Египтолог - Артур Филлипс

В эти дни возбуждение нарастает, множатся ложные посулы, переосмысливается происходящее. Задним числом будет казаться, что мы неизменно и непреложно шагали в правильном направлении; но покуда мы еще в пути, покуда шаги наши принадлежат не освященному прошлому, но настоящему, вполне может оказаться, что шлепаем мы по грязи, и летят окрест брызги сомнений, веры, отчаяния.

Я попрощался со своими людьми до завтра, направил свои стопы в город, чтобы проверить свежую poste restante, и отыскал там реликвию гибнущей династии, достойную того, чтобы приложить ее к дневнику:

19 октября, Кембридж

Мой дорогой мистер Трилипуш!

Как счастлив я в Кембридже! После того как на прошлой неделе меня посетил заслуживающий доверия мистер Феррелл, я установил контакт с Оксфордом и сегодня, получив оттуда ответ, провел несколько счастливых часов в компании отца Вашей невесты, приятного, простого человека, который открыт для всего нового и моментально вникает в объяснения специалиста.

Если Вы удивитесь, узнав, что в Оксфорде считают, что Вы никогда и ничего не изучали под руководством профессора Векслера, Ваше удивление не сравнится с тем удивлением, которое испытал, узнав об этом, я. Этим своим удивлением, а также мнением о том, что Ваша экспедиция окончится ничем, я и поделился с мистером Финнераном. Вы вряд ли удивитесь, услышав об этом от меня, поскольку Ваше спекулятивное увлечение мнимым Атумаду никогда меня не впечатляло. Если Вы удивлены недостаточно, я не удивлюсь тому, что Вас удивит следующая новость: по получении разъяснений из Оксфорда было решено, что кафедра египтологии и, по правде говоря, почитаемый и бессмертный Гарвардский университет смогут замечательно существовать без того, чтобы Вы продолжали находиться здесь на сколь бы то ни было незначительных ролях. Примите мои поклоны за то наслаждение, которое Вы доставили нам Вашими непристойными переводами эротических апокрифов и историей Вашей фальшивой репутации. Всех Вам благ!

Остаюсь Вашим вечным ученейшим кошмаром,

Многословие заговаривающегося безумца возмущает разум здравомыслящего: неужели тер Брюгген думает, что я не предам это его письмо гласности? Нет, мой дорогой профессор фальсификаций, нет, растлитель юношества, я его, разумеется, опубликую. Я опубликую его факсимиле на первой странице, чтобы все могли видеть вашу инфантильную, кривую роспись, я напечатаю письмо рядом с фотографией, на которой на фоне мумии Атум-хаду держу диплом о получении оксфордских степеней.

Тер Брюгген — наглядный пример для каждого из нас: человек, выдающий себя за ученого, привыкшего скрупулезно взвешивать каждый аргумент, доверчиво увлекся этим стихийным вруном, Ферреллом, человеком из ниоткуда, свалившимся как снег на голову. И ведь ложь, которую он с поспешностью заглотил, бессмысленна; что бы там ни было, утверждение «Ральф Трилипуш не был в Оксфорде» не имеет смысла. Пропали ли записи, было ли неправильно записано мое имя — неважно, кто и какую именно порчу навел на документы в сырых оксфордских подвалах; порча остается порчей. Испорченные документы не меняют действительности, они просто вводят в заблуждение тех, кто слаб умом.

Тер Брюгген ухватился за возможность уволить меня, что неудивительно, ибо я поставил свое место на Атум-хаду, и если этот ничегонезнайка желает оправдать свое невежество, сославшись на ложь какого-то уголовника, мне ровным счетом наплевать. Но правда же — как нелепо состряпано дело! Пропали записи, значит, я никогда не учился в Оксфорде. Великолепно. И что с того? Я что, не разбираюсь в египтологии? Я не переводил стихотворения Атум-хаду? Я не держал в этих вот руках отрывок «С»? Но все это было, и я действительно учился в Оксфорде, и никакая ошибка в записях этого не изменит. Если сегодня Оксфорд сгорит дотла и не останется записей вообще ни о ком, будет ли это означать, что никто никогда не гулял по его прекрасным, увитым плющом залам, не завтракал в его ресторанах, устроенных прямо на крышах среди шпилей, не плавал по его беспокойным соленым озерам, не посещал вместе с донами и прокторами бои быков в ночь на воскресенье, не дрался голышом на зеленых лужайках в окружении городских девушек, которые подбадривают борцов и бросаются картофелинами? Неужто всеочищающего пламени будет достаточно, чтобы мир наполнился «оксфордскими» проходимцами и фальшивыми выпускниками?

Из безумных притязаний вероломного невидимки Феррелла рождаются все новые и новые абсурдные «истины». Если я не учился в Оксфорде, где же повстречались мы с Марлоу? И как нам случилось откопать вазу, в которой хранился отрывок «С»? Если я не был его однокашником, как мы оказались в одном подразделении в Египте? Если мы с ним не пошли служить добровольцами, как я оказался в армии? История, пересказанная подобным образом, не имеет никакого смысла. Феррелл — полоумный.

