Море света - Шей Шталь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все мое тело наполняет незнакомая боль, а затем Линкольн прикасается ко мне.
— Прости, что не сказал тебе.
Я дышу с трудом, не готовая к его словам и прикосновениям. В этом есть смысл, глубина и печаль, как будто он извиняется за нечто большее, нежели «привет, кстати, у меня есть ребенок». Хмурю брови.
— Хорошо. — Я не жду от него извинений, но опять же, это Линкольн. Я не ожидаю ничего из того, что он делает. Он ворвался в мою жизнь, и теперь я не могу игнорировать его, даже если бы захотела.
Он кивает.
— Хорошо.
Достав рисунок из кармана, протягиваю его ему.
— Он нарисовал это для меня.
— Кто? — Линкольн хмурит брови, наши пальцы соприкасаются, когда он берет рисунок.
— Атлас?
Я киваю.
— Ага.
Он не отводит глаз от рисунка. Указываю на бар вдалеке.
— Я должна вернуться к работе. — И впервые за две недели, с тех пор, как встретила этого мужчину, я, наконец, ухожу. Я не могу понять, в чем заключается изменение. Но у меня остался один вопрос. Что он хочет от меня?
ГЛАВА 21
Машина для разделывания — машина, используемая на консервных заводах для обезглавливания, удаления плавников и потрошения рыбы.
— Можно мне с кусочками шоколада?
— Ты имеешь в виду Rocky Road (прим. пер.: Rocky Road — шоколадное мороженое, также в составе орехи и зефир в виде кубиков)? — Дама за прилавком кафе-мороженого нежно улыбается Атласу.
Сын расплывается в улыбке, его глаза блестят.
— Ага. Именно. Я люблю зефир.
— Очень сильно, — поддразниваю я, подмигивая кассирше, когда она вручает Атласу рожок мороженого, и он тут же начинает вынимать все зефирки. — Сдачи не нужно, — говорю ей и кивком указываю на дверь.
Атлас следует за мной, его ботинки немного великоваты, рукава куртки такие же.
— Ты не будешь, папочка?
Я улыбаюсь ему, закатывая рукава, чтобы он не испачкал их мороженым.
— Я рассчитываю, что ты дашь мне немного своего.
Он поднимает рожок вверх.
— У тебя должно быть свое.
Наклонившись, откусываю и тут же жалею, потому что зубы сводит от холода.
— Я удивлен, что ты голоден после всего, что съел. — Не желая ссориться с отцом из-за того, что он взял Атласа в бар, когда мы оттуда ушли, я повел сына на пиццу. А потом за мороженным.
— Она красивая. Она мне нравится, — говорит Атлас, идя рядом со мной и пытаясь запрыгнуть в каждую лужу на нашем пути. Штаны промокли до колен, но ему все равно.
— Что? — Хватаю сына за руку, когда он чуть не падает в лужу.
Каким-то образом ему удается удержать мороженое.
— Джорни.
Я знал, что это произойдет. За обедом он без конца говорил о ней.
— Да, так и есть, — отмечаю я, зная, насколько точным является это утверждение. Мои мысли по-прежнему сосредоточены на этом маленьком мальчике, который шагает рядом со мной. Хотел бы я относиться ко всему так небрежно, но не могу. Легкомысленность — это не то состояние души, которое я могу себе позволить. Не в том положении, в котором я оказался на протяжении многих лет. Но с Джорни я был беспечным.
— Мне нравится это место. Мы переезжаем сюда?
Выгибаю бровь, глядя на него сверху вниз.
— Что тебе здесь нравится?
Он щурится сквозь пелену дождя, падающего на нас, его волосы прилипли ко лбу.
— Песок. — Проведя рукой по лицу, Атлас вновь откусывает мороженое и протягивает его мне. — Можешь съесть остальное.
Я смотрю на сына, когда он снова берет меня за руку. Раскачивая ею взад-вперед, он напевает себе под нос песенку.
— В Илвако есть песок.
— Но ты жил здесь, когда был моего размера? — Атлас судит о людях по их размеру, а не по возрасту. Для него возраст не имеет значения. Если ты маленький, ты ребенок. Если вы выше его, значит взрослый.
Я смеюсь.
— Ты имеешь в виду свой возраст?
— Ага?
— Нет. Я вырос в Раймонде, но когда мне было десять лет, мои родители развелись, и я переехал в Илвако с мамой. Папа переехал сюда вскоре после развода. — Воспоминание всплывает в моей голове. То, когда папа смотрит, как мама забирает нас с Бэаром, а Ретт остается с ним. Я никогда не забуду выражение лица брата. Единственный раз, когда я видел это непроницаемое выражение на его лице — в день, когда она умерла. Вы не сможете понять это, пока не испытаете смерть на таком уровне. Пока не будете любить женщину всю свою взрослую жизнь, а потом она уйдет, и вы являетесь причиной. Чувство вины такого рода не оставит вас просто так. Оно будет вас преследовать.
— Почему?
Я смотрю на сына.
— Что почему?
— Почему она переехала в Илвако?
— Там жили твои прабабушка и прадедушка. — Гляжу вдаль, в конце улицы виднеется дом отца. — Думаю, она хотела быть с ними.
Атлас прыгает обеими ногами в большую лужу, а затем хихикает, когда вода попадает на меня.
— Твоя мама же умерла?
Кивнув, опускаю взгляд на свои джинсы и вздыхаю. Он нарочно забрызгал меня.
— Да.
Его улыбка исчезает, и он выходит из лужи.
— Как?
— Рак.
Чувствую его взгляд на себе, но почему-то не смотрю в его глаза.
— Что это такое?
— Очень тяжелая болезнь.
Сомнение мелькает на лице сына.
— Как простуда?
— Хуже.
— Похожа на болезнь, из-за которой умерла моя мамочка?
— Нет, не такая.
Атлас останавливается, нахмурив брови.
— Какая же тогда?
— Ты знаешь, как умерла твоя мама. У нее было внутримозговое кровоизлияние.
— Из-за меня, — добавляет он, еще больше хмурясь.
Эмоции захлестывают меня. Я не рассказывал Атласу много подробностей о его маме. Ему пять лет. Он многое в этом не понимает, и я не хочу усложнять ему задачу. Он знает, что мама умерла, когда он родился, потому что в ее мозгу было кровоизлияние. Я не рассказывал ему о мучительном решении отключить ее от системы жизнеобеспечения, когда ему было два дня от роду, или о том дне, когда забрал его домой из больницы и позволил ему плакать три часа, потому что не мог взять его на руки. Я не хотел смотреть на него и видеть напоминание об Афине. В
