Сочинения в двух томах. Том первый - Петр Северов

Трифонов насторожился и, неожиданно для самого себя, спросил:

— А земля-то хозяйская? Как же так — бери?..

— Земля принадлежит народу, — спокойно сказал Лагутин.

— А хозяева?..

Все настороженно притихли; было слышно, как в лампе потрескивает фитиль. В этой тишине Трифонов расслышал, будто кто-то назвал его фамилию. Впрочем, возможно, сказано было «торф»?..

— Ученые трудятся для народа, — сказал Лагутин. — Не думайте, что они рассчитывают на благодарность каких-то «хозяев». — Он обернулся и прямо, с усмешкой, посмотрел на Трифонова, немного прибавив в лампе света. — Вам это следовало бы знать. Запомните: труд для народа — высший долг ученого… Так-то, господин исправник.

Трифонов поспешно встал с пола и отступил к двери. Теперь все видели: его трясла лихорадка.

— Если вы интересуетесь геологией Донбасса, — негромко заметил Лагутин, — приходите и в следующий раз. Можно без маскарада…

Исправник с треском распахнул дверь. Всю дорогу, пока он, поминутно оглядываясь, торопливо шагал домой, огромная, с перекошенным ликом луна, казалось, гримасничала и смеялась.

Данила Шмаев, крупный шахтовладелец, выходец из богатых старобельских мужиков, был недоволен своим сыном Вовочкой. По настоянию жены, мечтавшей о том, чтобы Вовочка обязательно стал дипломатом, Шмаев отправил сына за границу, где тот и прожил около шести лет, присылая нежные письма с неизменной просьбой денег. Дипломатом он не стал, но теперь, в тридцатилетнем возрасте, неплохо говорил по-французски, умел рассказывать смешные истории и в дамском обществе, и в мужском, отлично танцевал новейшие западные танцы и еще лучше разбирался в дорогих ресторанных меню.

Ни в горном деле, ни в бухгалтерии, ни в обширном хозяйстве отца он ничего не смыслил, и потому Шмаев дал этому незаконченному дипломату категорическую оценку: «Ни богу свечка, ни черту кочерга».

Мамаша Вовочки, напротив того, была довольна: она умилялась его утонченным манерам, французскому прононсу, даже хандре. Это она настояла, чтобы никто другой, а именно Вовочка поехал к Лагутину — увлек ученого и очаровал. Миссия провалилась, и это вызвало еще большее недовольство отца.

Дело в том, что у старшего Шмаева были свои, дальнего прицела, расчеты. После того как разработки угля в Лисичьем Байраке стали из месяца в месяц возрастать и, кроме множества мелких местных шахтовладельцев, здесь стали появляться очень крупные «рыбы» из франко-бельгийских, английских, немецких акционерных обществ, — цены на землю выросли в десять и в двадцать раз, — хозяева земельных наделов смекнули, что им заплатят любые деньги, лишь бы эти площади оказались угленосными.

Но уголь открывали геологи, и, значит, одно их слово, одна пометка на карте определяли цену земле. Среди исследователей Донбасса Леонид Иванович Лагутин был самым высоким авторитетом. Если он указывал на карте района один или несколько угольных пластов, условия их залегания, простирание, мощность, запасы угля, его сведения не нуждались в дополнительных проверках. Сорок пластов, отмеченные им как пригодные к промышленной разработке, действительно оказались вполне пригодными. Многим казалось чудом, что не по выходам угля — по залеганию сланцев, известняков и других пород он определял направление угольных пластов. И он не ошибался. Он сумел доказать, что в определенных пределах разрез глубин не меняется и что углю всегда сопутствуют определенные породы.

— Ежели б этот кудесник, — мечтательно повторил Данила Шмаев, — да заявил, что нету никакого угля к северу от Лисичьего Байрака — ни за Насветевичевым, ни в Пятиротском, ни в Кременной… Эх, если бы он это сделал! Да я бы миллион в карман положил!..

— Это фантастика, мон шер, — устало сказал Вовочка, раскладывая пасьянс. — Вы — человек навязчивой идеи…

Шмаев озлился:

— Олух ты царя небесного! Отчего же фантастика? Деньги всегда лежат там, где их никто не замечает. Я за один значок, — понимаешь? — за одну чернильную пометку на карте, если Лагутин поставит ее и подпишется, дам ему двадцать тысяч рублей!..

— Можно подумать: вы Ротшильд… Впрочем, говорят, он скуп.

— Эх, дурья голова, — да понимаешь ли ты, что тогда я скуплю эти земли за бесценок, а угля там — непочатые пласты. Я видел выходы в Кременной в колодцах, в Пятиротском на берегу, за Насветевичевым в яру… Только пошевелить бы ему рукой, — секунда, значок на карте — и вот они двадцать тысяч! Ежели тебе такое предложили бы, «дипломант», пожалуй, до потолка подпрыгнул бы, а?

