Кровь тамплиеров - Вольфганг Хольбайн

— Дорога, на которой они засветились, ведет к монастырю, к Святому Витусу.

Он с радостью наблюдал вспышку понимания и признательности в глазах сестры. Она изучила документы Давида так же хорошо, как и он.

Вероятно, она выучила наизусть каждое упомянутое в них имя, каждую дату, каждое примечание. Сан-Витус был синонимом первых шести лет жизни Давида. И к этому, в подлинном смысле слова, нечего было прибавить.

Лукреция отвернулась снова и посмотрела туда, где еще сегодня висела стеклянная конструкция, — возможно для того, чтобы подумать, но и, быть может, для того, чтобы у нее не вылетело случайно слово одобрения Аресу, которое она не могла и не хотела произнести. Затем она опять взглянула на брата. В ее глазах не было ничего, кроме заносчивости и решительности.

— Ты убьешь их! Всех! Давида тоже! — приказала она. — И принесешь мне реликвии.

«В ней не осталось ничего, что напоминало бы об отчаявшейся матери, которая горюет о потерянном сыночке», — отметил для себя Арес. Он почти сожалел об этом. После всего, что произошло, в ней появились какие-то больные, опасные черты. В конце концов, она нравилась ему в своей теперешней холодной надменности больше, чем управляемая одними эмоциями дурочка, которая в прошедшие дни поставила под угрозу всех приоров. Вероятно, действительно будет лучше для всех, если Давид умрет. Никто не смог превратить сына магистра тамплиеров в отважного приора, Настоятеля Сиона. Даже он, Арес.

— С величайшим удовольствием, — ухмыльнулся он и повернулся, чтобы уйти, когда Лукреция резко его остановила.

Арес замер с вопросительной миной. Один раз сказать последнее слово — показательно для его сестры, но два раза…

— Это твой последний шанс, — предупредила Лукреция, подняла угрожающе указательный палец и повторила: — Самый последний.

Он убьет Давида, а за ним и араба.

Давид много плакал. Только после того как Стелла — со своим «глаза закрыть, шагом марш!» — вытащила его из подвала, провела через сад, усадила в машину, где сама заняла место водителя, он действительно осознал, что произошло. Стражники перед домом, хотя и увидели беглецов, когда те выскочили из главного входа, явно были к этому не готовы и отреагировали слишком поздно. Когда они додумались спустить собак, Стелла уже включила мотор, и автомобиль помчался, шурша шинами, с невероятной скоростью, причем по неосторожности они переехали одной из собак лапу. И прежде чем охранники уселись в машины и повернули ключи зажигания, Стелла и Давид исчезли за ближайшим углом. Стелле было нетрудно оторваться от преследователей, и лишь когда в зеркале заднего обзора нельзя было разглядеть ничего, кроме лесов, лугов и проселочной дороги, по которой они неслись, она впервые сняла ногу с педали газа.

Давид при случае давал указания, в каком направлении ехать, но старался не смотреть ей в лицо, а только поворачивал голову направо, делая вид, что смотрит в окно. Единственное, в чем он был убежден, так это в том, что их сразу и неоднократно засекли. Он не хотел, чтобы Стелла видела его слезы, но она тем не менее их заметила и плавно замедлила ход.

— Думаю, нас больше не преследуют, — тихо сказала она.

Давид кивнул, не поворачивая головы. Стелла вывела автофургон на обочину и заглушила мотор.

— Он тебя любил, — прошептала она.

Давид опять кивнул, и по его щекам покатился новый обильный поток слез. Да, отец его любил. И отдал жизнь за него и за дело, за которое теперь должен отвечать Давид. От беспомощной ярости Давид ударил кулаками по сиденью, но от этого ему не стало легче. Стелла обняла его, притянула к себе. Его слезы капали ей на комбинезон, но он больше их не стыдился. Пусть она видит, как он страдает, пусть весь мир слышит, что он плачет, словно беспомощный младенец, — он имеет на это право, будь оно проклято! Вряд ли другой человек имеет большее право на страдание, чем он.

Пролетали минуты, в течение которых он лежал, страдающий и отчаявшийся, в объятиях Стеллы. Но в конце концов слезы должны были когда-нибудь иссякнуть, и вместе с самообладанием к нему вернулось чувство стыда.

Давид осторожно высвободился из рук Стеллы, вытер тыльной стороной ладони влажные щеки и бросил на подругу смущенный взгляд.

— Спасибо, — прошептал он.

Стелла улыбнулась, он улыбнулся в ответ, но затем вновь стал серьезным.

— Я должен завершить дело, — решил он и понял, что сказал, только тогда, когда его подсознание уже сорвало с губ слова. Но это ничего не изменило. Слова сохранили силу. Его отец ждал этого. Он умер за это!

