История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 В то время когда швейцарцы наступали, Лотрек пытался их задержать, чтобы по крайней мере его обходный отряд успел прибыть на место и вступить в дело. Однако швейцарцы, настроенные подозрительно уже потому, что вообще только они заставили Лотрека дать сражение, усмотрели в его уговорах - несколько задержаться - лишь последнюю попытку уклониться от сражения и стали требовать с диким криком сигнала к атаке; при этом дала себя знать подозрительность масс даже по отношению к собственному командному составу: капитаны, юнкера, пенсионеры, солдаты тройного оклада должны стать во главе, а не кричать из задних рядов. Так бушевала масса, продвигаясь сквозь град ядер и пуль из орудий и аркебуз, которые били почти без промаха в плотно сомкнутые ряды. Наконец, когда они дошли до рытвины, стрелки начали спасаться, и швейцарцы взбирались на противоположный крутой откос, около 3 футов вышины, чтобы добраться до неприятельских пикинеров.

 Ландскнехты и испанцы, как того требовала тактика, стояли не непосредственно на краю рытвины, но на некотором расстоянии позади, так что стрелки, когда до них добрались швейцарцы, легко могли отхлынуть мимо них в обе стороны. Тут-то и произошла сшибка, причем обороняющиеся, не ожидая натиска швейцарцев, пошли им навстречу в то мгновение, когда они начали показываться из лощины и хотели броситься вперед. С алебардой в руке сам Фрундсберг стоял в первой шеренге своих войск, которые опустились на колени, чтобы прочитать молитву. "Вперед, в добрый час, во имя Бога!" - воскликнул вождь и бросился с ними на неприятеля. Там во главе швейцарской колонны сельчан шел Арнольд Винкельрид из Унтервальдена, который семь лет тому назад разнуздал бой при Мариньяно и когда-то уже сражался в имперском войске бок о бок с Фрундсбергом. "А, старый товарищ! Вот где мы встретились! Ты должен умереть от моей руки!" - воскликнул он. "Это случится с тобой, с божьей помощью", - ответил Фрундсберг. Фрундсберг был ранен ударом пики в бедро. Винкельрид пал, пронзенный пиками ландскнехтов.

 Швейцарцы были вынуждены отступить; они устали от длительного пробега; многие из них пали, сраженные огнем имперских орудий и стрелков; их боевой порядок расстроился при переходе через рытвину, и "напор не удался", как потом писали домой аппенцельцы. Задние шеренги, отделенные от передних дорогой, не могли оказывать давления на передних, на чем, собственно, и была построена вся тактика глубокой квадратной колонны.

 В то же время попытка французского рыцарства ударить через мост в правый фланг была отражена имперцами.

 Пескара, который со своими испанцами таким же образом, как и Фрундсберг с ландскнехтами, отбил атаку другой колонны швейцарцев- "горожан" (S^dter), наступавшей под предводительством Альбрехта фон Штейна, предложил теперь завершить победу и броситься в погоню за швейцарцами; однако Фрундсберг это отклонил: "На сегодня мы достаточно добыли славы", и главнокомандующий Колонна присоединился к его мнению.

 Между тем швейцарцы, несмотря на понесенные ими тяжкие потери, отступили в порядке, а за ними, как мы знаем, стояло 14 000 человек, подстерегавших тот момент, когда имперцы бросятся к ним навстречу в открытое поле. Но так как этого не произошло, то французам пришлось признать не только сражение, но и всю кампанию проигранной, так как швейцарцы ушли домой.

 Впервые ландскнехты одержали победу над швейцарцами и немало этим гордились. Они распевали насмешливые песни насчет побежденных, на которые раздавались ответные песни, и в развитии этого песенного турнира различные сражения сливались между собою, так что в конце концов само сражение при Бикокке с сомкнутым строем ландскнехтов, пред которым погиб храбрый Арнольд Винкельрид, перенесено было за 136 лет перед этим и слилось с рыцарским сражением при Земпахе.

 По самому скромному подсчету, швейцарцы потеряли под Бикоккой 3 000 человек убитыми, пожалуй не меньше, чем во всех их больших победах вместе взятых. "Однако потеря отваги превосходила их потери числом людей, - пишет Гюичиардини, - ибо можно с уверенностью сказать, что урон, который они понесли при Бикокке, настолько их ослабил, что много лет спустя они не проявляли уже прежнего своего мужества". Ведь их отвага покоилась на безусловной уверенности в своей непобедимости, воспитывавшейся в них в течение двухсот лет, а теперь, как полагали, эта уверенность была подорвана. Однако история последующих войн не подтверждает этого суждения. Если значение швейцарцев и начинает несколько меркнуть, то зависело это не от того, как мы увидим в дальнейшем, что их собственная боеспособность ослабела, но от общего развития событий, все более и более сужавших арену, на которой могла бы проявляться сила швейцарцев.

