Дом на Монетной - Вера Морозова

Язык мой слишком беден, чтобы хоть в общих чертах отразить то, что рисуется в моих мыслях, и потом я просто попробую, в связи со своими воспоминаниями, подчеркнуть отдельные штрихи, характерные для Владимира Ильича.

Мария Петровна отложила перо, зябко передернула плечами, поправила пуховый платок. В комнате холодно, чуть слышно потрескивали дрова в голландской печи. Сквозь залепленные инеем окна пробивался рассвет. Сколько горестных морщин прибавилось за эти январские дни 1924 года! Не стало Ленина! К этому почти невозможно привыкнуть. Она посмотрела на белевший лист и вновь начала писать:

Познакомилась я с ним в 1891 г. Ему тогда только что исполнился 21 год. Был он исключен из Казанского университета, выслан из Казани и жил со своими родными в Самаре. Обычный костюм его в то время — ситцевая синяя косоворотка, подпоясанная шнурком, а обычное занятие — глубокое, серьезное, настойчивое изучение теории Маркса. В течение года я видела Владимира Ильича довольно часто, так как часто бывала в семье Ульяновых. Это был период, когда Владимир Ильич готовился к будущей роли вождя всемирной революции. Конечно, он не думал тогда, какую роль он будет играть в истории, нет, — пытливый ум юноши Ульянова искал ответов на те жгучие вопросы, которые ставила ему жизнь, упорно искал — и скоро нашел.

Такой настойчивости, такого упорства в труде, какие были у Владимира Ильича уже в то время, я никогда ни у кого не видала. Я до самого последнего времени думала, что это были черты, присущие его характеру. И только недавно от сестры его, Анны Ильиничны, узнала, что на гимназической скамье Владимир Ильич не был особенно усердным мальчиком; это понятно: при его блестящих способностях ему все легко давалось; но уже в последних классах гимназии, по словам той же его сестры Анны Ильиничны, он задумывался над вопросом выработки в себе этого хорошего качества — упорства в работе; задумался, решил и выполнил блестяще. Целыми днями и вечерами сидел Владимир Ильич в своей комнатке, изучая Маркса; лишь изредка давал он себе отдых или играя в шахматы, или беседуя со своей маленькой сестрой, Марьей Ильиничной — Маняшей, как он звал ее тогда.

Изучение Маркса у Владимира Ильича не было оторванным от жизни. Рядом с Марксом на его столе лежали статистические сборники, в которых слабо, но все же отражалась русская действительность. Впоследствии, в 1894 году, питерские товарищи прозвали его «стариком» за его цитаты с цифрами. Знакомился он в тот период и с прошлым нашего революционного движения; ходил иногда беседовать со старыми народовольцами и народниками, осевшими после ссылки в Самаре. Интересовался и тем революционным течением, к которому принадлежала я (русских якобинцев-бланкистов). Здесь я должна упомянуть об одном маленьком эпизоде, не особенно лестном для меня, но характерном для Владимира Ильича: когда я с ним познакомилась (я старше его на 9 лет), за мной был десятилетний опыт партийной работы, между прочим, по ведению кружком молодежи, и у меня, как у всякого профессионала, выработался определенный шаблонный подход к людям, в особенности к молодежи; с этим шаблоном я подошла и к Владимиру Ильичу и, что называется, наскочила. Я сразу же не то поняла, не то почувствовала, что этот юноша отмечен какой-то особой печатью и что не мне поучать его, а самой, быть может, придется у него поучиться.

Припоминая свои беседы с Владимиром Ильичем, я теперь еще более, чем раньше, прихожу к заключению, что у него уже тогда являлась мысль о диктатуре пролетариата. Недаром же в разговорах со мной Владимир Ильич так часто останавливался на вопросе о захвате власти (один из пунктов нашей якобинской программы). Насколько я помню, он не оспаривал ни возможности, ни желательности захвата власти, он только никак не мог понять, на какой такой «народ» мы думаем опираться, и начинал пространно разъяснять, что народ не есть нечто целое и однородное, что народ состоит из классов с различными интересами и т. п. Вел Владимир Ильич за этот период и практическую работу: около него группировался кружок молодежи, перед которыми он выступал с рефератами.