Стелла кивала головой.

— Я не хочу подвергать тебя еще большей опасности, — добавил Давид, когда осознал значение ее жеста, но его голос прозвучал не так решительно, как ему хотелось бы.

— Что может быть опасней, чем кучка сумасшедших с мечами, — саркастически откликнулась Стелла. После этого она посмотрела на него одним из своих сердечных, теплых взглядов, за которые он ее так любил. — Я не оставлю тебя, даже не думай! — улыбнулась она, причем в ее обещании наряду с сочувствием прозвучала и значительная доля решительности.

Давид подивился и позавидовал ее смелости. Она была совсем еще девочка, и тем не менее она не дала себя запугать всем этим безумием, в которое попал он и которое ему самому беспощадно предъявляло чрезмерные требования. «Должно быть, она действительно меня любит», — подумал Давид. Он тоже сильно любит ее. Он хотел, чтобы они были вместе, чтобы вместе прошли этот тяжкий путь до конца. Слишком долгим он быть не может. Они уже сделали достаточно много.

— Тогда вперед! — воскликнул он со смелой улыбкой.

Стелла схватилась за ключ зажигания, но Давид мягко взял ее за руку и покачал головой:

— Теперь поведу я.

Стелла обиженно поджала губы и неохотно поменялась местами.

— Куда мы поедем? — спросила она, пристегнувшись ремнями.

— К Квентину. — Давид вновь приглушил мотор.

Мягкий свет надежды появился в глазах Стеллы.

Он потерял отца, и это причиняет боль. Но он не один, и от этого ему легче.

Так сойдет? Давид обмотал тряпкой, найденной в фургоне, который он припарковал перед маленьким монастырем, драгоценный меч магистра тамплиеров, чтобы защитить его от любопытных взглядов и себя от неприятных вопросов. Затем он посмотрел на Стеллу. На ней была куртка на три номера больше, чем требовалось, полностью скрывавшая изящную фигуру девушки; белокурые волосы были зачесаны наверх, заколоты и спрятаны под старой рыбацкой шапкой.

Он смерил ее критическим взглядом, скрывавшим, однако же, его удивление тем, что и в этом странном наряде она по-прежнему казалась необыкновенно привлекательной.

«Вполне может сойти за мальчика, — решил он, — разве что для этого она слишком красива».

— Небольшая бородка была бы кстати, — тем не менее сказал он. — Но думаю, мы ее не достанем.

Стелла, вздохнув, кивнула и задумчиво поглядела через открытые задние дверцы фургона на здание монастыря, за которым уже всходило солнце.

— Ни женщин, ни отопления, ни радио, ни душа… Что они, собственно говоря, делают каждый день?

— Молчат. — Давид пожал плечами. — Это монастырь молчальников.

— И ты здесь вырос? — Стелла недоверчиво подняла брови.

Давид вновь пожал плечами. «Вырос» — это неверное слово. Его поместили сюда, пока он не достиг школьного возраста, и тогда Квентин вместе с ним переехал в Мариенфельд. В его воспоминаниях почти ничего не сохранилось от тех первых лет, а потом он решил вычеркнуть тот период из своей биографии. Он действительно немногое мог рассказать о Сан-Витусе. Это был монастырь молчальников, следствием чего было то, что свои первые слова он не говорил, а шептал, в то время как его ровесники из других мест криком и" визгом доводили родителей и воспитателей чуть ли не до нервного срыва. Давид ничего не ответил, только кивнул.

— Это объясняет, почему ты в школе все больше молчал, — не без едкости заметила Стелла.

Давид принудил себя улыбнуться, соскочил с подножки фургона и сделал ей знак не отставать. Он запер машину и направился к входу в монастырь, где воспользовался железной колотушкой, которая, по всей видимости, чувствовала себя в тесном родстве с добродетелями монахов за деревянной дверью, к которой она была прочно привинчена. Она была слишком скромна даже для того, чтобы за прошедшие двадцать лет покрыться ржавчиной.

Кроме того, у Давида появилось чувство, что эта колотушка производит меньше шума, чем обычный дверной молоток.

Шаркающие шаги медленно приближались к двери. Затем была приоткрыта и мгновенно захлопнута маленькая откидная заслонка, вырезанная в двери, так что Давид смог увидеть лишь контуры того, кто посмотрел сквозь них на вольный божий мир.

Наконец стало слышно, что кто-то канительно возится с запором, потом дверь беззвучно отворилась. Стелла и Давид увидели перед собой согбенного монаха, который, судя по всему, был очень стар; он был закутан в длинную, по щиколотки, холщовую рясу с огромным капюшоном.