Ветер с океана - Сергей Снегов

— Что боцман? — простонал капитан. — Как люди?

Закрыв глаза, чтобы не глядеть на помощников, он выслушал сообщение, что боцмана найти не удалось. Люди на палубе уцелели и сейчас в укрытии. В рубке разрушения, рация, возможно, не работает — приема нет, неизвестно, идет ли передача. Никто в рубке не пострадал, за исключением самого Доброхотова — ему изрезало стеклом лицо и шваркнуло челюстью о корпус локатора.

— Положение грозное, — несмело высказал мнение молодой старпом. — Хоть бы была возможность информировать начальство, что с нами.

Доброхотов с усилием недобро усмехнулся.

— О чем информировать? Что поддались панике и загубили человека? Что не успели подготовиться к шторму? Еще будет время признаваться в просчетах… А положение судна пока терпимое, могло и хуже быть. — Он говорил уже свободно, только морщился от нестихавшей боли. Он обернулся к Шмыгову. — Сергей Севастьянович, тебе объяснять не надо. Сегодня мы все в твоих руках.

— Буду держать максимальные обороты, — пообещал стармех и ушел в машинное отделение.

У машины дежурил второй механик и моторист Костя, которого Шмыгов сам обучил и принял на судно. Костя машину знал хорошо, но океана побаивался. Он со страхом взглянул на сдустившегося Шмыгова. Даже грохот трех машин — главного и двух вспомогательных двигателей — не перекрывали шума, доносившегося сквозь стальные борта и переборки — рев бури и резко усилившаяся качка пугали парня.

— Держи голову выше, Костя! — сказал Шмыгов. — Не так страшен черт, как о себе докладывает. Темь, конечно, — глаз выколи. И дождь в темени. Сейчас самое время показать, чего стоит механослужба.

— Нашли Семена? — опросил второй механик. Шмыгов только махнул рукой.

Доброхотов в это время, молчаливый, подавленный, сидел в рубке на своем обычном месте — на поворотном стуле у правого крайнего окна. В радиоклетушке радист пытался починить отказавший передатчик. Он менял лампы, проверял и зачищал контакты, крутил регуляторы. Иногда прибор вдруг оживал, в радиорубку врывались громкие голоса — радист, поспешно переключаясь, пытался сам проникнуть в эфир, но рация также внезапно прекращала работу. Старпом с матросами заделывали фанерой выбитые стекла.

Уставясь неподвижными глазами на освещенную одной люстрой палубу — по ней, перекатывались толщи черной воды — Доброхотов думал все об одном: как получилось, что он сам способствовал гибели боцмана? И хоть он по-прежнему знал, что жертв, вероятно, было бы больше, если бы он дал волне всей мощью ударить на палубу, легче ему не становилось. Он спас нескольких ценой гибели одного — цена была недопустима! Столько было трудных минут в его долгой морской жизни, никто не мог упрекнуть его в трусости или невежестве. Что скажут о нем сейчас? Что он сам о себе должен сказать?

И горестные эти мысли так поглощали Доброхотова, они непрерывно порождали в душе такое страдание, что, когда в рубке вдруг появился хмурый Шмыгов и капитан понял, что совершилось новое несчастье, он не вскочил, не испугался, только осведомился:

— Ну, чего у тебя?

— Течь, — сказал стармех. — Во втором трюме полно воды. Повреждена переборка в машинное отделение, нас тоже заливает. Запущены все помпы — вода не прибывает, но и не убавляется.

Доброхотов с минуту размышлял. Беда одна не ходит. Шальные ли бочки, покатившиеся по палубе, повредили лючины, другие ли причины, сейчас безразлично — важен факт: боцман погиб, рация отказала, траулер нахлебывается воды. Подавленность Доброхотова превратилась в бессилие. Он знал, что надо что-то немедленно делать, и надо делать ему, не перекладывая ответственности на других, но он не мог придумать, какую отдать команду, не находил в себе сил даже встать, а нужно было немедля вскочить и, побежать вниз посмотреть, так ли уж грозна новая опасность. И по тому, с каким недоумением глядели на него Шмыгов и вахтенный штурман, Доброхотов смутно соображал, что помощники поражены внезапным превращением решительного, властного капитана в безвольного человека и что он должен переломить себя и снова стать прежним, иначе будет совсем уж плохо.

Но он нашел в себе силы только на новый вопрос:

— Что советуешь, Сергей Севастьянович?

Шмыгов помедлил — вероятно, впервые произносил такие слова:

— Помощи надо запрашивать, Борис Андреевич. Сами не справимся.