Супруга Шмаева забеспокоилась:

— А не много ли это? Он и за тысячу подпишет… Тысяча — большие деньги!..

Коренастый, бородатый Шмаев, с хмурым мясистым лицом, с зоркими прищуренными глазами, казалось, не расслышал замечания жены. Он знал, что ни она, ни Вовочка не дадут ему дельного совета. Досадна была собственная ошибка: к Лагутину Вовочку не следовало посылать. Но еще была возможность исправить дело. Чем привлечь Лагутина, как его заманить? Да, он пошлет подарок — все необходимое для больного, и вызовет хорошего врача. Одновременно он передаст письмо. Это будет извинение за простофилю сына, но… этого мало. Он сообщит Лагутину — вот идея! — что знает никому не известные выходы угля. На эту «наживку» ученый, конечно, пойдет! Главное, не медлить. Умный не только он, Шмаев. Куда ни глянь — сплошь хитрецы. Если бы они знали, что Лагутин здесь, на шахтерской слободке, к нему бы выстроилась очередь шахтовладельцев!

Уже седьмые сутки Лагутин находился в постели. Ушибленное тело ныло несколько меньше, но дыхание оставалось затрудненным. Он опасался перелома ребер в области сердца, однако врач, прибывший из Бахмута, тщательно осмотрев его, сказал, что ранее следовало бояться другого — перелома позвоночника или сотрясения мозга, и что теперь и эта опасность миновала.

Врач, по всем данным, был человек опытный: с усмешкой просмотрел он порошки и микстуры, выписанные местным фельдшером, собрал все это в пригоршню и вынес на двор. Он выписал другие лекарства, часть которых оказалась при нем, и очень искусно, почти не причиняя боли, сделал массаж. На вопрос Лагутина, кем он прислан, — врач не ответил. Он сказал, что находится здесь проездом и очень торопится в Луганск. Однако он не уехал и утром снова пришел к больному.

Лагутин понял: кто-то покровительствовал ему. Почему этот человек предпочитал оставаться в тени? Кто это? Быть может, кто-то из друзей? Он никому не писал о случившемся, так как не хотел тревожить товарищей из поисковой партии, с которыми было пройдено столько дорог и бездорожья и столько ночей проведено у костра. Теперь они ждали его далеко отсюда, в станице Гундоровской, куда — в этом Лагутин был уверен — простираются донецкие пласты.

Впрочем, для тревоги у них не было причин: уже не впервые случалось, что он отлучался из геологической партии на неделю, на две, если считал, что сможет справиться с задачей один.

На следующий день неизвестный покровитель прислал богатый подарок. В огромном свертке оказались разнообразные консервы, шоколад, печенье, дорогое вино, лучшие французские сигары. Вскоре принесли и другой сверток: в нем была скатерть, салфетки, фарфоровая посуда.

— Кто это шутит со мной? — удивленно спросил Леонид Иванович, переглядываясь с хозяином. — Шутка, правда, приятная, но ведь она дорого стоит!

Посыльный из магазина, курносый веснущатый парень, смотрел растерянно:

— Разве и вы не знаете?

— Нет…

— И я не знаю. Вот чудеса!..

Он сразу же ушел, почти убежал, — на пухлом лице его одновременно отражались и удивление, и испуг.

— Будем считать, что это тебе повезло, Марийка! — засмеялся Лагутин. — Бери, девочка, конфеты, шоколад — все бери!..

Леонид Иванович догадывался, что посылка от Шмаева. Но почему этот шахтовладелец, слывший скаредой и хитрецом, так навязывался со своими милостями? Очевидно, у него были какие-то намерения, и этому следовало ждать разъяснений.

Забыв о подарке, Лагутин снова углубился в свою геологическую карту, с которой не расставался ни днем, ни ночью. Впервые в истории на этой карте четко обозначились подземные клады Донецкого бассейна; полоса выходов угля, прослеженная в северной части Донбасса, разделялась на две мощных ветви: одна из них простиралась далеко на восток, к станице Каменской и, по-видимому, дальше, другая — шла на юг, в район Дебальцево, круто поворачивала в северо-западном направлении, в сторону Никитовки, и снова устремлялась к югу, могуче расширяясь в районе Юзовки.

Другие обширные площадки Донбасса — от Ольховатки на западе до Сиверского Донца на востоке — таили в себе могучие пласты антрацита. Но продолжаются ли эти пласты еще восточнее, по левому берегу Донца? Этот вопрос давно уже не давал Леониду Ивановичу покоя. Все поиски на песчаных просторах Задонечья пока не дали результатов. Словно сговорившись, опытные геологи отвечали: нет… А Леонид Иванович не хотел этому верить!