Банда - Виктор Пронин

— Прекрасная идея... Но давайте созвонимся ближе к вечеру. А? — это был отказ и Голдобов понял.

Выйдя из здания, Фырнин благодушно постоял на крыльце, щурясь на яркое солнце, медленно сошел по ступенькам и, чувствуя на себе взгляд из голдобовского кабинета, заранее зная, что за ним будут приглядывать, потоптался на площади, давая возможность назначенному человеку увидеть себя, чтоб не пришлось тому метаться и искать его.

Пройдя в тень и расположившись на первой попавшейся скамейке, Фырнин вынул блокнот и записал несколько вопросов...

«Как понимать, что ни на одно письмо в городе никто не откликнулся?»

«С каких пор шоферня сводит счеты средь бела дня в центре города?»

"П. писал в местные газеты, в прокуратуру и в милицию? Значит, там сохранились его письма. А если их нет, то Г. лжет”. “Г. ничего не знает о сути конфликта П. и шоферни?” “Но он не может об этом не знать, шоферня — это его же ребята, а П. — его личный водитель. Или же конфликта не было, или же он сам этот конфликт организовал”.

"Если П. писал письма в местные органы, если ни одно из его писем не повлекло за собой проверки, то круг куда обширнее, нежели это может показаться”.

— Спасибо, Илья Матвеевич, за откровенность, — проговорил Фырнин удовлетворенно. Захлопнув блокнот, сунул его во внутренний карман и для верности задернул молнию. — Простите! — остановил он проходящую девушку. — Редакция городской газеты... Где?

Такое с Голдобовым случалось нечасто — он явственно, прямо-таки шкурой ощущал неуверенность. Больше всего его раздражало то, что он никак не мог понять причины. Все вокруг вроде бы спокойно, все надежно, а в душе сумятица.

Ему нужно было сделать важный звонок — Голдобов обладал удивительной способностью безошибочно определять время такого звонка, его содержание и продолжительность. И самое главное — тональность. Рассказать ли анекдот, поделиться производственными сложностями, поболтать ни о чем, попросить или предложить — ни единого раза интуиция не подвела его. А сейчас он никак не мог настроиться на разговор. Обычно за недолгие секунды, пока Голдобов набирал номер. Приходило решение, причем он знал совершенно точно — решение правильное. А сегодня... С утра он несколько раз поднимал трубку и снова опускал ее. Телефон стоял перед ним, и весь мир, казалось, был готов откликнуться на его голос, на просьбу или приказ, но проходил час за часом, а он все не мог заставить себя набрать знакомый номер.

Секретарша, зная о его настроении, блокировала все звонки, и, несмотря на то, что многие хотели прорваться к Голдобову после месячного его отсутствия, сделать это никому не удалось. А он продолжал оцепенело смотреть в телефонный диск, напоминающий мишень с расположенными по кругу пулевыми пробоинами.

В дверь заглянула секретарша — копна ярко-красных мелко завитых волос, маленькое смуглое личико и явно великоватый зад, обтянутый джинсовой юбкой.

— Простите, Илья Матвеевич... На проводе Анцыферов... — произнесла она виновато, зная, что поступает плохо.

— Жанна, — тяжело проговорил Голдобов, не отрывая взгляда от телефонного диска, — я уже сказал, что есть только один человек на белом свете, с которым я хочу сегодня говорить. И ты знаешь этого человека.

Сгинь.

Жанна тут же исчезла, не забыв, однако, повернуться так расчетливо, чтобы шеф увидел ее в соблазнительном повороте. И он успел таки в последний момент бросить взгляд вслед уходящей секретарше.

— Оторва, — пробормотал Голдобов. Он встал, подошел к окну, постоял, раскачиваясь с носков на каблуки, потом медленно приблизился к столу, поправил телефонный аппарат, сел и поднял трубку. Набрал номер и пока где-то раздавались гудки, успел вытереть взмокшую ладонь, скомкав и бросив в корзину лист бумаги. В его облике, в позе, в выражении лица постепенно проступала игривость, готовность говорить быстро, легко, не задумываясь, о чем угодно...

— Верочка? Привет! Тебя приветствует гражданин Голдобов! Весь из себя загорелый и красивый до невозможности!

— Здравствуйте, Илья Матвеевич! Вы уже вернулись?

— Верочка, я нигде не могу находиться слишком долго, если не слышу вашего голоса!

— Позванивали бы чаще!

— Старался, Верочка! Стремился и преодолевал! Да, кстати, ты здорово меня выручила! Благодаря тебе я был в курсе... Я задолжал тебе бешеное количество всевозможных гостинцев. И сейчас увешан этими гостинцами, как новогодняя елка!

