Зеркала - Нагиб Махфуз

После скандала Мухаммед аль-Адель был переведен в министерство сельского хозяйства. А Абда вскоре вышла замуж за подрядчика, который дал согласие, чтобы ее дочь воспитывалась в его доме с тем условием, если Абда уйдет со службы, что она и сделала. Было это в 1948 году, во время первой палестинской войны. С тех пор прошло двадцать лет, и вот как-то случайно я встретил Абду на площади Ат-Тахрир.

Обрадованные встречей, мы поздоровались. Передо мной стояла довольно полная женщина на пороге пятидесяти лет. Мы немного прошлись, она расспрашивала о прежних сослуживцах. Я рассказал ей об Аббасе Фавзи, о кончине Абдаррахмана Шаабана, которой она была искренне огорчена, о злоключениях дядюшки Сакра. В свою очередь она сообщила, что ее муж умер два года назад, у нее трое сыновей-студентов, которые учатся: один на медицинском, другой на сельскохозяйственном и третий на экономическом факультете, а дочь замужем за офицером.

— А знаешь, что стало с ее отцом? — спросила она.

Вот о нем-то я совсем забыл. Тогда она рассказала, что через год после аграрной реформы умер паша. Оставшихся у его дочери средств едва хватало на то, чтобы воспитывать детей, и она перестала давать мужу деньги. Он уже не мог вести прежний, привычный ему образ жизни, совершил растрату и был уволен с работы. Сейчас он живет в Александрии, совсем опустился и вынужден работать сторожем на стоянках машин.

Прощаясь, она спросила:

— Скажи, что же нас теперь ждет — война или мир.

Вместо ответа я развел руками.

Ассам аль-Хамлауи

Самый большой на нашей улице дом — семьи аль-Хамлауи — выходил и на Бейн аль-Ганаин. Его со всех сторон окружал обширный сад, обнесенный высоким забором, из-за которого виднелись верхушки многочисленных пальм и манговых деревьев. Владелец дома Ассам-бей был человеком знатным и играл на бирже. Семья его состояла из жены и трех дочерей. Ездил он в экипаже с колокольчиком, звон которого оповещал соседей об отъезде и приезде бея. Семейство это своими привычками и вкусами не отвечало ни нашему времени, ни нашей среде. Оно жило своей, обособленной жизнью. Соседи у них не бывали, и они ни к кому не ходили, традиций не уважали, обычаев не блюли. Мать и дочери появлялись на улице, в экипаже или пешком, с открытыми лицами, поражая всех белизною кожи, золотом волос и блеском глаз. Ассам-бей, нарушив общепринятые приличия, пригласил в дом известную актрису, которая вскоре стала часто приезжать к нему. Распространился слух, что она его любовница, а журнал «Искусство» даже напечатал сообщение, что Ассам-бей подарил ей ожерелье стоимостью в десять тысяч фунтов. Мы нарочно поджидали приезда актрисы на улице, чтоб взглянуть на нее, — для нас это было большим событием.

— Мы смотрим бесплатный спектакль, жаль только, без конца и без начала, — говорил Гаафар Халиль.

— Как только этот распутный бей позволяет себе такое при жене и дочерях? — спрашивал Халиль Заки.

— Он ведет себя так же, как и они, — отвечал Сайид Шаир.

Сайид Шаир жил ближе всех к дому семейства аль-Хамлауи и буквально сгорал от любопытства.

— Тайна раскрыта! — объявил он нам однажды.

Мы окружили его, и он торжественно возвестил:

— Госпожа живет с гладильщиком Мухаммедом!

Гладильщика Мухаммеда, сильного, драчливого парня, кривого на один глаз, мы знали отлично, он гладил белье всей улице. Трудно было представить, чтобы элегантная, похожая на киноактрису госпожа могла полюбить одноглазого Мухаммеда, пузатого, с толстой шеей и широким некрасивым лицом.

— Она ходит к нему домой, закутавшись в милайю[86], — сказал Сайид. — Я видел ее собственными глазами.

Госпоже не нужно было кутаться в милайю. Гладильщик сам приносил белье в дом и оставался там иногда по часу и больше. Когда же Ассам-бей уехал с актрисой за границу, гладильщик и вовсе перестал стесняться: все время проводил он в доме у госпожи, иногда даже ночевал. А дочери Ассам-бея ходили гулять на окраину Аббасии и встречались там с поклонниками или принимали их у себя в саду. Их поклонниками были: Ид Мансур, Шаарауи аль-Фаххам, мой родственник Ахмед Кадри, офицер из полицейского участка аль-Вайли, зубной врач и учитель-француз.