Восстановление череды событий по запаздывающим письмам сводит с ума. Какой бы яд ни влил тер Брюгген в уши Финнерана 19-го числа, очевидно, этим и объясняются загадочные каблограммы Ч. К. Ф. и промедление с финансированием. Я не знаю, кто такой Феррелл, но он по непостижимым причинам замыслил меня опорочить. Да, в кабинете тер Брюггена он преуспел — но тамошняя почва унавожена страхом и некомпетентностью. Ч. К. Ф, — орешек покрепче. О боже, М.

КАБЛОГРАММА.

ЛУКСОР — МАРГАРЕТ ФИННЕРАН БОСТОН, 2 НОЯ 1922, 17.47

МОЯ ДОРОГАЯ. УЗНАЛ, ЧТО В ЗАСАДЕ ТАИТСЯ ЛЖЕЦ, ЧУЖАК ПО ИМЕНИ ФЕРРЕЛЛ. НЕ ЗНАЙСЯ С НИМ, НЕ ВЕРЬ ЕМУ. НЕ ПУСКАЙ ЕГО НА ПОРОГ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. ТВОЯ ВСЕПОБЕЖДАЮЩАЯ ЛЮБОВЬ. РМТ.

КАБЛОГРАММА.

ЛУКСОР — Ч. К. ФИННЕРАНУ

БОСТОН, 2 НОЯ 1922, 17.49

ВЛАДЫКА ЩЕДРОСТИ. УЗНАЛ БОЛЬШЕ О ФЕРРЕЛЛЕ, ЛЖЕЦЕ С ЗАГАДОЧНЫМИ ПОБУЖДЕНИЯМИ. ВЫ МОЖЕТЕ СМЕЛО ПРЕНЕБРЕЧЬ ИМ И ВЗАМЕН СПОКОЙНО И НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ НАШЕГО ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО ПЛАНА. РМТ.

К Маргарет: Я сорвался с места и дал тебе каблограмму, призывая не пускать Феррелла на порог. Уверен, ты так и поступишь, если уже не поступила. Он — таинственная Немезида, присланная меня извести, но мне не понять — кем, поскольку не понять — зачем. Пусть так; все равно он — Немезида шутовская и худосочная. И — о да, необходимая! Великих людей, дорогая моя, часто донимают подобные ему хулиганчики и безжизненные зложелатели. Эти надоедливые, грызуноподобные людишки движимы страстью разрушать, ибо создавать они не умеют, Атум обделил их искрой, частичкой божественности, причаститься которой желают великие, — властью творить. И вот они, зеленея венами, цепляют нас зазубринами когтей, и понукает ими сатанинское стремление разрушать.

Если ты уже слышала ту чушь, которую он несет, — а ты, очевидно, слышала, поскольку он приходил к тебе в дом две недели назад, — мне тебя искренне жаль, ведь изрыгаемая им ложь обожгла тебя, едва ты подумала обо мне. Что должна была подумать ты, услышав безумное, невозможное утверждение — «Ральф не учился в Оксфорде»? Если ты поверила ему хоть на единое предательское мгновение — мне очень, очень жаль.

Маргарет, я сознаю — не такой уж я и дурак, в конце концов, — да, я сознаю, что в первые моменты тебя привлекли мои манеры и моя история: английский исследователь, голубая кровь, оксфордское образование, героизм военных лет… Я осознаю, что все это — краеугольные камни твоего чувства. Но теперь, любовь моя, Феррелл предоставляет нам возможность стать сильнее, полюбить сильнее, глубже проникнуться друг другом. И ты, и я знаем, что мой curriculum vitae[18] — не лучшая и не большая часть меня. Если Феррелл прав, если никакого Оксфорда не было — что-нибудь между нами было бы иначе? Нет. Мои достоинства — лишь средство, что свело нас вместе, а вовсе не питательная среда, благодаря коей наша любовь продлится вечно. И если сбитый с толку Феррелл поможет нам это понять — великодушно скажем ему спасибо!

Вечер был ужасен, но сейчас я вновь ощущаю себя — собой. Значит, вот на что была похожа «дворцовая интрига», покуда она не превратилась из повседневной реальности в сухую формулировку в устах историка? Когда Атум-хаду не мог довериться царедворцам, когда во мраке крались заговорщики, когда возжелавшие трона обманщики подкупали поваров в чаду дворцовых кухонь, когда жрецы при зыбком свете факелов перешептывались, обмениваясь чудовищной ложью и обещаниями, — бурлил ли его желудок так, как бурлит сейчас мой? Пытался ли он схватиться с ускользающими разрушителями, когда мог вместо этого актом творения славить свое имя и бога-покровителя?

Пятница, 3 ноября 1922 года

Дневник: Я велел моим людям обследовать поверхность скалы на полмили в сторону пустыни. Осмотрел еще четыре расщелины, в наиболее перспективной есть следы человеческого присутствия, но — ничего определенного. Дважды рабочие находили на поверхности нечто, что требовало моего срочного спуска по тропе, но оба раза тревога оказывалась ложной. Вскоре мне придется рассмотреть возможность раскопок. Если все расщелины окажутся негодными и ничего не будет найдено на поверхности скалы, останется только заключить, что гробница Атум-хаду располагается в плоском дне долины, что повлечет за собой земляные работы, схожие с тем копошеньем, которое Картер развел по другую сторону скалы. Для того чтобы работа спорилась, потребуется сотня людей, если не больше. Без полной и недвусмысленной концессии от Департамента древностей работать будет невозможно.