Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

— Рассказывай! — приказал судья, и мужчина сразу заговорил, стал витиевато и утомительно долго рассказывать о том, что кошка некогда была его женой и что жена повздорила с этой колдуньей, которая дала ей кличку одноухая кисонька — и пригрозила отрезать и последнее ухо. Сам он, правда, был в это время в городе, но все видели, как жена его зашла в дом колдуньи, а через час, после ссоры, вместо жены выбежала оттуда кошка, и, вернувшись, он обнаружил ее на своей постели…

Армон утомился от этой болтовни и с тревогой подумал, что нельзя оставлять Тарази в одиночестве. Он тихо встал и пошел к выходу.

Отец даже привстал, оскорбленный такой дерзостью сына, мужчина же, решив, что судью взволновал его рассказ, продолжал с еще большим рвением.

Тарази спал, когда Армон заглянул к нему в комнату, — все дни, после отъезда Бессаза в деревню, Тарази почти не вставал с постели, страдая от хандры.

Армон ходил взад-вперед по коридору и, проходя мимо дверей Тарази, каждый раз останавливался и вздыхал.

Но Тарази очнулся, едва Армон закрыл за собой дверь, и лежал, прислушиваясь к шагам Армона, тревожным и растерянным.

«Как он будет смотреть мне в глаза, когда Бессаз вернется? — подумал Тарази. — Будет чувствовать себя виноватым… хотя ведь я обманул его, оторвал от родных… Надо как-то обнадежить его — он молодой, поверит… Сказать, что познания на этом не кончаются… Вокруг множество тайн… и самая великая из них и сам человек…» И Тарази окликнул его.

Сделав добрый вид, Армон зашел к нему.

— Вы хорошо выглядите, — пожелал он сделать Тарази приятное. — А я только что из суда…

— Подождите, — Тарази поднялся с постели. — Идемте, прогуляемся по саду, и вы расскажете…

Желание Тарази обрадовало Армона — ведь они уже несколько дней не гуляли вместе, и уже на лестнице Армон стал нетерпеливо рассказывать о суде над колдуньей, хотя почему-то был уверен, что это неинтересно Тарази.

Но Тарази просил повторить кое-какие подробности из услышанного на суде и загадочно улыбнулся, словно вдруг решил для себя то, что давно не давало ему покоя.

— Не могли бы вы устроить мне встречу с вашим отцом? — неожиданно спросил Тарази и, не дождавшись ответа, воскликнул: — Прекрасное для вас дело, мой друг! Сумейте доказать судье, что люди подвергаются танасуху не колдовством, не игрой злых чар… Вы понимаете? Сотни, тысячи тех, кого травят невежды, обвиняя их в колдовстве, избежали бы рук палача…

— Понимаю, — Армона поразила больше всего простота самой догадки, которая увлекла Тарази.

Тарази говорил еще что-то, размахивая с увлечением руками, но Армон, уже обдумывающий услышанное, нетерпеливо, с юношеским пылом воскликнул:

— Ведь это так просто! Надо сегодня же пригласить сюда отца…

— Просто?! — прервал его отрезвляющий голос Тарази. — Для нас с вами может быть… Но как убедить публику? Суеверную, для которой все в жизни имеет готовое объяснение? Колдовство — надо прошептать заклинание, мор и землетрясение — от дурного глаза, войны и резня племен — противостояние луны и солнца… Как отменить законы, построенные на суеверии? Не все так просто… Когда я уеду, Армон, уверен, что вы займетесь этим достойным занятием… Дерзайте!

— В следующий раз вы приедете сюда — и убедитесь, что в нашем Орузе никого не будут больше судить как колдунов, — с горячностью сказал Армон. А отца я беру на себя…

— Да, хотя бы одного судью переубедить. Важно начало… — Тарази улыбнулся — ему сделалось легко, ведь он оставлял Армона с надеждой, которая так нужна молодому человеку…

VII

Ранним утром, когда наши тестудологи по обыкновению прогуливались вокруг дома, послышались голоса внизу, на склоне холма.

Армон, удивленный, остановился, не понимая, кто это мог осмелиться нарушить тишину здешних мест, зато Тарази, будто догадавшись, побледнел.

И тут же увидели они, как человек десять горожан карабкаются по камням на вершину холма — хохочущие и дерзкие. Они преградили путь повозке, желая как следует развлечься, прежде чем прогонят их.

Но вот и Абитай… невозмутимый тянул лошадь под уздцы и, защищаясь, на всякий случай размахивал в воздухе кнутом.

