Зеркала - Нагиб Махфуз

— Он, безусловно, ученый, но склад ума у него, как у верующего, — сказал я однажды доктору Азми Шакеру.

— Он действительно фанатик и страшно горяч в спорах, — согласился со мной доктор Азми, — это потому, что нервы у него сильно расшатаны еще в пору его тюремного заключения.

Позднее познакомился я и с женой доктора Рамзи, тоже доктором экономических наук и преподавателем факультета торговли; она являла собой прекрасный пример образованной египтянки. Уже не был для меня тайной и образ жизни доктора Рамзи, в наши дни весьма редкий. Одевался он необычайно просто, в еде был неприхотлив до крайности, к тому же не пил и не курил. До женитьбы не знал женщин, рассказал он мне как-то, и в период своей учебы в Англии стоически боролся со всеми соблазнами. Меня удивило, что, несмотря на свой атеизм, доктор постится в рамадан. Я спросил его, чем это можно объяснить.

— Мой отец был простым рабочим и весьма религиозным человеком, — ответил он. — Воспитал он нас в религиозном духе, и с детства я усвоил нравственные догмы ислама. По сей день я придерживаюсь только тех, что не противоречат моим убеждениям. Пост — это старая привычка, к тому же он полностью отвечает моему образу жизни. — И, помолчав немного, добавил: — Истинный смысл религиозных обрядов становится ясным, если их рассматривать вне связи с религией.

Я тут же вспомнил Захрану Хассуну и удивился огромной разнице между двумя этими людьми. Ну прямо небо от земли — так отличались они друг от друга.

— Жизнь наша не лишена противоречий, — сказал я доктору Рамзи.

— Главное — это работать на будущее!

— Вы, конечно, верите в коммунизм?

— Да.

— И считаете себя искрение преданным революции, назначившей вас на столь высокий пост?

— Я создан для дела и не мыслю себя вне его, — четко, с уверенностью отвечал он.

— Но я спрашиваю вас о преданности революции…

Доктор глубоко вздохнул.

— Мне не свойственно лицемерие, и, если я принял назначение, буду работать честно.

— И все же в вашем ответе чего-то не хватает.

— Пожалуйста, дополню. Я честен по отношению к революции, но не верю в нее, точнее, не верю до конца. Но в настоящее время я удовлетворен тем, что она прокладывает путь к истинной революции!

— Ваша позиция похожа на ту, что занимал когда-то наш друг Азми Шакер.

Доктор Рамзи засмеялся и вдруг, оборвав смех, резко сказал:

— Он сложил оружие до начала битвы, мы же примирились с существующим положением лишь после того, как поняли бесполезность борьбы.

— Быть может, он просто был дальновиднее!

— Разрешите мне в таком случае послать ко всем чертям эту дальновидность!

Азми Шакер необычайно восхищался доктором Рамзи. Реда Хаммада — тоже, несмотря на идейные разногласия. Мы нередко говорили о Рамзи, хотели понять и оценить его личность.

— Я попросил его посодействовать переводу одного чиновника, — рассказывал как-то Реда Хаммада, — а он категорически отказался вмешаться, дав мне этим жестокий урок. Я обиделся, однако стал уважать его еще больше.

Азми Шакер рассказал другой случай:

— Министр рекомендовал ему какого-то чиновника, однако Рамзи отказался принять его на службу, чтобы не нарушать принципа справедливости!

— Отказал самому министру? — переспросил я.

— Да, он тверд как кремень. И я весьма сомневаюсь, что он долго продержится на своем посту.

— Разве чиновника могут уволить за то, что он неподкупен? — с сомнением сказал Реда Хаммада.

— Есть куда больше причин избавиться от неподкупного чиновника, нежели от покладистого.

Сам Кямиль Рамзи признавался мне, что в его учреждении никто, от швейцара до министра, его не любит.

— Я не могу одновременно заботиться об интересах дела и о чувствах людей, — говорил он. — Тогда на этом посту нужен шут, а не честный служащий. — И с раздражением добавлял: — Кумовство, комплименты, компромиссы у нас в крови. Когда-то мы обожали Мустафу Наххаса только за его бескорыстие и твердость, а между тем этими двумя качествами должен обладать каждый гражданин. А у нас они так редки, что мы сочли их главными достоинствами народного лидера.

— Вы и в самом деле когда-то обожали Мустафу Наххаса? — спросил я.

