Банда - Виктор Пронин

Была такая берлога и у Андрея. Он, правда, не знал еще, что это берлога, не мог назвать ее берлогой, потому что не приходилось ему до сих пор прятаться от людей и зализывать раны. Пройдет немного времени, прежде чем до него дойдет — это Берлога. С большой буквы, потому что значение ее в жизни человека велико и постоянно. Конечно, он придет к этой истине, но лишь в том случае, если уцелеет, если подарит ему судьба годы, предназначенные для прозрения. А может и не подарит.

Он приехал со Светой на мотоцикле в маленький домик на окраине деревни уже под вечер, когда садилось солнце, где-то за лесом мычали коровы, когда в воздухе разлилась благодать, тепло и мягкий свет, какой бывает разве что на иконах. Но вот-вот должен был начаться дождь — тучи шли за ними от самого города. Избушку оставил ему дядька, уехав в Москву искать счастья и удачи. Дом поначалу решил продать, но предложили такую смехотворную цену, что, обидевшись, он не стал продавать вовсе. Подарил племяннику, то бишь Андрею. И ни разу об этом не пожалел. Теперь сам иногда наезжал сюда, вспоминал детские свои годы и это... Зализывал раны. Был дядька уже в том возрасте, когда понимают — это не просто избушка, это Берлога. Никто не знал, что она есть у него и никто бы никогда не нашел его, заберись он сюда, спасаясь от закона, от начальства, от молодой жены, подозрительной и тщеславной.

Дом был небольшой, но сделан добротно. Была в нем одна комнатка с бревенчатыми стенами, кухонька, русская печь, терраска и хозяйственный двор, в котором когда-то водилась живность, а ныне свалены дрова, сено и тот инвентарь, без которого в деревне делать нечего — косы, лопаты, топоры. И был еще запущенный яблоневый сад. И небольшая речка в ста метрах. И большак, недавно покрытый асфальтом. Проходил он в трех километрах от деревеньки, и водители, проносясь мимо, даже не подозревали, какие сказочные места начинаются за гривкой леса. Если свернуть вовремя, попасть на незаметную для чужого глаза тропинку; выключить мотор, то можно бесшумно скатиться под уклон в самую деревню, к избушке, во двор.

Вот так, выключив мотор, скатились на мотоцикле под уклон Андрей со Светой часа полтора назад и, сев у окна, смотрели на стену дождя, шелестящую на расстоянии вытянутой руки. В стороне начинался лес, у речки покорно мокло небольшое коровье стадо. В доме пахло сырыми бревнами и старым сеном, сваленным на" чердаке. Там постоянно шуршало, шла какая-то жизнь, выяснение отношений...

— Сегодня Заварзин намекнул, что пора подумать о возвращении долга, — сказал Андрей. — Как видишь, наши опасения потихоньку сбываются.

— А что он имел в виду?

— Я тоже спросил... Сколько, мол, я тебе должен. Речь не о деньгах, говорит. Что касается денег, то как раз я тебе должен, зарплату, дескать, пора выдавать. Речь о другом.

— О чем же?

— Мы, говорит, тебя выручили, теперь твоя очередь.

— Так и будете без конца друг друга выручать? Опять кого-то напугать потребовалось? — Света встревоженно посмотрела на Андрея.

— Ой, Светка! Боюсь, что к этому вдет... Но теперь, наверно, он может все называть своими именами. Надо, "дескать, кого-то пришить или, как они говорят, завалить.

— Андрюша, послушай глупую бабу... Сматываться тебе надо. И весь разговор.

— Они меня продадут.

— Никогда! — воскликнула Света. — Ведь они сами замараны. Да, стрелял ты, да, главная вина твоя! Да, самого сурового наказания заслуживаешь ты. Но ведь им всем тоже светит кое-что... Кто вел мотоцикл, кто увозил вас на грузовике, кто отмывал машину после операции... Кто организовал это дурацкое пугание? Заварзин организовал. Они что, все согласны сесть на пять лет только для того, чтобы тебя посадили на пятнадцать? Нет же! Что тебя держит?

— Ты держишь... Мать.

— Значит, полная безнадега?

— Не торопи... Подожду немного. Ни “а какие дела не пойду, но время потяну. Знаешь, хочу забраться в квартиру к Заварзину и там устроить хороший шмон.

— А если он тебя накроет?

— Чего мне бояться? Самое страшное позади, — Андрей усмехнулся невесело, запустил пальцы в ее светло-рыжие волосы. — Я даже знаю как. И ты мне поможешь.

— Слушай, я боюсь!

— Ты будешь делать только то, что умеешь. И ничего больше.

— А что я умею? — во влажных сумерках вечера ее глаза сверкнули любопытством. — Ну, отвечай! — потребовала она, заметив, что он колеблется.

— Целоваться.

— И это все?

— Думаешь, это мало? Да это сила, которая движет миром! Светка! Ты себя недооцениваешь! Если ты перестанешь меня целовать... Если ты не перестанешь меня целовать, я их всех в порошок сотру! Всех!

