Дом на Монетной - Вера Морозова

— Скоро пять. Пора и комитетчикам собраться! — Буренин вынул золотой хронометр, завел не спеша.

— Комитетчики придут. Вся загвоздка в Совете… Меньшевики там окопались и решения о восстании принимать не хотят! — Мария Петровна углубилась в подсчеты. — Ленин беспокоится, ждет восстания!

Эссен скрестила руки:

— Он прав в своем беспокойстве.

Штаб-квартира Ленина

Падал снег. Редкий. Пушистый. Побагровевшее от мороза солнце повисло над Адмиралтейством, зацепившись за золотую иглу. Крупные снежинки расползались по холодному граниту набережной. Впереди Троицкий мост.

Мария Петровна протерла замерзшие стекла очков. Поправила белый платок, повязанный поверх меховой шапочки, огляделась по сторонам. Лихач повернул на Невский: модные магазины, толпа зевак, живые манекены в зеркальных витринах.

Извозчик важно покачивался на козлах. Белой лентой лежал снег на шапке, на суконной поддевке. Изредка он прищелкивал ременным кнутом.

Мария Петровна с удовольствием вдыхала морозный воздух. Она возвращалась из типографии «Дело», которая принадлежала Петербургскому комитету РСДРП. В ногах стоял чемодан с нелегальными изданиями, предназначенный для Москвы. Литературу приходилось отправлять частенько: чемодан сдавала на предъявителя, одновременно посылая шифрованное уведомление.

Типография работала открыто, а нелегальщину печатали хитростью. Полиция сюда частенько наведывалась, но, помимо самых благонамеренных изданий, ничего обнаружить не могла. В печатном цехе кипел свинец, в который сразу же сбрасывали набор при опасности. В типографии она пробыла недолго, хотя всегда испытывала удовольствие от ровного гула машин и плотного запаха керосина. Уложив литературу в чемодан, вышла через потайную дверь. Проходными дворами добралась до Казачьего переулка, взяла извозчика.

От размышлений ее отвлек окрик извозчика. Оглянулась. За ними гнался серый рысак в яблоках. Случайность?! Едва ли… Она тронула извозчика за плечо, беспечно попросила:

— Нас обгоняют! Не позволим…

Извозчик, молодой парень с рыжими усами, осклабился. Ременный кнут засвистел в воздухе. Снег повалил плотнее. Мария Петровна покрепче нахлобучила шапочку. Сани понеслись в снежный вихрь. В ушах свистел ветер. На повороте сани накренились, и Мария Петровна с трудом удержала равновесие. Теперь главная забота — чемодан. Она вцепилась в него, придавила коленями. Извозчик похохатывал в рыжую бороду. Кажется, оторвались. Нет, рано обрадовалась. Вновь по заезженной мостовой приглушенно застучали копыта. Извозчик гортанно крикнул и стеганул лошадь. «Да, слежка на лошадях самая страшная — от нее невозможно укрыться», — припомнились ей слова Эссен. И как всегда в минуты опасности, ею овладело спокойствие. Движения обрели слаженность, мысли четкость. «Вышвырнуть на повороте чемодан?! — Она аккуратно сняла очки и уложила их в бархатный мешочек, который носила вместо муфты. — Тогда пропадет главная улика, но «Пролетарий» станет добычей охранки…»

Голубева не оглядывалась, но слышала, как, то затухая, то нарастая, доносился конский топот. Вновь дотронулась до плеча извозчика в снежном эполете, протянула ему трешку. Глаза парня полыхнули смешком. Он поглубже надвинул цилиндр и заиграл кнутом. Сани полетели. Впереди у магазина купца Сыромятникова темнел огромный сугроб. За магазином начинались на полквартала проходные дворы. Сани набирали скорость, взвихряя снежную пыль. Мария Петровна поближе придвинулась к правому краю. Поворот. Крик извозчика, и Голубева, обхватив чемодан, выпрыгнула в сугроб. Снег ослепил, забился за воротник, холодил лицо, шею. Она слышала, как пронесся лихач… Тишина. Поднялась и скрылась в проходном дворе, волоча ушибленную ногу.

Над Петербургом нависли ранние зимние сумерки. В окнах горел свет. Мария Петровна, оставив чемодан на конспиративной квартире, подходила к дому. У тумбы топтался рабочий с Семянниковского завода. Свой. Паренек повыше поднял воротник. Просвистел, когда Мария Петровна проходила мимо, и равнодушно отвернулся. Слава богу, спокойно!

С бьющимся от волнения сердцем она поднялась по отлогой лестнице. Позвонила, прислонившись к стене от усталости. Дверь распахнула Марфуша. В белой наколке на густых вьющихся волосах, в накрахмаленном фартуке. В ее глазах Мария Петровна прочла тревогу:

— Так долго! Уже пятый час!

Марфуша помогла снять шубу, ворчала, как обычно, когда волновалась.

— Опять пристав заходил, интересовался: почему к барыне так много народа ходит? — Марфуша подняла белесые брови — Да это у барина был день рождения…

— Смотри, Марфуша! Пристав задумал жениться! — пошутила Мария Петровна.