 Ранке дает следующую характеристику швейцарцев при Бикокке:

 "В них жил без какого-либо высшего воодушевления дикий боевой пыл, который дерзко рассчитывал только на самого себя и считал, что ни в каком руководстве он не нуждается. Они знали, что они наемники, но каждый из них должен был, да и хотел исполнять свой долг; все их мысли были направлены на то, чтобы добиться решительного исхода в рукопашном бою, заработать дополнительное жалование за атаку и одолеть своих старых противников швабов и ландскнехтов".

СРАЖЕНИЕ ПРИ ПАВИИ132 24 февраля 1525 г.

 Несмотря на свое поражение под Бикоккой, французы продолжали вести борьбу за господство в Италии. Следуют две кампании, прошедшие в оживленных передвижениях, но без сражений, и закончившиеся тем, что имперское войско, продвинувшееся до самого Марселя, почти распалось, а Франциск, снова перешедший через Альпы, занял Милан (кроме цитадели) и осадил Павию.

 Город защищали испанцы и ландскнехты, отразившие приступы французов; король в конце концов решился ограничиться блокадой города, чтобы взять его голодом. Тем временем подошли через Альпы вновь завербованные отряды ландскнехтов под начальством Фрундсберга и Макса Зиттиха фон Эмбса и двинулись с востока, объединившись с испанцами, с Пескарой во главе, для снятия осады с города. Со своей стороны, французы, которые осаждали Павию уже больше двух месяцев (с 24 ноября), использовали это время для того, чтобы укрепить свой лагерь с наружной стороны, так что он казался неприступным. Пескара придвинулся своими укреплениями так близко к лагерю, что местами стрелки обеих сторон находились друг от друга на расстоянии не более 40 саженей; однако король считал свою позицию настолько крепкой, что находил излишним предпринимать какой-либо встречный маневр против подошедшей на выручку армии.

 Он перевел свои главные силы на восточную сторону, где ему угрожало неприятельское войско, и считал, что он сможет одержать победу одной лишь выдержкой. Он тем более мог рассчитывать на успех, что в имперском войске царило полное безденежье, и ландскнехты угрожали уйти домой, если им наконец не выплатят жалования. Действительно, отдельные отряды их стали уходить. Наконец удалось убедить ландскнехтов подождать еще несколько дней, обещав им, что дело доведут до сражения. "Пошли мне Бог сто лет войны и ни одного дня сражения, - говорил Пескара, - но теперь нет другого выхода".

 Осаждающая армия, как с наружного фронта, так и с фронта, обращенного к Павии, укрепилась совершенно неприступным образом; но ее северное крыло оказывалось у большого, окруженного кирпичной стеной охотничьего парка. Эта стена, казалось, служила совершенно достаточным прикрытием для этого крыла, если бы она охранялась надлежащим образом: раньше чем стена могла быть разрушена и значительная часть пришедшего на выручку войска успела бы проникнуть через пролом, превосходящие силы французского войска могли бы оказаться на месте, чтобы вытеснить вторгшегося неприятеля.

 Все для имперского войска зависело от того, удастся ли ему обмануть бдительность французов и проникнуть в парк значительными силами раньше, чем они соберутся для контратаки.

 В ночь с 23 на 24 февраля отряд испанских саперов (рабочих-солдат - vastadores) был отправлен с таранами и другими подобными инструментами к северной стороне стены, довольно далеко отстоявшей от французского лагеря. Преднамеренно орудия не были пущены в ход для разрушения стены, дабы не привлечь их грохотом внимания французов. Ночь была бурная и безлунная, так что работу действительно удалось проделать так, что неприятель ее не заметил. Такой небрежности могло способствовать то, что вот уже три недели как армии стояли друг против друга; каждую ночь происходили мелкие стычки, и кое-какое движение не возбуждало подозрений, что за ним кроется какое-либо серьезное предприятие133.

 Когда вастадоры, проработав всю ночь, пробили в стене три большие бреши, вся армия пришла в движение. Выступили еще в глубоком мраке и подошли к брешам когда уже рассвело. Если французы и заметили выступление имперцев из лагеря, то они могли его принять за начало отхода.