— Я был вафдистом, и симпатия к «Вафду» долго жила в моей душе даже после того, как я утратил веру в него, — ответил он с подкупающей откровенностью. Посмотрел мне в лицо своими блестящими глазами и продолжал: — Можно говорить о «Вафде» все, что угодно, но нельзя забывать, что это была подлинно народная партия, иногда изменявшая в известной степени свою политику, например в соответствии с волей учащихся средних школ!

Потом Рамзи рассказал мне о событиях 1935 года, о том, как он в составе делегации студентов участвовал в дискуссии с Мустафой Наххасом, какой жаркой была эта дискуссия и как «Вафд» отказался от поддержки правительства Тауфика Насима и устами Макрама Убейда[89] призвал народ к борьбе, в результате которой менее чем через час улицы были залиты кровью.

Как и предсказывал Азми Шакер, Кямиль Рамзи долго не продержался на своем посту. Оказалось достаточно и года, чтобы «заземленные» люди взвыли от его твердости и неподкупной честности. Газеты сообщили вскоре о том, что он перешел на журналистскую работу.

Многие злорадствовали. Я ничуть не удивлялся этому, вспоминая историю Тантауи Исмаила, нашего бывшего начальника секретариата, и доктора Сурура Абд аль-Баки. Такие люди мешают жить карьеристам и взяточникам, которых несть числа. Их высокая нравственность служит, кроме того, постоянным укором слабым, наполняет их сердца злобой. Вот почему я не слышал сожалений о докторе Рамзи нигде, кроме как в кругу его друзей. Самого Рамзи это страшно расстроило, он был вне себя от гнева, решив, что его отставка лишена всякого здравого смысла, противоречит чуть ли не всяким законам бытия. Однако она не помешала ему с тем же рвением взяться за новое дело. Теперь у него оставалось больше свободного времени, и, возобновив свою научную работу, он принялся за составление политического словаря. Он был и остается примером неутомимого деятеля, свет его личности как бы рассеивает мрак отчаяния и безнадежности.

Камелия Захран

Она пришла к нам в секретариат в элегантном платье. Ее черные, коротко подстриженные волосы красиво обрамляли ее голову, и я невольно вспомнил Абду Сулейман. Сколько времени пролетело с 1944 по 1965 год! Канули в прошлое лица прежних знакомых: Тантауи Исмаила, Аббаса Фавзи, Адли аль-Муаззина, Абдаррахмана Шаабана, дядюшки Сакра. Словно волна, нахлынула в секретариат молодежь, из них половина — представительницы прекрасного пола. Самым свежим цветком в этом букете была только что появившаяся у нас Камелия Захран. Мы давно привыкли к присутствию среди нас женщин, как и к слухам, неизменно сопутствующим им в критическую пору их жизни — перед замужеством. Большая часть работающих у нас девушек вышли замуж, конечно не за сотрудников нашего министерства, только одна выбрала себе в мужья коллегу из юридического отдела. Однако никто из них не оставил работу после своего замужества.

Двадцатитрехлетняя Камелия Захран, юрист по образованию, была недовольна своим назначением. Окончив юридический факультет, она оказалась на секретарской работе, и все ее знания грозили пойти прахом. Мне доставляло удовольствие наблюдать ее открытый и смелый взгляд, ничего общего не имевший с апатичным и покорным выражением глаз у обитательниц женской половины дома былых времен. Вместе с тем интуитивно я почувствовал таящуюся в ней глубину жизненного опыта и понял, что в этом она, пожалуй, не уступит ни одному из сидящих рядом с ней коллег мужчин. Вскоре между Камелией и коллегами исчезла стесненность, однако отношения не выходили из рамок вежливости — казалось, обе стороны предусмотрительно заглядывали в будущее и помнили о наших восточных предрассудках, у наследованных от отцов и матерей.

Прошла пора летних отпусков, и один мой сравнительно давний сослуживец сказал мне:

— А ты, наверное, и не предполагаешь, что Камелия Захран прекрасно танцует? Я видел ее в Ханновилле[90], она там самозабвенно танцевала с каким-то молодым человеком.

Я встал на защиту девушки.

— То, что в свое время считалось грехом, — сказал я, — теперь отнюдь не грех.

Коллега, почесав в затылке, промолвил:

— Не представляю себе, каково будет жить с такой женой, как она.

— В настоящее время процент разводов значительно снизился по сравнению с прежним, так же как и многоженство.

— Сразу видно, что ты вполне современный человек, несмотря на возраст, — засмеялся он.

— Я хотел бы принадлежать к нынешнему поколению — не потому, что считаю его жизнь легче, а потому, что оно избавилось от многих предрассудков, так осложнявших когда-то нашу жизнь.