Кровь тамплиеров - Вольфганг Хольбайн

Камеры слежения, едва ли с кулак величиной, зорко наблюдали через круглые линзы за коридором, куда выходили двери скромных комнат наемников. Слава богу, все двери были в данный момент заперты. Это не были подвижные камеры, которые методом ускоренной съемки обшаривали все помещение, но их количество делало проход по коридору практически полностью обозримым. Необходимо было определить и использовать так называемые мертвые зоны, но их, без сомнения, было меньше, чем камер. Сначала Давид использовал один такой угол: вместе с фон Метцем и Стеллой, тесно прижавшись друг к другу, они стояли на половине квадратного метра пола, облицованного белыми плитками.

— Все время оставайся около меня! — шепнул Давид, крепко слов руку девушки. — У них повсюду камеры.

— Слушаюсь, босс, — ответила Стелла, лукаво подмигнув и сделав задорную гримасу, которая, однако, не могла полностью скрыть ее нервозность.

Давид ее понимал. Ему и самому было не легче. Авантюристический дух преобразователя мира, с которым он начинал акцию, исчез в одну секунду, как только он переступил порог этого дома. Теперь им овладевало то, что определенно превосходило нервозность Стеллы, — страх. Не только — это в наименьшей степени — за свою собственную жизнь, но прежде всего за Стеллу, а также за фон Метца и мать.

Они его родители, даже если у каждого из них на свой специфический лад не хватает винтиков в голове. Давид восемнадцать лет тайно мечтал о том, чтобы их найти. Как ни велико было разочарование и как ни трагична реальность, он не хотел потерять их снова. Ни одного!

Его отец вытащил меч и приготовился к броску, но Давид удержал его за плечо.

— Мы только возьмем плащаницу, — сказал он тихо. Взгляд, которым он искал глаза Роберта, выражал в равной мере молящую просьбу, заклинающее предостережение и испуг. — Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось. — При этом он имел в виду не Стеллу, но ему не хотелось вдаваться в детали.

Фон Метц бросил на него ответный взгляд лишь через полсекунды, после того как, соглашаясь, кивнул головой, и в его глазах отразилась честность, которую так ценил Давид и в которой в этот момент сильно нуждался, чтобы сделать один-единственный шаг дальше.

Лукреция была и остается его матерью. Он не переживет, если с ней случится беда…

Было бы неплохо, чтобы в виде исключения, не за дела, но — как в этом случае — за упущения, были ответственны наемники и рыцари ордена приоров. Так, араб, на котором лежит главная вина за недавние события, быстрым шагом и со смиренно опущенной головой исчез в бюро сестры, тогда как он, Арес, ждет в коридоре и прислушивается.

Он мог бы войти туда вместе с Шарифом. Одна часть его души по-настоящему сгорала от нетерпения: он мечтал стать свидетелем наказания, которое, без сомнения, получит от Лукреции этот «Кебабный мозг». (Аресу пришлось по душе это комичное прозвище, и он намеревался из принципа всегда так называть араба, когда тот снова будет танцевать под его дудку.) Арес был также одержим желанием с садистской радостью наслаждаться мукой, которая непроизвольно выступит на лице Шарифа, обычно неподвижном, как у трупа. Но другая часть души Ареса со времени атаки на Тамплиербург стала равнодушной к тому, чтобы хоть секундой дольше, чем необходимо, находиться в непосредственной близости к Лукреции, и явно доминировала.

Фон Метц, племянник и его сладкая подружка сумели пробраться в «Девину». «Мастер меча» не удивлялся, что им это удалось. С тех пор как араб Шариф командует приорами, любому взломщику со способностями ниже средних и со свободно продающимися инструментами и оборудованием не составит особого труда получить сюда доступ. Гораздо больше он восхищался манией величий и дерзостью этой троицы. Они всерьез решили, что сумеют пробраться мимо нескольких десятков камер слежения по ярко освещенному коридору. Давид, в конце концов, достаточно долго у них гостил, чтобы понять, что это невозможно. И все же они пришли, чтобы силой завладеть плащаницей. Можно заключить, что кое-что они подсмотрели, прочли по губам, что у них был выработан план, который они целеустремленно осуществляли. Два юнца и один немолодой, психически неуравновешенный— тамплиер… Сплошное безумие!

