Ветер с океана - Сергей Снегов

И Березов думал о том, что в неведомой беде, обрушившейся на «Ладогу», немалая доля и его вины: он мог предписать ни при каких условиях не перегружать суда, ну, и что, если добыча падает, пусть падает улов, зато будет меньше риску! Капитаны бы втихомолку осуждали его за трусость, но подчинились — есть у него право приказывать! И сегодня он мог выстучать на ключе распоряжение всем: трюмы немедленно задраивать — и к чертовой матери за борт, что навалено наверху! Он не отдал такого приказа. Он ограничился предупреждением о шторме. Он понадеялся, что капитанам на судах видней, как держаться в бурю. И они, конечно, не захотели расстаться с добром — и затраченного труда пожалели, и опасались выговоров потом от Березова. А чего было бояться ему? Он мог приказать — и пусть на берегу, расследуют его действия. Правильно ли он поступил?

Березов размышлял и о том, что плавбаза сейчас уходит на северо-восток, отдаляясь от основной массы своих судов, и если произойдет несчастье здесь, то поблизости не окажется могучего товарища, готового быстро явиться на выручку.

— Ах, как же не вовремя та авария с «Хариусом»! — вслух проговорил Березов.

— Вы что-то сказали, Николай Николаевич? — прокричал начальник радиостанции.

— Дай-ка мне связь с Лукониным, по-быстрому дай! — приказал Березов.

Когда послышался сильно ослабленный расстоянием голос Луконина, Березов сообщил о «Ладоге» и приказал идти быстрее, каждую минуту можно ожидать новых несчастий.

— Сообщите свои координаты, Василий Васильевич. Приблизительные по исчислению… И хоть через часок повторяйте.

— Часто меняю галсы. Шел галфиндом, сейчас бейдевиндом левого галса, — ответил Луконин и, сообщив координаты, выпал из эфира.

Березов нанес местонахождение «Резвого» на карту. Он смотрел на новую точку восхищенный и растроганный. Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы видеть, что происходило сейчас севернее Фарер. Волны валили набок, отбрасывали назад «Резвого», стальную крохотульку с могучим сердцем, так надо понимать краткое словечко «галфинд», дикий ветер бьет в скулу, заворачивает судно носом в правую сторону, это был «бейдевинд левого галса», а суденышко в ревущей тьме рвется вперед, летит, иначе не назвать, летит на помощь товарищам! «Тысяча пятьсот лошадей! — пробормотал Березов. — Тысяча пятьсот и все до одной бьют копытами!»

И опять какое-то время была тишина, оглушаемая изнуряющим ревом ветра и толчками вещей, мечущихся в своих штормовых загородках. Два радиста, молчаливые и хмурые, выслушивали эфир. Березов ждал новых сообщений, прикидывая, что может сделать, чтобы помочь своему флоту. В иллюминаторе то вспыхивало, то погасало сияние — прожекторы «Тунца» обрыскивали океан. Березов знал, что в эти минуты все штурманы, все свободные механики, бригадиры, матросы, рыбообработчики, все, кто не на вахте, с биноклями и без биноклей, в укрытиях и на мостике, до боли в глазах вглядываются в белое от пены море — не мелькнет ли там силуэт судна, пятнышко шлюпки, черная точка терзаемого волнами человека. Он хотел быть с ними, но не мог подняться — здесь он был нужнее.

Вскоре стали поступать ответные радиограммы. Все траулеры, что были поблизости от «Бирюзы», поворачивали к ней. Но буря слишком сильна, мощности двигателей не хватало, ни один капитан не был уварен, что продвигается в нужную сторону, а не отдаляется, относимый ветром и волнами. Карнович по-прежнему молчал.

Зато умножились сообщения с других судов. То одно, то другое докладывало о непорядках и авариях. Это не были призывы о помощи, тот трагический SOS, что заставляет любое судно мира, забыв о себе, менять самый срочный курс и кидаться на подмогу — нет, деловые информации о борьбе с ураганом, повреждениях, у иных даже серьезных, но не гибельных. У одного повалило грузовую стрелу, у другого сорвало якорь и снесло занайтовленные на палубе сети, у третьего обрушило вентиляционный стояк, четвертый сообщал, что волной выбило стекла в рубке.

И Березову уже начинало казаться, что трагедия этой ночи ограничится тем, что происходит с Доброхотовым, когда опять в эфире разразился SOS.

На этот раз спасение призывал Никишин. Он сам, выйдя на связь с Березовым, с обстоятельностью перечислял обрушившиеся на них беды.

— Делаем все, что можем, — четко выговаривая каждое слово, докладывал Никишин. — Но шансов мало, Николай Николаевич. Если не подоспеет помощь, придется доверить свои жизни шлюпкам.