Мы считали мужским долгом выразить свое осуждение семейству и его посетителям — за отсутствием других возможностей — тем, что швыряли в их окна камни. Однако к дому, очевидно заботами влюбленного офицера, был приставлен для охраны полицейский. В то время я был безумно влюблен в Сафа аль-Кятиб и меня страшно возмущало поведение дочерей Ассам-бея, которое я считал недостойным, порочащим самое высокое чувство на свете. Однако в 1930 году мы с нашим злословием были посрамлены. Все три девушки одна за другой вышли замуж и стали образцовыми женами. Старшая вышла за инженера, средняя — за секретаря министра, младшая — за преуспевающего адвоката. Они в корне изменили свой образ жизни, и их семьи могли считаться образцом добропорядочности. Уже в пятидесятые годы мне случалось встречаться с их сыновьями, серьезными молодыми людьми прогрессивных взглядов. Ассам-бей умер в годы второй мировой войны, примерно в то же время, когда погиб Шаарауи аль-Фаххам. Его вдова получила большое наследство. Ей было лет пятьдесят, но она все еще оставалась красивой и энергичной. Жила она одна, дочери навещали ее редко. Связь с гладильщиком продолжалась, но, вероятно, Мухаммеду уже хотелось избавиться от вдовы. Однажды у входа в гладильню он дал ей пощечину на виду у всей улицы — они о чем-то поспорили. Спустя несколько недель после этого госпожа взяла себе в любовники мясника.

— Старушка — аристократка, но у нее демократические вкусы! — говорил по этому поводу Гаафар Халиль.

В конце войны госпожа продала дом и уехала из нашего квартала. Однако мы не потеряли ее из виду — она часто бывала в кафе в центре города. Перед ней обычно стоял бокал вина. Подловив какого-нибудь юнца, она покидала кафе. Этим она приобрела известность. За таким же занятием я увидел ее в Александрии. Порой она на время исчезала и потом появлялась в тех же местах и вновь принималась за свою игру. Однако она старела, шику в ней поубавилось, было ясно, что деньги у нее подходят к концу так же, как и ее дни. При каждой новой встрече я замечал, что она сдает. Теперь это была просто старуха, дряхлая и немощная. Она уже не ходила — а может быть, ее не пускали? — в дорогие кафе, а бродила по улицам в порванной, ветхой одежде. Потом и вовсе стала появляться в галабее и шлепанцах и кончила нищенством. Сам я, правда, не видел, чтобы она протягивала руку. Владельцы забегаловок на обычном пути следования старухи подкармливали ее и давали немного денег. Меня обычно охватывала грусть, наплывали воспоминания о нашей старой улице, какой она была в ту далекую пору висевших над дверьми фонарей, необъятных полей и не нарушаемой ничем тишины. Мне было тяжело думать об этой женщине, ставшей жертвой неутолимой жажды жизни, об этой старухе, мимо которой теперь равнодушно проходили ее благополучные внуки. Им не было дела до ее горестей и одиночества.

Ид Мансур

Он один из нашей постоянной компании, и связь с ним у меня сохранилась по сей день. И все же Ид Мансур не друг. Это человек без сердца. Даже у Халиля Заки и у Сайида Шаира есть сердце. А у Ида Мансура его нет. В Аббасии он жил с отцом и старым слугой. Мать умерла при его рождении. Отец Ида торговал недвижимостью. Долгое время он работал с евреями и перенял у них сметку и ловкость. Когда родился Ид, отцу его было уже пятьдесят. Больше он не женился, и Ид у него был единственным. Скупой, грубый и бессердечный, старик и сына воспитывал по своему образу и подобию. Ид с детства не знал ласки, точно рос в лагере, где готовят террористов. Способности его проявились рано: он был предприимчивым, жестоким, корыстолюбивым и бессердечным мальчишкой. Таким и остался по сей день. Сызмала пиастр для Ида был кумиром и мерилом человеческих достоинств. Только ради этого кумира и билось его сердце. Я уже говорил, что он не был настоящим другом. Наши отношения — скорее приятельство, возникшее на основе соседства, совместных игр, долголетнего знакомства, они лишены подлинной привязанности и искренней симпатии. Ид способен смеяться над несчастьем, как над анекдотом, На него не произвела никакого впечатления ни смерть Шаарауи аль-Фаххама, ни смерть Бадра аз-Зияди; более того, он не мог скрыть удовлетворения, что у него не стало соперника: он метил в капитаны футбольной команды. Встретив мой укоризненный взгляд, он прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

— Ты чудовище! — сказал я ему тогда.

— Да услышит аллах твои слова! — прошептал он мне на ухо. — И с злой ухмылкой добавил: — Я такой же, как вы, только честнее, потому что не лицемерю!

В силу своего воспитания и характера Ид привык жить, как ему хотелось, не считаясь с традициями, религией, с чувствами окружающих. Именно в силу его воспитания и характера жизненная философия тут никакой роли не играла. Ид не был ни распутником, ни повесой, как Халиль Заки и Сайид Шаир. Его главной целью были деньги. Кроме них, его ничто не интересовало. Даже женщины, единственное развлечение, которое он себе позволял, занимали в его жизни совсем незначительное место. Едва он в 1930 году окончил среднюю школу, отец тут же определил его к себе в компаньоны и муштровал до последних дней своих в 1935 году. Ид унаследовал от отца огромное состояние.