Но безумие, видимо, носилось в здешней атмосфере, как заразная болезнь, — так это представлялось Аресу. Это было заметно по всему: как поступала его сестра и как вел себя Шариф, нагруженный ответственными заданиями, которые должны были быть поручены ему, Аресу. Араб столь небрежно организовал охрану, что тамплиер, лишившийся всего состава своего ордена, смог проникнуть в «Девину» без особых хлопот. Вместо того чтобы тотчас же бросить всех имеющихся в наличии стражников на этого свиноподобного пса-рыцаря, от которого она забеременела, его сестра попросит Шарифа позаботиться о том, чтобы непрошеные гости не смогли так же беспрепятственно скрыться, как они попали внутрь. Затем он должен приползти к своей магистерше, чтобы она освободила его от дальнейших решений.

«Мастер меча» сразу же, после первых шагов, перекрыл бы им дорогу и переработал одного за другим на корм собакам, но он ничего такого не сделал, потому что Шариф недвусмысленно потребовал от него не делать этого. Все упущения и ошибочные решения «Кебабных мозгов» он молча и благосклонно принял к сведению. Пусть золотой сыночек фон Метца и Лукреции разорвет или сломает еще пару ценных вещей, пока кто-нибудь не положит конец его проделкам. Все, что шло наперекосяк, дискредитирует только одного человека, и этот человек пускает в этот момент слюни в свои неподвижные защечные мешки, смиренно и раболепно докладывая о происходящем.

Шариф на самом деле вовсе не был смиренным и раболепным. Араба в действительности не интересовала нынешняя почетная позиция заместителя верховного главнокомандующего. Он хотел Лукрецию, только Лукрецию — это все, что засело в его темных мозгах. А сестра Ареса, казалось, ничего не замечала.

«Возможно, — думал Арес с насмешкой, — арабу удастся ее уговорить. Кто додумался родить ребенка от Роберта фон Метца, вероятно, был уже тогда не совсем в порядке, ну а в эти дни Лукрецию и вовсе нельзя было считать вменяемой».

— У нас гости, — услышал он голос араба из глубины помещения.

— Разве я кого-нибудь приглашала? — встревоженно спросила Лукреция.

— Этого мы пока не знаем…

Арес прикусил себе язык, чтобы громко не расхохотаться, когда до него дошла жалкая ложь Шарифа. Арабу передали два удачных снимка — непрошеные гости крупным планом, — и он их внимательно рассмотрел.

— Но задняя дверь дважды открывалась, — добавил Шариф, напрасно старавшийся, чтобы это прозвучало не раболепно, а преданно.

— Нет, — прошептала Лукреция после минуты молчания, — на это они не осмелятся. Или?..

Последнее слово прозвучало как просьба.

«Конечно, нет, — усмехался Арес про себя. — Давид зашел со своим папочкой, чтобы поболтать про отметки. Не так ли, сестричка? Никогда твой сын не попытается сделать для своего отца то, что он пару дней назад готов был сделать для тебя. Давид наполовину Сен-Клер. Возможно, это внушает ему ответственность, граничащую с манией величия смелость, а также бесспорную ловкость, с которой он владеет мечом. Но он также наполовину фон Метц, и это делает его глупым и поддающимся влиянию».

Арес презрительно покачал головой и не спеша побрел по коридору. Он убьет фон Метца, принесет Лукреции меч тамплиера и приведет ее сына, так как это единственное лекарство, которое сулило выздоровление. Но он не будет этого делать, пока Шариф его к этому не призовет.

Он надеется, что до этого пройдет совсем немного времени. Каждый дополнительный цент, которого будет стоить Лукреции этот инцидент, докажет ей, что Арес гораздо лучший советчик.

Давид не знал, считать ли зигзаги от одной мертвой зоны к другой постыдными или подозрительно простыми — во всяком случае, теперь он был свободен от инцидентов любого рода. Ни один стражник — ни похожий на шкаф «Хоган», ни кто-либо другой из многочисленных воинов, которые должны были находиться внутри здания, — не преградили им дорогу, ни один голодный ротвейлер с громким лаем не бросился за ними в погоню. Когда они приблизились к сводчатому подвалу, Давид на секунду замер и прислушался, приставив указательный палец к губам. Он был готов к тому, что услышит кашель, пыхтение, бульканье или какой-то другой предательский шум, проникающий к ним через дверь, — это подтвердило бы его тайное опасение, что дядя и другие приоры уже полны злорадством и нетерпеливо их поджидают. Но все было тихо. И когда Давид наконец в нерешительности открыл эту дверь, их не ожидало ничего иного, кроме очень скудно (из почтения к реликвии) освещенного помещения, где под самым потолком, подвешенная на двух цепях, парила стеклянная витрина с помещенным внутрь, пронизанным духом истории холщовым полотном.