Толпа - Эмили Эдвардс

Джек никогда так не скажет — просто не сможет произнести это вслух, — но ему кажется, что от его маленькой девочки осталась только оболочка, а ее сердце, голос, ее сияние упорхнули прочь — туда, куда никто не может за ними последовать. Во всяком случае, пока. Словно листок, заложенный между страницами, Клемми выпала из книги их истории, и он не может вернуть ее обратно.

Они потерпели кораблекрушение. Хватаются за жалкие обломки, а огромный океан, настоящая темная бездна, раскинулся вокруг них. Джек не должен позволить им разжать руки, и он сделает это, поможет держать головы над водой в надежде, что однажды выглянет солнце. Как сказали его родители, когда приехали присмотреть за мальчиками, он должен быть сильным, сохранять позитивный настрой и оградить семью от собственного страха и мрачных мыслей.

Дверь приоткрывается с тихим щелчком, и дежурная медсестра окидывает комнату взглядом. Он смотрит на нее и вдруг осознает, что волосы у него на голове торчат дыбом, как наэлектризованные, глаза, должно быть, покраснели от усталости. Если медсестра и напугана, то не показывает этого.

— Простите, Джек, снова пора.

Она проверяет Клемми каждый час, записывает частоту дыхания, кровяное давление и еще что-то, чего Джек даже не понимает. Элизабет спит на полу, и медсестре нужно, чтобы Джек подвинулся — тогда она сможет подойти к Клемми. Джек встает, и все его мышцы сжимаются в ужасе от того, что им нужно двигаться. Медсестра улыбается и придерживает дверь, пока он ковыляет к выходу.

— Восход сегодня чудесный. Может быть, вам стоит сходить на улицу, подышать свежим воздухом?

Джек качает головой, он собирается сказать, что не может оставить Клемми — по крайней мере, пока Элизабет спит, — но медсестра добавляет:

— Я побуду с ней минут десять.

Дневной свет? Восход? Все это кажется Джеку абсурдным, но в палате ему все равно нет места, так что он просто кивает. Медсестра протискивается мимо него к стулу, который еще сохраняет отпечаток его тела. Джек щурится, выходя в ярко освещенный коридор, заглядывает через окошко в палату Клемми, где медсестра записывает показания, и думает: как хорошо стоять на ногах. Он смотрит на часы, но не может запомнить сколько времени. «Ладно, — думает он, — десять минут. Я вернусь через десять минут».

Джек идет по коридору и старается не заглядывать в другие палаты. Когда медсестры переодевают или моют пациентов, они опускают жалюзи, в остальное время жалюзи лишь приспущены. В первый день Джек заглядывал внутрь, и теперь понимает, что лучше бы он этого не делал.

Он проходит через двойные двери в другой длинный коридор, который ведет в приемное отделение. Везде горит свет, но еще очень рано. Стоит жутковатая тишина: никто не перевозит людей в креслах-каталках, нет чьих-то родственников, ищущих нужную палату, лишь легкое эхо отскакивает от стен. Стеклянные двери за стойкой администратора обрамляют утренний пейзаж. Джек едва не вскрикивает от удивления. Небо ярко-розовое, и цвет такой насыщенный, что кажется, будто его можно потрогать. Джек идет быстрее, он зачарован этим утром и уже думает, как будет описывать все это Клемми, нашептывая ей на ухо. Он представляет сладость розового воздуха в своих легких, предвкушает и почти чувствует головокружение, но вдруг останавливается.

В кофейном уголке справа от входа за круглым столиком сидит одинокая фигура. В руке у мужчины бумажный стаканчик из кофейного автомата. Этот человек — уму не постижимо! — сидит спиной к восходу, как будто избегая любого намека на волшебство и красоту. Он смотрит прямо на Джека, их притягивает друг к другу — теперь, когда этот человек испортил ему редкий миг одиночества. Мужчина почти не шевелится, но затем, все еще не отрывая взгляд от Джека, поднимает руку и дергает себя за бороду.

Ах ты мерзкий ублюдок!

Удивление моментально сменяется яростью, и Джек направляется длинными торопливыми шагами, почти бежит к Эшу. Тот встает, задевая столик. Картонный стаканчик опрокидывается, по столу растекается коричневая лужица.

— Что ты тут делаешь?! — кричит Джек своему старому другу, остановившись перед ним по другую сторону стола.

Эш выглядит настолько же плохо, насколько Джек себя чувствует. Он как будто сдулся, кажется, что шорты и толстовка велики ему на два размера. Волосы торчат во все стороны, несмотря на попытки пригладить их. Лицо кажется грязным и небритым. На мгновение Джек с замиранием сердца думает, что сюда привезли Брай или Альбу, что каким-то образом высшие силы услышали самые дурные мысли Джека и прямо сейчас жену или дочь Эша подключают к такому же аппарату, к какому подключена Клемми. Но он тут же понимает, что этого не может быть — Эш тогда не сидел бы здесь, он был бы с ними.

— Какого черта?! — снова орет Джек.

Он представляет себе, как опрокидывает стол, хватает стул и бьет им Эша, снова и снова. Но вместо этого он просто стоит, а Эш говорит:

— Джек, я… Я не мог спать. Все думал про тебя… Ты здесь, и я… Я не думал, что увижу тебя здесь, честное слово. Я приехал, потому что Альба просила отдать Клемми Фреда…

Он пытается вручить Джеку розового фламинго, но Джек стоит неподвижно, и Эш кладет игрушку на стол. Он продолжает:

— Я приехал, потому что не знал, куда мне идти.

— Моя дочь здесь! Она в коме, из-за тебя и твоего гребаного вранья!

Джек машет рукой в сторону палаты, по щекам у него бегут слезы. Он вытирает их плечом. Эш опускает голову, опирается руками о стол и вздыхает, а когда поднимает голову, Джек уже знает, что он скажет.

— Слушай, если мы можем что-то сделать, если ей нужен особый уход, только скажи, я буду рад заплатить…

— Пошел ты, — отвечает Джек, — мне не нужны твои деньги, ты просто хочешь загладить вину.

Эш скрипит зубами и сжимает челюсти, его лицо становится жестким и напряженным. Джек не видел его таким с тех пор, как Эш продал свою компанию.

— Чувак, я знаю, тебе сейчас больно, — даже не представляю, насколько, — и я очень, очень сожалею, что это случилось. Я ни о чем другом не могу думать последние два дня, и да, ты