Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Да тише ты, тише! — зашипел на него Володя.

— Тут еще и с работой-то не все ясно, — переходя на полушепот, продолжал Уваров. — Ну, ладно, создадим две бригады. Мы будем ходить с зарядами, а эта, «сборная Буйной», подтаскивать ящики и набивать мешки? Так ей тогда достанется самая тяжелая работа?

— Меняться будем, вот и все, — ответил Володя. — И силы поровну разделим.

— Только так…

— А зачем ящики таскать? — спросил, как всегда неожиданно, чаще всего помалкивающий Гриша Чернолихов. — Выложить настил из плах от склада к берегу — и спускай их на тележке.

— Учесть! — немедленно поддержал его Кисляев.

— А о жердях забыли? — напомнил Чернолихов.

— Теперь их надо совсем немного, — пояснил Морошка. — Я уже говорил вам о мягком заряде. Раньше на заряд уходило двенадцать жердей, а теперь четырех хватит.

— Жердняк-то весь вырубили.

— Надо искать по Медвежьей.

— А оттуда далеко таскать.

— И совсем не надо, Гриша, таскать жерди на плече, — заговорил Володя, опережая прораба и удивляясь тому, что самые разные дельные мысли рождаются у него сегодня необычайно легко. — Надо на бечеве поднять лодку по Медвежьей, нарубить там жердей нужной длины, нагрузить — и пошел! Один рейс — и хватит на весь день!

— Сам потише, — поддел его Уваров.

Володя быстро зажал себе рот.

Арсений положил руку на его плечо:

— Так и за десяток дней закончим…

— Закончим, — убежденно и счастливо ответил Володя.

— Только без тебя, однако.

— Доделаем прорезь, тогда и уеду, — ответил Володя. — Тут сейчас самая горячка.

— В институте попадет.

— Оправдаюсь!

На этом можно было и закончить сбор, но Морошка, оглядев прихожую, остановил свой взгляд на Демиде Назарыче:

— Батя, скажи свое слово.

— А чего тут еще говорить? — отозвался с порога Демид Назарыч. — Все обдумано.

— Скажи, батя, — привязался и Сергей Кисляев. — Тут у нас получается вроде собрания, все комсомольцы. А ты у нас — и парторг, и райком, и ЦК…

— Да ведь речи вы не любите.

— И не надо речей.

— Агитировать вас нечего.

— И не надо.

— А чего ж тогда? Одно могу сказать: ложитесь-ка поскорее спать, вставать-то пораньше будем.

— Я вот о чем хотел спросить… — заговорил Арсений Морошка. — Вытянем мы подряд, без отдыха, недельки две?

— А почему не вытянуть? — ответил Демид Назарыч. — Во время войны даже подростки вон какие чудеса творили! Конешно, куда лучше — работать спокойно, ровно. Одна выгода. А все же понимать надо так: были и будут еще случаи, когда надо работать не покладая рук, не считаясь со временем. Сейчас у нас такой случай.

— Вот и сказано, что надо! — заключил Кисляев. — Все решено. Отдыхать не будем, пока не закончим взрывные работы.

…Геля лежала в постели и рассеянно слушала негромкий разговор за перегородкой. Обидно было Геле, что в то время, когда на Буйной начинается самая горячая работа, ей приходится заботиться лишь о себе. Несмотря ни на что, у нее оставалась еще какая-то надежда, и она решила, как это ни страшно было, побывать у врача. Теперь она думала только о том, как заговорить с Морошкой о поездке в Железново.

Она не слышала, как взрывники покинули прорабскую. Очнулась, когда в ее комнатушку вошел Арсений. Он проговорил извиняющимся тоном:

— Я и не думал, что так кричать будут.

Еще в деревне, узнав от самой Гели, что с нею отчего-то вдруг сделалось дурно, Арсений сказал: «Не спала ночь да понервничала — вот и ослабла». Тем самым он избавил Гелю, не подозревая того, от немедленного признания. А как только возвратились на Буйную, заставил ее лечь в постель.

— Ты спи, спи, и завтра будешь здорова, — успокоил он ее сейчас, дотронувшись до ее лба.

— Не знаю, — ответила Геля с сомнением, боясь, что ей так и не удастся заговорить о поездке в Железново.

Но Арсений словно мгновенно догадался, в каком затруднении находится Геля, и добавил:

— Если же и завтра будешь чувствовать себя плохо, я отправлю тебя в Железново.