— А что?! Возьму и выйду. Таких моржовых усов не сыскать во всем Питере, — прыснула Марфуша и, потрогав шубу, посерьезнела: — Мокрая совсем. Где это вас угораздило?

— Целый день под снегом!

Мария Петровна поправила волосы перед зеркалом, прошла в столовую. За круглым столом сидела Надежда Константиновна. Зеленый абажур мягко освещал нежный овал лица. Она казалась утомленной и усталой. Мария Петровна радостно протянула руки. Потом заторопилась к портьерам, задвинула их.

— Так сложились обстоятельства, что завернула пораньше. — В больших глазах Крупской тревога.

Марфуша принесла на подносе фарфоровую супницу, блестящий серебряный половник, тарелки. Постелила свежую скатерть и, не спрашивая разрешения, расставила закуски, разлила суп. От горячего супа поднимался приятный аромат.

— Дети пообедали, словно знали, что вы задержитесь! — Марфуша разложила хлеб и, обернувшись в дверях, сказала — Позвоните.

— Славная она. — Надежда Константиновна тихо отодвинула кожаный стул. — Давно живет?

— Вместе приехали из Саратова. Девочки выросли на ее руках. Заботлива, как наседка. Сегодня сердита — переволновалась.

— Думается, что вам на это время лучше не показываться в городе… — Надежда Константиновна не договорила. Глаза ее, лучистые, с золотистыми зрачками, выразительно остановились на собеседнице.

Мария Петровна согласно кивнула головой. Она сразу поняла, о чем говорила Надежда Константиновна: «на это время» квартира стала штаб-квартирой Ленина.

— Только в случае крайней необходимости, — помолчав, ответила Мария Петровна.

— Лучше и без этого… — мягко заметила Надежда Константиновна. — Хотите послушать: «Как делается конституция»?

«Берут несколько «верных слуг отечества», несколько рот солдат и не жалея патронов. Всем этим нагревают народ, пока он не вскипит. Мажут его… по губам обещаниями. Много болтают до полного охлаждения и подают на стол в форме Государственной думы без народных представителей». — Крупская нахмурилась и закончила — Очень невкусно.

Мария Петровна, довольная, засмеялась. Крупская перевернула листовку, и опять послышался ее ровный голос:

Как составляют кабинет министров. Берут, не процеживая, несколько первых встречных, усиленно толкут, трут друг о друга до полной потери каждым индивидуальности, сажают в печь и подают горячими на стол, придерживаясь девиза: «Подано горячо, а за вкус не ручаюсь!»

— Молодцы! — посмеиваясь, отозвалась Мария Петровна, подкладывая гостье на тарелку закуски. — А чем вы встревожены?

— Обстановка для Ильича в Петербурге весьма тягостная. Боюсь неожиданностей. Недавно переволновалась основательно. В одном из переулков между Мойкой и Фонтанкой состоялось собрание, туда и Ильича пригласили. Времени мало, я торопилась, а в переулке меня неожиданно встретил Бонч-Бруевич, нетерпеливый и встревоженный. «Поворачивайте. Засада. Слежка». У меня ноги подкосились. «А Ильич?» — «Ильич не приходил. Нужно перехватить его на подступах. Тут я кое-кого повстречал, разослал по переулкам… предупредите и вы, если сможете». Бонч-Бруевич пробежал, а у меня сердце замерло. А если не успеют предупредить, если проберется одному ему известными проходными дворами, если уже попал в засаду… Решила караулить. У Александрийского театра — шпики. Вдали сутулая спина Бонч-Бруевича. Он хитрил, заходил в магазин, устанавливал наблюдение, а Ильича нет. — Надежда Константиновна подняла усталое лицо. — Ноги замерзли, начался какой-то противный озноб… И вдруг Бонч-Бруевич, сияющий, улыбающийся. Сразу поняла — спасли…

— Да, в столице становится все опаснее для Владимира Ильича, шпики за ним охотятся. — Мария Петровна с грустью взглянула на Надежду Константиновну и подумала: «Каково ей приходится…»

— В своем проклятом далеке, в эмиграции, как часто мы мечтали о возвращении на родину! Когда началась революция, то еле паспортов дождались. В моем представлении Петербург был расцвечен красными флагами. А на Финляндском вокзале застала чопорную петербургскую чистоту. Курьез! Даже у извозчика спросила: не на станции ли Парголове вышла по ошибке? Извозчик уничтожил меня взглядом. — Надежда Константиновна закуталась в белый пуховый платок, прошлась по комнате. — Владимира Ильича очень нервирует эта жизнь по чужим квартирам, более того, мешает работать. А что делать?! Поначалу поселились легально на квартире, подысканной Марией Ильиничной. Шпики, как воронье, закружили. Хозяин всю ночь ходил с револьвером — решил защищаться при вторжении полиции. Ильич боялся, что попадем в историю, — переехали. Видимся урывками, вечные волнения… Хорошо, что удалось достать приличный паспорт. Была еще квартира где-то на Бассейной — вход через кухню, говорили шепотом…