— Хорошо... Считай, что их уже нет. Один порошок остался. Теперь скажи — что ты задумал?

— Шиш с маслом! Ничего не скажу! Только в последний момент. А то будешь думать, переживать, маяться.. Не надо. Потом. А сейчас, — он вскочил, обежал вокруг небольшого стола, накрытого старой льняной шторой и, взяв Свету на руки, отнес в угол, где стояла большая деревянная кровать с необъятной периной и множеством подушек. — Света, послушай, что я тебе скажу... Я тебе такое скажу, такое скажу, что просто обалдеешь! Их всех не существует! Их нет. Это мы их придумали, потому что пошел дождь, потому что небо затянуло тучами, скрылось солнце и мы не смогли пойти за грибами, поняла? Дура ты, дура! Они нам придумались только потому, что у нас плохое настроение. А будет хорошее настроение, и мы придумаем других людей — веселых, щедрых! Придумаем другой город, море придумаем, пляж и киоск с мороженым! А вот сию секунду, прямо не сходя с места, я придумаю рыжие твои волосы, руки, губы, которыми ты собиралась меня целовать, и все остальное, о чем я даже подумать боюсь, но все-таки думаю, каждый день думаю и каждую минуту! Но для всего этого придется сделать одну вещь, — проговорил он с неожиданной грустью.

— Какую? — она в полумраке попыталась рассмотреть его лицо.

— Слушай, на тебе столько всего понадето, столько понапялено... Как ты только передвигаешься?

— Несчастный! Думаешь, на тебе меньше?! Да ты же весь в ремнях, в железных пуговицах, кнопках, молниях!

— Рокер потому что, — серьезно ответил Андрей. — Положено.

— Сейчас я покажу, что положено, а что не положено... Знаем мы вашего брата рокера, — и Света сосредоточенно принялась расстегивать на его рубашке одну пуговицу за другой. — Сам чего без дела лежишь? Видишь, не могу до своей молнии дотянуться...

— Слышишь, как дождь шумит?

— Это не дождь... Это ш-шепот хорош-шенькой, рыж-женькой девуш-шки, — прошептала Света на ухо Андрею.

"Мерседес” мягко вполз в распахнутые ворота и остановился посредине двора. Андрей с Махначом перебирали мотор, Феклисов, покряхтывая, зачищал жигулевское крыло перед покраской, Подгайцев, поглядывая на них из окна конторки, трепался по телефону, получая от этого какое-то больное наслаждение. Он полулежал на кушетке, закинув ногу на ногу, в руке дымилась сигаретка, говорил медленно, с придыханиями. Его узко поставленные глазки время от времени закрывались, словно бы от сладкой истомы, а когда он открывал их, то с преувеличенным вниманием рассматривал носок стоптанного туфля, пепел, готовый вот-вот сорваться с сигареты, телефонный диск, который давно бы не мешало протереть.

— Кончай трепаться, — сказал Заварзин, входя. Он взял у Подгайцева трубку и положил ее на рычаги.

— Что ты сделал?! — вскричал Подгайцев. — Важный разговор, не видишь!

— Важные разговоры не ведут лежа. Важные разговоры не могут продолжаться больше минуты. Важные разговоры нельзя вести, засыпая и просыпаясь. Заткнись, Михей. Я пять минут стоял за дверью и слушал твой маразм. Впрочем, иногда он мне напоминал оргазм.

— Я говорил с женщиной, Саша!

— Стонать по телефону — это извращение. В постели стонать надо, даже если тебе этого и не хочется. А по телефону с женщиной можно обсуждать только три вопроса — где, когда и сколько. Где ты ее оседлаешь, когда это произойдет и сколько она за это запросит.

— С женщиной о деньгах, Саша — это так пошло! — Подгайцев все еще обижался.

— Ты кретин, Михей! Разве я что-нибудь сказал о деньгах? Сколько — это количество алых роз, которые ты ей вручишь. Сколько бутылок шампанского вам понадобится на ночь. Сколько аметистов в ожерелье, которое ты для нее уже купил. Не спорь, Михей. Ты в этом слаб. В чем-то другом ты, возможно, сильнее, но здесь... Собирай своих охламонов, буду зарплату выдавать.

— Это другое дело! Так бы и сказал! — Подгайцев так шустро мотанулся по коридору, что его длинные волосы некоторое время развевались, не успевая упасть на плечи. — Орлы! — заорал Подгайцев во дворе. — Кончай работу! Начальство деньги выдавать будет!

Наскоро ополоснув руки, все собрались в конторке. Сам Заварзин светлым праздничным пятном возвышался за столом, который Подгайцев успел застелить старой газетой.

— Ну что, мастера... Славно поработали, славно заработали, — Заварзин вынул из бокового кармана пиджака новую пачку тысячерублевок, развернул ведомость, положил на нее шариковую ручку. — Начнем! Андрей, подходи! — Заварзин отсчитал пять бумажек, сдвинул их на край стола.