Доброхотов слез со стула, вошел в радиорубку. Качка была такой, что радист левой рукой держался за скобу, а работал одной правой. Доброхотов сказал с горечью — он еле сам услышал свои слова, так усилился грохот бури:

— Два передатчика у нас и на тебе — оба!.. Радист все же услышал и прокричал:

— В «Ерше» повреждения крупные, быстро не починить. А на аварийном контакты забарахлили, то работают, то отказывают… Толчки, Борис Андреевич, провода рвутся.

— Течь в трюме и машинном отделении, — сказал Доброхотов. — Надо просить помощи. — Он сделал новое усилие и сказал Шмыгову: — Я спущусь проверить крышки трюмов. Как-нибудь заделаем повреждения…

Шмыгов посмотрел в стекло. Вахтенный штурман держал судно на волну, два рулевых с трудом вращали штурвал, с такой мощью буря рвала его. Выход на нижнюю палубу был опасен — операция не для раненого капитана. Шмыгов сказал, что пойдет с Самохиным, возьмут для страховки матросов покрепче, а Доброхотову лучше оставаться в рубке. Он говорил, словно капитаном стал сам, а Доброхотову лишь нужно исполнять его распоряжения. Доброхотов не спорил, он чувствовал, что пока не пришел в себя, так будет лучше.

И он снова уселся на поворотном стуле, то всматривался в освещенную люстрами палубу — на нее обрушивались пенные гребни валов, по ней перебегали, держась за леера, застрахованные тросами Шмыгов и Самохин с матросами, — то оборачивался к радиорубке. Сквозь неплотно пригнанную фанеру вторгалась буря, в легкие проникал не воздух, а воздушно-водяная смесь — Доброхотов ранами во рту болезненно ощущал соленый воздух. Радист то работал на ключе, то хватался за микрофон и, напрягая голос до крика, пытался ворваться в аварийный радиоканал:

— Я — «Ладога». Я — «Ладога». Терплю бедствие. Терплю бедствие. Нуждаюсь в срочной помощи. Отзовитесь! Прием.

Но приема не было, никто не отзывался. Доброхотов, понемногу отойдя от потрясения, думал о том, что из туго оплетенного узла несчастий выхода нет. Он ожидал новой беды. В том трюме, куда проникает вода, хранилась соль. В такую качку бочки не могло не разбить, соль не могла не просыпаться. А если бочки и не разобьет, то разворотит торопливо забондаренные крышки, этого наверняка не избежать. Соль сейчас смешивается с водой, осушительные помпы вскоре потянут не воду, а смесь воды с солью. И когда соль забьет трубы осушителей, траулеру придет конец. И надо будет думать уже не о том, чтобы бороться дальше за плавучесть судна, а только о последних, отчаянных мерах по спасению команды.

— Я — «Ладога», — отстукивал радист. — Терплю бедствие. Прием.

В рубке появился с трудом переводивший дыхание старпом. Повреждения были грознее, чем думали, — не только изломаны деревянные лючины на трюмной горловине, но и трещина появилась в трюме. Доброхотов снова прикрыл глаза, каменно молчал, покачиваясь на поворотном стуле. В нормальную погоду повреждения были не опасны — и лючины можно заменить, и на трещины в железных листах не так уж сложно наложить аварийные пластыри. В такую бурю и крохотное повреждение может обернуться катастрофой. Час бы относительного спокойствия, всего час — все удалось бы выправить, и «Ладога» с уверенностью противостояла бы буре. Если и есть у них еще час, то, может, лишь до гибели судна.

В рубку вбежал Шмыгов. Доброхотов вскочил со стула. Он и без объяснений знал, что несчастье, которое предвидел, совершилось.

— Помпы отказали, да?

Шмыгов кивнул головой. Он был очень бледен.

— Сколько даешь времени на сборы к Нептуну? Надо бы хоть чистые сорочки напялить.

Мрачная шутка капитана возвратила Шмыгову дар речи.

— С минуты на минуту остановятся вспомогачи, Борис Андреевич. А за ними — главный…

Доброхотов уже не раздумывал. Когда зальет главный двигатель, оседающее кормой судно станет безвольной мишенью для волн. И долго они с добычей церемониться не будут! Траулер надо было покидать.

И придя к такому решению, Доброхотов опять обрел и спокойствие, и утраченную было способность командовать. Он объявил шлюпочную тревогу, приказал экипажу выходить на ботдек в теплой одежде и спасательных нагрудниках. Стармеху велел прихватить побольше ветоши и бидоны с горючим, чтобы разжечь костер, приказал все буи, какие найдут, доставить наверх, связывать их, прикрепляться линями к связкам.

— Постараемся спустить шлюпки на воду, — сказал он помощникам. — Но в такую чертопогодину вряд ли удастся…