Армон не сдержал себя, застонал, когда увидел, что из крытой повозки выглядывает морда черепахи. И высунулась она так, глядя на окружающих, будто родилась страшенной, ленивой, будто нет вокруг нее споров, долгих месяцев опытов в этом доме на холме. Все как сон, как бред…

Лишь отметил Тарази, что черепаха не мечется в страхе перед толпой, как тогда, на пустыре, держится даже с достоинством, не обращая внимания на крики и суету. На морде ее уже не было страдальческой маски, напротив, глаза ее в какую-то минуту сверкнули иронией и дерзким вызывом зевакам. Видно было, что она многое поняла и пережила, а сейчас успокоилась и приняла свой обратный танасух как должное и смотрела на все и на всех философски, если, конечно, этот высокий слог можно применить к поведению низкого зверя…

Толпа, опасаясь чего-то, не стала преследовать повозку дальше. Люди остановились, а когда повозка отъехала и приблизилась уже к воротам дома, все расселись на валуны, чтобы обсудить, смакуя, увиденное.

Армон все же не выдержал и, рыдая, бросился в дом, но Тарази остался стоять на месте, не желая выдавать свою растерянность и досаду.

Абитай хотел было уже объясниться, закипая от негодования, но, встретившись с холодным взглядом Тарази, опустил голову, деловито отвязывая какую-то веревку.

— Вылезай, дружище, приехали! — потянул он что есть силы веревку, которой была привязана за шею черепаха.

Черепаха еще раз посмотрела вокруг, как бы желая убедиться в том, что привезли ее на старое место. И когда неуклюже вылезла из повозки, Тарази заметил, что все в ней осталось таким, как прежде, вернее, все прежнее вернулось к ней — коричневый, с черными пятнами панцирь, чешуйчатые, слоновые ноги, поганая морда…

Прыгая с повозки, она нечаянно задела хвостом лошадь, та с неприязнью фыркнула, за что тут же получила от Абитая удар плетью.

Затем Абитай с презреньем посмотрел на черепаху, потянул ее к Тарази и сказал:

— Принимайте… Привез в целости-сохранности…

Черепаха почему-то не подняла морду, не глянула на Тарази, вся она была устремлена к воротам, желая поскорее скрыться от посторонних глаз. И не потому, что боялась чужих, просто ей хотелось тишины и одиночества, чтобы могла она своим плоским умом прерывисто, забывая предыдущее, обдуманное, поразмыслить над своим будущим житьем-бытьем.

Толпа зевак, пораженная размером черепахи, молчала, но какой-то шутник не выдержал и снова захохотал, показывая на зверя пальцем. Все разом вскочили, засвистели, запрыгали, да так, с такой непосредственностью, словно издевались над самым заклятым врагом.

— Ведите! — коротко сказал Тарази, и Абитай, суетясь, потянул черепаху к воротам, не забывая проклинать ее ежесекундно.

Тарази остался возле дома, не зная, что делать от растерянности, затем, сам того не замечая, направился к саду, и толпа, много слышавшая дурного о колдуне Тарази, испугалась. И, разом притихнув, стала спускаться, как будто кто-то снизу дал им знак.

Тарази постоял, поглядел, пока последний зевака не скрылся из вида, и зашел в дом.

Черепаха уже была заперта в своей комнате, и Абитай спускался с саблей по лестнице, да с таким видом, будто уже отсек черепахе голову.

Он думал, что весь распорядок дня будет прежним: слежка, дежурство у дверей черепахи, ловля змей в речке и лазанье по деревьям за яйцами птиц.

— Где Хатун? — Тарази глянул на его саблю.

— В деревне, — испуганно заморгал Абитай, но затем не сдержал себя и поднял крик: — А что вы думали? Этот подлец… кто знал, что он опять появится передо мной со своей поганой мордой! Я его хотел задушить — ведь как-никак она моя сестра… С ней удар случился, и отец ее оставил у себя. А в деревне суды-пересуды, кричат ей вслед: «Черепашья невеста!» — Абитай говорил и размахивал саблей. — А я? Выходит — я черепаший шурин.

Армон вышел на крик и незаметно стал сзади, и Абитай, увидев его, с мольбой протянул к нему руки:

— Ведь так выходит? Правда, в нашем роду встречались конокрады, но черепахи… А он захворал, как только мы приехали туда, перестал спать, а я, дурак, не догадывался, что у него по ночам опять растет хвост! А потом я хотел открыть дверь, разломал ее и вижу: сидит и весь с головы до ног черепаха… Молчит, не разговаривает. Я его, признаюсь, пару раз по панцирю, ведь обидно! Молчит, надулся, словно это я его заколдовал…

— Я приведу к вам отца, Тарази-хан, — сказал Армон, чтобы прервать душеизлияния стража.

— Хорошо, — кивнул Тарази.

— Как?! — поразился Абитай. — Отец ваш, господин судья, сюда пожалует? — И бросился вниз, в свою сторожку. — Надо побриться, такой гость… такой гость…