин имел дело один раз в жизни, когда поступал на завод. Он подошел тогда к небольшому окошку, которое было пробито в стене в конце коридора. Сдав свои документы девушке, выглянувшей из окошка, он ушел, не заходя внутрь помещения.

На этот раз, минуя окно, он постучал в дверь, на которой висели таблички с надписями: «Отдел кадров», «Заведующий отделом».

Из окошка высунулась та же девушка.

На восклицание «Посторонние сюда не допускаются!» Веснин ответил, что ему необходимо срочно, по важному вопросу, связанному с работой лаборатории, видеть начальника отдела.

Ему предложили подождать. Помещение, в которое его впустили, вызвало у Веснина чувство, близкое к тому, какое испытывает человек глубоко верующий, войдя в храм. Это чувство можно было бы назвать благоговейной надеждой.

Папки с документами — «личные дела» — нескольких тысяч человек «рабочих, служащих, ИТР, административного персонала завода» стояли в застекленных, запертых на ключ шкафах. В каждой папке заключался краткий отчет о жизненном пути отдельного работника завода, намеки на его будущую судьбу: поощрения, благодарности, взыскания, выговоры, продвижения или понижения по службе, смена профессии. Группа папок составляла историю бригады, отдела, цеха.

— Вас просят, — сообщила сотрудница отдела, снова занимая свое место у окошка.

Веснин вошел в кабинет заведующего.

Александр Георгиевич Пахарев, завкадрами — остроносый, сухопарый человек лет пятидесяти, внимательно выслушал Веснина. Протерев тщательно и без того ослепительно сиявшие серпообразные стекла очков, завкадрами взглянул на своего посетителя сначала из-под стекол, потом поверх стекол и наконец через стекла.

— Не тогда плясать, когда гроб тесать, — сказал он.

Фамилия Мухартова была ему хорошо знакома. Три человека из одной — семьи, и все отличные работники. Дело Кости Пахарев держал в руках перед самым приходом Веснина. Обнюхав папку сверху, снизу и посредине, Пахарев положил ее на стол и снова взглянул на Веснина.

— Хоть убейте, я ничего поделать не могу. Я ведь не повелитель преисподней, а только рядовой черт. Разве я властен вычеркнуть вашего друга из списка мертвых? Приказ директора есть приказ. Отдел кадров может подать голос при приеме на завод. И то это будет лишь голос совещательный. Увольнение же…

Тут завкадрами замолчал, развел руками, пожал плечами и принялся рассматривать Веснина из-под очков, поверх очков и через очки.

Насытившись вполне лицезрением ходатая за уволенного слесаря, Александр Георгиевич вовсе снял очки и, потерев пальцем переносицу, сказал:

— Обратитесь непосредственно к прямому начальству.

При этом, сохраняя всю свою серьезность, он провел ладонью по бритому подбородку, погладил воображаемую бороду.

— Поклонитесь ему, — добавил Александр Георгиевич. — Он любит сцены раскаяния и смирения, хотя бы показного. Ради товарища это не грешно.

Совет этот был Веснину крайне неприятен, но, очевидно, благоразумен. Веснин пошел к Студенецкому.

Технический директор собирался завтракать. Перед ним стоял поднос со стаканом простокваши, яблоками и печеньем. Алла Кирилловна доложила, что инженер Веснин из лаборатории просит принять его. Отодвинув поднос с завтраком, Константин Иванович встретил Веснина с сердечной любезностью человека, задумавшего сделать неприятность и уже частично осуществившего это желание.

Студенецкий любил всякое дело доводить до конца, и он был бы искренне огорчен, если бы Веснин, не явился к нему в качестве ходатая за Костю. Теперь же, поскольку Веснин пришел, Константин Иванович мог не спеша насладиться красотой и справедливостью своего поступка, имеющего видимость абсолютной административной справедливости и даже великодушия.

— Я должен был бы в приказе упомянуть и вас. Вы занялись в лаборатории завода тематикой, не имеющей прямого отношения к профилю нашего предприятия. Вы предприняли работы, связанные с затратой своего и чужого рабочего времени, а также с расходованием материалов, не поставив об этом в известность ни своего непосредственного начальника инженера Дымова, ни администрацию завода. Как технический директор я, по вашей милости, при первом же обследовании мог бы попасть в положение человека, не знающего, что творится в его собственном доме. Простите меня, я сам назвал бы такого директора пентюхом. Да-с, пентюх, настоящий пентюх, если не знаешь того, что делается у тебя под носом.

Константин Иванович съел простоквашу с печеньем, погрыз яблоко и позвонил, чтобы убрали посуду. Когда буфетчица вышла, технический директор снова заговорил — правда, уже значительно более умиротворенным тоном. Поев, человек не может сразу говорить резко.

— Мой первый патрон, — начал Константин Иванович, облизав губы и расправив усы, — бывший фабрикант электрических машин, некий Глебов, всякому инженеру, которого хотел взять к себе на работу, задавал вопрос: «Когда кончили?» Глебов придерживался правила — не брать на работу людей, только что кончивших высшее учебное заведение. «Эти молодые люди, — говорил мой бывший патрон, — привыкли, чтобы их обслуживали». После того как в течение стольких лет множество людей в высшем учебном заведении тебя обслуживает, трудновато сразу перестроиться и самому начать кого-то обслуживать, работать, считаясь не с собственным расположением духа, а с делом, к которому ты приставлен.

Константин Иванович видел, что Веснин порывается развернуть и показать ему чертеж, который он принес с собой и держал свернутым в трубку. Нетерпение Веснина поскорее представить заранее подготовленные оправдательные доводы только подзадоривало Студенецкого. И он говорил нарочито длинно, пространно, не скупясь на примеры. Торопиться Константину Ивановичу было некуда. Перед ним лежала пачка писем и отношений, которые ему только что принесла для подписи Алла Кирилловна.