Березов в отчаянии выругался. Плавбаза удалялась от «Коршуна», она не могла идти на выручку. Не то, чтобы спастись на шлюпках в такую дикую ночь, даже спустить их благополучно в беснование волн было задачей почти, неисполнимой. Но без воистину крайней нужды, Никишин и не заикнулся бы о шлюпках. Березов снова вызвал Луконина. Голос Луконина зазвучал так ясно, словно он находился поблизости, хотя до него было несколько десятков миль.

— Василий Васильевич, перебежим с шестнадцатого на десятый, не хочу занимать открытую частоту. — И сообщив о несчастье с «Коршуном», Березов попросил повернуть спасатель к терпящему бедствие судну.

— Поворачиваю, свяжусь с «Коршуном», — ответил Луконин. Березов нанес на карту новые координаты «Резвого». Прошло минут десять и заговорил Луконин.

— Связь с «Коршуном» установлена. Никишин надеется продержаться до прихода спасателя, положение его скверное. Я тороплюсь, — кратко известил Луконин.

Березов снова закрыл глаза, откинулся в глубоком кресле, думал, вспоминал, убеждал самого себя, прикидывал, как убедить других, — явились новые мысли, он пытался оценить их истинное значение, представить себе дальние выводы из них. Он — руководитель бедующего флота, он должен соответствовать своему посту. И он думал о том, что нужно после бури предпринять, чтобы усилить способность судов бороться со стихиями. Среди этих мыслей были и мелкие — реконструировать трюмные закрытия, вместо палубных люстр поставить везде прожекторы; и идеи покрупней — заменить слабые машины двигателями помощнее, и посылать на дальные промыслы только новые суда, сходящие со стапелей, а старые специализировать на малых промыслах, во внутренних морях. И что такая реконструкция рыболовного флота уже производится и без него, на нее отпускаются ежегодно десятки, если не сотни миллионов рублей, он может только дополнительно указать на ее срочную настоятельность, лишь немного подтолкнуть ее, и без него спешную, докладами министру и рапортами правительству — и что он обязан, чуть вернется на берег, засесть за такие доклады и рапорты — и непременно, что бы ни отвлекало, засядет за них…

А сквозь эти важные мысли, по-деловому объективные и глубоко специальные, прорывались мысли помельче, очень субъективные, очень личные — и Березов, молчаливо терзаясь, отдавался им, забывая о больших проектах. В обезумевшем океане бедовал его флот, два суденышка гибли, к ним спешили на помощь — успеют ли? Как он может усилить подмогу? Не забыл ли он чего.

Кресло швыряло то вправо, то влево, оно то старалось вывалить Березова на стол, то пыталось перебросить через спинку. За стенами рубки оглушающе, изнурительно ревел океан. В душе Березова совершался перелом, еще день назад он не мог бы и подумать, что такой перелом возможен. Он видел гибель судов, сам дважды чуть не погиб. В трех книгах написано о нем, в двух помещены его портреты. Все слова, что писались и произносились о нем, были признанием его бесстрашия и умелости, это были только хорошие слова и главное — правдивые. Он вспомнил, как на катере, охваченном пламенем, мчался, зная, что идет на гибель, на врага, не уступавшего ему ни в храбрости, ни в умении, — он раньше должен был швырнуть врага в пучину, потом сам погрузиться туда. И лишь когда взрыв торпеды возвестил, что одно дело сделано, он приказал команде бросаться в шлюпку — ушел все же от гибели. То был честный бой, лицом к врагу, и он, капитан-лейтенант Березов, выиграл этот бой. Березов оглядывался на прожитую жизнь — не было в ней чего-либо существенного, чего он мог бы устыдиться.

Сейчас тоже шел бой, и Березов командовал им — бой против озверевшей природы. Бой был неравным, он шел из укрытий — враг не стоял перед ним лицом к лицу. Нет, не здесь бы ему быть, не здесь! Командовать смог бы и другой опытный моряк. Ему бы лучше находиться сейчас в рубке с Карновичем, с Лукониным вглядываться в бурную мглу, вместе с терпящими бедствие коршуновцами откачивать воду из затопленных трюмов, на одном из своих многочисленных траулеров пробиваться сквозь ошалевший ветер на помощь гибнущему товарищу. Он покоится в удобном кресле, самая страшная буря не вышвырнет его отсюда. Он дает руководящие указания, дела совершаются другими руками, его собственные руки тут не при чем.

— Да что же я? — сказал он себе гневной мыслью. — Все сделано, что нужно, все сделано, что можно! И указания мои — дело, хоть и руками не работаю. Нервы распускаешь, Николай!..