— Мешков-то я много нашила…

— Спи и ни о чем не думай.

И как только вопрос о поездке в Железново разрешился, да еще так легко, Геля быстро успокоилась и уснула, как в детстве, крепко, безмятежно…

IX

Разбудил Гелю низкий, трубный гудок на реке. Она уже хорошо различала голоса тех теплоходов, какие работали или часто бывали на Буйной. «Это «Могучий», — догадалась она без ошибки. — Как рано! Торопятся: все гонят и гонят. Или я проспала?» И оттого, должно быть, что проснулась она не от какого-то внутреннего толчка, а от судового гудка, ей прежде всего подумалось не о своей беде, а о том, что сегодня в прорабстве начинается горячая работа. Еще вчера, хотя она поневоле и была больше всего занята собой, ее душа все время тянулась к друзьям, собравшимся в прорабской, как и в тот вечер, когда она угощала их чаем с вареньем. Ей были очень приятны их споры, их волнение, их желание побыстрее закончить свое дело. Она незаметно, но до глубины души прониклась ощущением чего-то большого, значительного, что должно вскоре произойти на Буйной, и это ощущение возникло в ней мгновенно, как только она услышала гудок на реке.

Вскочив с постели, она подбежала к окну и, привстав на цыпочки, взглянула поверх занавесочки на Ангару: да, «Могучий» уже спускал плот по шивере, хотя легонький туманец еще тянулся над водой. «Торопятся, торопятся…» — снова подумалось Геле. И только теперь, у окна, ей вспомнилась ее потаенная беда. Но потому, что все существо Гели успело уже заполниться другим, воспоминание о ней, своей беде, не вызвало острой боли и не повергло в смятение. Тем более что после крепкого сна Геля чувствовала себя совершенно здоровой и бодрой. «Погожу-ка я в Железново… — решила она неожиданно. — Да, может, совсем и не надо…»

С обрыва, прикрываясь рукой от всходящего солнца, заливающего — сквозь горы — потоками света все плесо, Геля увидела, что в запретной зоне, несмотря на рань, уже много людей. Позади, на тропке, ведущей к избушкам бакенщиков, послышались шаги. С ведром в руке приближалась Марьяниха.

— Вы куда? — спросила ее Геля.

— А вон, к ребятам, — ответила бакенщица. — Надо помочь. Порох буду засыпать.

— Я сейчас тоже туда, — сказала Геля, будто о давно решенном. — Вместе будем, ладно? Я сейчас возьму ведро да прихвачу мешки.

Она быстро съела кусок хлеба с вареньем и запила водой. Вот и все сборы. На крыльце ей впервые подумалось, что кое-кто, может быть, уже и догадывается о ее состоянии. Но запоздалая мысль не могла теперь остановить Гелю.

Работа в запретной зоне шла полным ходом. Одна группа рабочих, в резиновых сапогах с длинными голенищами, устанавливала наклонную площадку, снятую со спаровки, затащив ее немного в воду; другая выстилала от склада в этой площадке, под уклон, настил из плах, скрепляя их железными скобами; третья, не дожидаясь, когда дорожка будет доделана, на носилках подтаскивала ящики с порохом к берегу и укладывала их вокруг площадки.

Арсений увидел Гелю, как только она спустилась с обрыва, и встретил ее у черты запретной зоны. Снимая с ее плеча связку марлевых мешков, чуть не волочившихся за нею по земле, попенял:

— Без тебя принесли бы…

— И я не безрукая.

— А ведро зачем?

Она промолчала. Он оглядел ее, спрашивая взглядом о ее здоровье. Она улыбнулась в ответ, словно прося извинить за беспокойство, какое по недоразумению причинила ему вчера, и умоляя не лишать ее удовольствия быть сегодня среди тех, кто собрался в запретной зоне.

— Что ж, ладно, — нехотя смирился Арсений.

Тем временем от брандвахты прибрежной тропой, след в след, приблизились Игорь Мерцалов, Павел Бабухин и Лаврентий Зеленцов…

Уходить Арсению было поздно.

Шагая, как всегда, впереди своих приятелей, Игорь Мерцалов смотрел высоко, весело, с таящейся в бороде улыбкой, словно заранее был уверен, что прораб встретит его с распростертыми объятиями. Еще издали он приветствовал его дружески, будто с трибуны, помахивая дланью.