— Ну, что ж, — улыбнулась Верочка чуть снисходительно, поскольку голдобовские гостинцы давно перестали быть для нее чем-то слишком уж неожиданным. — Жду вас с нетерпением, Илья Матвеевич!

— Тебе не придется ждать слишком долго! Может быть, тебе совершенно не придется меня ждать! Скажи, будь добра... Иван Иванович у себя?

— Но у вас есть прямой телефон!

— Не могу же я звонить, не посоветовавшись с тобой, Верочка! Ты прекрасно это знаешь!

— Звоните, Илья Матвеевич. Он сегодня благодушен, как сытый лев. Но вы не должны забывать, что это все-таки лев.

— Спасибо, Верочка, спасибо, моя ненаглядная! — Голдобов осторожно положил трубку, перевел дух. — Спасибо, дорогуша. Родина тебя не забудет. А теперь соберись, Илья. Возьми себя в руки. Все равно от этого звонка тебе не уйти. И сделать его нужно сегодня, сейчас, сию минуту.

И Голдобов, не колеблясь, набрал еще один номер.

— Да! — прозвучал голос глуховатый, слегка раздраженный, но Голдобова это не смутило, он знал, что первый человек города любил напускать на себя раздраженность, это говорило лишь о его хорошем настроении. Да, Первый, бестрепетно порвав свой партбилет при массовом стечении народа на митинге, благодаря чему стал Председателем и возглавил демократические силы города, оставался верным своим прежним привычкам. Любил Иван Иванович Сысцов дать понять, что неуместными звонками его отвлекают от дел важных и насущных.

— Иван Иванович, дорогой! Голдобов тебя приветствует!

— А... Вернулся, значит.

— Да! Прилетел! — в голосе Голдобова было столько неподдельной радости, искреннего ликования, что Сысцов смягчился.

— Ну и позвонил бы сразу, — добродушно проворчал он.

. — А вдруг вопрос какой задашь? Я же знаю тебя — сразу к делу! А я, к примеру, не готов... Сробел, Иван Иванович, прости великодушно! Хочу вот проситься у Верочки к тебе на прием... Как посоветуешь?

— Приезжай, — бросил Сысцов и положил трубку. Некоторое время Голдобов сидел неподвижно, грузно обмякнув и не в силах сделать ни единого движения. Сколько ни прокручивал он этот короткий разговор, ничто не настораживало его, ничто не говорило о зарождающейся опасности. Все шло не так уж плохо, не так уж плохо.

Весь день над городом стояла такая безысходная жара, что она просто не могла не закончиться дождем. Тучи начали клубиться сразу после полудня, но долго собирались, словно не решаясь броситься на город, словно ждали подкрепления. А потом вдруг за какие-то полчаса закрыли полнеба, навалились на город и сразу стало прохладнее и сумрачнее.

Выйдя из подъезда Управления, Голдобов увидел, как над окраиной полыхнула первая молния, и на небольшую площадь, уставленную машинами, упали первые капли дождя. К нему бросились было знакомые, приятели, но он не пожелал никого увидеть. Не глядя по сторонам, решительно пересек площадь, помахивая знаменитым своим чемоданчиком, в котором, по слухам, всегда болталось несколько пачек сотенных, Голдобов прошел к черной “Волге”, сел и захлопнул дверцу.

— Поехали, — сказал он. — А то сейчас набегут... Машина тронулась с места в ту же секунду, промчалась мимо подъезда, оставив позади обескураженных просителей, людей, предлагающих свои услуги и жаждущих услуг.

— Куда едем? — спросил водитель.

— В горсовет. Сысцов ждет, — не мог не похвастаться Голдобов.

— Хорошо идет мужик, — проговорил водитель. — Был первым секретарем, теперь председатель...

— Называй как хочешь, но он всегда будет первым, — заметил Голдобов. Но постарел, сдавать начал.

— Еще подержится, — философски обронил водитель, — я с его ребятами разговаривал... На Москву виды имеет. Есть там у него свои люди.

— Даже так? — удивился Голдобов. — Не знал. Ну, что ж, дай Бог.

За всю дальнейшую дорогу не было произнесено ни слова. Водитель знал свое место и чувствовал, когда ему дозволительно произнести слово, а когда лучше помолчать. Да и дорога-то была недолгой, около десяти минут. Совсем недавно на его месте сидел Пахомов — тому позволялось быть разговорчивее, а новый водитель еще не, получил права голоса, Голдобов только присматривался к нему, пытаясь понять, насколько предан.

Площадь перед зданием, отделанным белой мраморной крошкой, была уже мокрая, уже пузырились лужи и частые капли били по крышам черных блестящих машин. В нарушение всех правил, водитель подъехал к самому крыльцу, чтобы Голдобов, выйдя из машины, сразу оказался под козырьком.