Укажу еще на один факт из жизни Владимира Ильича за этот период; обосновать его я не берусь, а указываю лишь как факт: в этот год в Самарской губернии был страшный голод. Русское правительство и русский либерализм боролся по-своему с последствиями голода, открывались столовые и т. п. Из всей самарской ссылки только Владимир Ильич и я не принимали участия в работах этих столовых. Конечно, не нежелание помочь голодающим руководило в данном случае этим отзывчивым к чужому горю юношей: очевидно, он считал, что пути революционера должны быть иные…

Осенью 1892 г. я уезжала из Самары, в Сибирь. Владимир Ильич ехал тогда со мной на пароходе до Казани. Какова была цель его поездки, я не помню, — может быть, он ехал тогда в Петербурге держать экзамен на кандидата прав, к которому он за этот же период готовился. Помню только, что, сидя со мной на палубе парохода, он вытаскивал из кармана какие-то тетрадки и вычитывал оттуда различные выдержки. Была ли в этих тетрадках в черном виде его, вышедшая теперь, книжка «Что такое друзья народа», или какая-нибудь другая написанная им вещь, но, во всяком случае, прочитанные им выдержки вырисовывали его как вполне сложившегося марксиста-революционера, а ему был лишь 23-й год.

Следующая моя встреча с Владимиром Ильичем была на рубеже 1893–1894 года в Москве, где он выступал на довольно большой для того времени вечеринке и одержал блестящую победу марксиста над народничеством в лице известного народника В. В. (Воронцова). Эпизод этот был мною уже раньше описан в «Пролетарской революции»… В этом же 1894 году, по моему мнению, Владимир Ильич в Петербурге заложил фундамент Российской Коммунистической партии в лице серьезных, основательных кружков рабочих и того спевшегося основного ядра товарищей, которые сгруппировались вокруг него.

Попробую теперь охарактеризовать Владимира Ильича как человека и как товарища, хорошего товарища. Он и тут был велик и прост, подходя к каждому из нас по-товарищески, по-коммунистически. Помню 1905—6 годы; у меня штаб-квартира для свиданий Владимира Ильича с членами ЦК и Петербургского комитета. Владимир Ильич всегда приходил первым, ни разу не опоздал. Кроме того, зная, что каждый из нас считал за честь предоставить в его распоряжение свою квартиру, зная мое личное хорошее отношение к нему, Владимир Ильич тем не менее, приходя, всякий раз как бы извинялся и говорил: «Вот опять часа на два придется занять вашу квартиру». А как хорошо Владимир Ильич умел распекать товарищей: он делал это иногда, но делал так, что становилось не обидно, а стыдно за свой промах.

Вспоминается весна 1906 г. Владимир Ильич приехал со съезда и, вместо того чтобы прислать кого-нибудь, сам зашел ко мне за явкой. Рассказывая ему о том, что делалось в Питере за время его отсутствия, я с величайшим огорчением и опаской передала ему о том, что мы устроили митинг в театре Неметти, что у нас не было хороших ораторов, что меньшевики выпустили Мартова и нас побили. Владимир Ильич выслушал, чуть-чуть прищурился, улыбнулся своей хитрой улыбкой и сказал: «Не беда, авось когда-нибудь и с ними сквитаемся».

Перехожу теперь к последней своей встрече с Владимиром Ильичем в марте 1919 г. Он тогда приезжал в Питер на похороны М. Т. Елизарова. Я уже стояла у гроба, когда вошел Владимир Ильич. Первым моим порывом было подойти к нему (мы, несколько лет не виделись), но я не знала, как отнесутся к этому окружающие, и осталась на месте. Владимир Ильич увидал меня, сам подошел ко мне, и мы отправились с ним в больничный сад. Я как сейчас помню проваливающийся снег под ногами, фигуру и голос Владимира Ильича. Он вспомнил прежде всего Самару. Думаю, что Владимир Ильич любил самарский период жизни, потому что, когда бы мы с ним ни встречались, у нас неизменно начинался разговор с Самары. Расспрашивал и в этот раз о самарцах, о том, где они, что с ними, работают ли, в партии ли. Расспросил, как я живу, что делаю, расспросил о моих детях, учатся ли, не голодают ли; эти вопросы были так естественны в то время, но не для Владимира Ильича (как мне казалось тогда), на плечах которого лежала забота о пролетариате всего мира. А на прощанье Владимир Ильич задал мне вопрос, который немного ошеломил меня, ошеломил тем, что Владимир Ильич, этот всеми признанный вождь всемирной революции, все знающий, интересуется тем не менее мнением самого рядового партийца. Владимир Ильич спросил меня: «Как вы думаете, вернемся мы к прошлому или нет?» Я чистосердечно и убежденно ответила: «Нет, может быть, нас ждут еще частичные поражения, но к прошлому не вернемся». Владимир Ильич, по-видимому, остался доволен моим ответом. Это было наше последнее свидание. После этого я видела и слыхала Владимира Ильича только с трибуны. Но не раз еще пришлось мне убедиться, что Владимир Ильич остался по-прежнему хорошим, заботливым товарищем. Ни разу я ни за чем не обращалась к Владимиру Ильичу, ни разу не напоминала о себе, и тем не менее Владимир Ильич не раз выручал меня в тяжелые минуты жизни. Этот необыкновенный человек являл собой разительный пример того, как могут сочетаться величие и простота, суровость и человечность в самом лучшем значении этого слова.