Зеркала - Нагиб Махфуз

— Уничтожены наконец зловещие силы, — говорил Кадри Ризк, — препятствовавшие прогрессу: король, англичане, продажные правители. Власть теперь в руках подлинных представителен народа. Власть народа и в интересах народа. Кончилась пора коррупции и разложения. Движения вперед уже не остановить.

Мы были согласны с ним в том, что отныне народ, тысячелетиями страдавший от угнетения, бедности и господства иноземцев, обретет свободу — и долгожданная справедливость восторжествует. Правда, мы не могли одобрить решения властей покончить с «Вафдом». Еще до своего ареста Реда Хаммада не раз спрашивал Кадри Ризка:

— Не разумнее ли было использовать «Вафд» в качестве опоры?

Кроме того, мы испытывали беспокойство в отношении Америки. Опасались, что она в известной степени займет место Англии на Ближнем Востоке. Поддержка, оказываемая Соединенными Штатами новому режиму, усиливала эти опасения.

— Американцы весьма полезны, — успокаивал нас Кадри Ризк. — А опасаться их нечего. Патриотизм наших новых руководителей — лучшая гарантия против них.

Партии были распущены. «Братья-мусульмане» и коммунисты потерпели поражение. Кадри воспринял это с беспредельным энтузиазмом.

— Тогда кто же вы такие? — спросил я его однажды.

Он засмеялся, на мгновение задумался и ответил:

— Мы патриоты, революционеры, сторонники арабского единства и враги коррупции, фанатизма и атеизма! — И с прежним энтузиазмом продолжал: — Наша цель — освобождение народа от всякого угнетения, будь то со стороны одного человека или класса, избавление его от бедности и болезней и обеспечение ему достойного места под солнцем.

На нас страшно тяжело подействовало несчастье с Редой Хаммадой, его женой и сыном. Кадри Ризк был тоже сильно огорчен. Мужество и выдержка, с которыми Реда переносил обрушившееся на него горе, были достойны преклонения. Кадри Ризк говорил, что Реда — человек, каких у нас мало, и не переставал удивляться, как это Реда Хаммада и Зухейр Кямиль могли родиться на одной земле. А между тем значительные события следовали одно за другим: закупка оружия у стран восточного блока, национализация Суэцкого канала, которая привела нас в состояние необычайного подъема.

— Видите?! Прежде всего мы египтяне, — говорил нам Кадри Ризк.

Женился Кадри на девушке из семьи богатых землевладельцев, на которую распространялось действие закона об аграрной реформе. Это был поступок, требующий разъяснения, хотя, если смотреть на него исключительно с точки зрения взаимных чувств молодых людей, он мог показаться вполне заурядным. От меня не укрылось, что Кадри, несмотря на всю свою искреннюю преданность делу революции, горд родством с этой семьей.

— Новый класс готовится занять место уходящего! — сказал задумчиво Реда Хаммада.

Во время тройственной агрессии наш друг Кадри был ранен в ногу и лишился левого глаза, что вынудило его уйти из армии. Его назначили на ответственную должность по руководству культурой в министерство национальной ориентации. На этом посту он впервые в жизни начал интересоваться культурой. Днем работал, по вечерам учился и доказал, что обладает способностями и к тому, и к другому. А когда через несколько лет были провозглашены социалистические законы, Кадри с тем же усердием, с каким изучал культуру, стал изучать социализм. Искренне веря в революцию, он всегда с готовностью принимал то, к чему призывала революция. Конечно, его моральные принципы, привычки и идеалы были и оставались буржуазными, однако он был буржуа, говорящий на языке революции. И это объяснялось не лицемерием или страхом, а искренней преданностью революции и ее лозунгам. Я считаю Кадри одним из самых честных и бескорыстных людей. Он был неистовым врагом приспособленцев и взяточников, обманывавших доверие революции. Поражение 5 июня 1967 года до глубины души потрясло Кадри. В полной растерянности он спрашивал:

— Неужели наша славная история пойдет прахом?! Неужели снова мы склоним головы перед реакционерами и империалистами?!

Всеми средствами старался Кадри обрести утраченное равновесие и надежды. Размышлял над причинами поражения, чтобы извлечь из него урок и обратить на пользу его горький опыт. По мере того как он приходил к выводу, что капитуляция неизбежна, крепла и его сила духа. Серьезно изучая суровую действительность, он умел увидеть в ней едва заметную искру надежды. В этом он был похож на доктора Азми Шакера и на доктора Садека Абд аль-Хамида.

— Современная история арабов, — говорил Кадри, — не что иное, как цепь поражений в схватке с реакцией и империализмом. И всякий раз из мрака отчаяния возрождается свет новой надежды. Канули в прошлое и монголы, и крестоносцы, и англичане, а арабы остались!

Всем своим существом он жаждал, чтобы революция продолжалась и победила любой ценой, чтобы никакие препятствия не мешали успешному процветанию нашей родины в пору, когда приходится так дорого платить за каждый день отставания. Кадри следил за развитием обстановки на фронте и искренне сокрушался, что сам уже не может участвовать в битве и не может отомстить врагу за поражение. С нетерпением он ждал конца наших военных приготовлений. Постоянно, день за днем жил он в страшном напряжении, в душе его сменялись тревога и надежда, к себе он был требователен до беспощадности.

Если не принимать в расчет противоречивые мнения Салема Габра, едкие насмешки Аглана Сабита и горькую критику Реды Хаммады в адрес Кадри Ризка, нужно признать его безусловно искренним и достойным уважения деятелем июльской революции. Вероятно, трудно дать ему определенную оценку, исходя из каких-то общих принципов, но его можно хорошо понять в свете Хартии[88]: он верит в социальную справедливость так же, как в частную собственность и в создаваемые ею стимулы. Он верит в научный социализм так же, как в религию. Верит в родину так же, как в арабское единство. Верит в наше наследие так же, как в науку. Верит в народ так же, как в абсолютную власть.

И когда он, прихрамывая, входит и смотрит на меня своим уцелевшим глазом, я всегда встречаю его у себя с искренним чувством любви и уважения.

Кямиль Рамзи

Познакомились мы в 1965 году в доме доктора Азми Шакера. После пятилетнего пребывания в лагере он вышел тогда на свободу. Высокий, худой человек лет пятидесяти, с большой лысой головой и с маленькими блестящими глазами. Доктор экономических наук. До ареста преподавал на факультете торговли.

— Читал вашу книгу об экономических теориях, — сказал я ему, — и получил столько же удовольствия, сколько и пользы.

Доктор Кямиль поблагодарил.

— Преподавание в университете всегда отвечало моим склонностям, — сказал он.

— Его обвинили по ошибке, — заметил доктор Азми Шакер, — приписав ему кое-какие практические шаги в политике. На самом-то деле он ученый и его деятельность никогда не выходила за рамки научных исследований и сочинения книг.

Вскоре доктор Кямиль Рамзи был назначен на высокий пост.

— Он образец настоящего ученого и бескорыстного человека, — сказал по этому поводу Азми Шакер.

Кямиль Рамзи был дружен с Салемом Габром и Зухейром Кямилем. Я познакомил его с Редой Хаммадой, доктором Садеком Абд аль-Хамидом и Кадри Ризком. У них он вызывал чувство уважения, однако без особой теплоты. В беседе с ним обнаруживалась глубина его знаний, суждения подкупали своей искренностью. Образование он получил в Англии и превосходно разбирался в социальных и политических проблемах, обладал врожденным полемическим талантом: говорил уверенно, с убеждением. Не признавал компромиссов, не любил комплиментов и упорно отстаивал свою точку зрения. Такое же упорство со стороны противника выводило его из равновесия, приличествующего человеку столь высокого положения. Он обрушивал на оппонента поток доводов и доказательств, имеющих целью разбить его наголову. Своим фанатизмом он напоминал мне Абд аль-Ваххаба Исмаила, несмотря на разницу их взглядов.

— Он, безусловно, ученый, но склад ума у него, как у верующего, — сказал я однажды доктору Азми Шакеру.

— Он действительно фанатик и страшно горяч в спорах, — согласился со мной доктор Азми, — это потому, что нервы у него сильно расшатаны еще в пору его тюремного заключения.

Позднее познакомился я и с женой доктора Рамзи, тоже доктором экономических наук и преподавателем факультета торговли; она являла собой прекрасный пример образованной египтянки. Уже не был для меня тайной и образ жизни доктора Рамзи, в наши дни весьма редкий. Одевался он необычайно просто, в еде был неприхотлив до крайности, к тому же не пил и не курил. До женитьбы не знал женщин, рассказал он мне как-то, и в период своей учебы в Англии стоически боролся со всеми соблазнами. Меня удивило, что, несмотря на свой атеизм, доктор постится в рамадан. Я спросил его, чем это можно объяснить.