Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть фигуры, не внушающие никому особенной симпатии, но и не противные, – так себе, ни то ни се. Таких множество встречаешь на каждом шагу. Есть другие, для всех симпатичные, несмотря на разницу понятий и характеров; этаких, конечно, не всякому и встретить удавалось… Но есть еще сорт личностей – симпатичных для своей партии, но несносных до омерзения для противников. Таков представляется мне граф Камилло Бензо[348] Кавур. Для меня, собственно, он – что такое? Я с ним дела не имел, ни разу не говорил и, по всей вероятности, никогда говорить не буду, следовательно судить о нем могу как человек совершенно посторонний. Но видевши и слышавши его несколько раз, я понимаю, что этакой человек может, несмотря на свое видимое добродушие и мягкость, довести до бешенства своих противников. Каждый взгляд, каждый жест его, будучи приятным для друзей как свидетельство фамильярности, в высшей степени обиден для противной партии. Когда он, держа в руках собственные ноги или заложив руки в карманы и выпятив свой тучный живот, обводит насмешливым взглядом всю камеру, для приятелей его и эта поза и этот взгляд очень симпатичны; но каково должно быть впечатление оратора «левой», который в это самое время выбивается из сил, чтобы оспорить какой-нибудь шаг министерства!.. И этого еще мало: Кавур послушает-послушает, посмотрит на оратора этак, как будто говорит ему: «ты, дескать, что? – стену лбом прошибить хочешь?» – потом мигнет своим приятелям или министрам, сидящим рядом, да как прыснет со смеху. В первый раз увидав это, я подумал, не показал ли кто ему пальца, как тому поручику, которому, по словам лейтенанта Жевакина[349], подобного жеста достаточно было для смеха на целый день. Но мне объяснили, что такова «система» графа Камилло.
Однако ж я слишком много говорю о графе, забывая, что его уже изобразил не так давно друг мой Кондратий Шелухин[350]. Признаюсь, что друг мой был во многом прав, хотя и заврался, приписав радикальному журналу «Il Diritto» кавуровские тенденции, и хотя позабыл некоторые черты сходства двух графов. Так, например, не сказал он, что оба графа отличаются отсутствием ораторского таланта; что Кавур начал свое поприще в «Armonia», ультрамонтанском журнале, с которым теперь ведет страшную войну[351]; что в начале 1848 года граф Кавур вошел в демократическое общество «Circolo politico», членов которого считают теперь если не разбойниками, то чем-то гораздо хуже… и пр. и пр.
Обращаясь опять к парламенту, надо сказать о том, как производилась поверка выборов. Главный предмет споров был – избираемость или неизбираемость известного лица. По принципу, видите, не может быть избираем чиновник, получающий жалованье от правительства: с одной стороны, многие из таких чиновников находятся в таком положении, что имеют средства стеснять выборы; с другой – они все зависят от правительства и, следовательно, не могут совершенно свободно и самостоятельно защищать пред ним интересы граждан, – собственные интересы заставят их в большинстве случаев склоняться на сторону правительства. Эти резоны всем в камере были хорошо известны; по нельзя было без смеха слушать рассуждений, раздававшихся по этому поводу в парламенте.
Самые горячие споры возбуждены были выборами Либорио Романо. Некоторые предлагали уничтожить все его выборы, потому что он – чиновник правительства, советник в luogotenenza, нечто вроде наместничества в Неаполе, следовательно и по закону и по здравому смыслу исключается из свободных выборов. Но до здравого смысла никому дела не было в камере, а с законом справились вот как: учреждение luogotenenza – временное и в законе не поименовано; жалованья Либорио Романо не получает, а получает вознаграждение – indennita; следовательно, ясно, что может быть выбран. Боджио к этому присовокупил, что, впрочем, если бы Либорио Романо очень дорожил депутатством, то подал бы перед выборами в отставку, как другие это сделали. Камера зашумела немножко, как будто обиделась таким презрительным обращением с ней. Можно было ожидать, что она решит; а так как Либорио не подал в отставку и, значит – депутатства не желает, то и утверждать его нечего. Но решить так – значило бы сказать, что и камера в Либорио Романо не нуждается, а на это, разумеется, ни у кого не хватило духу, и выборы были утверждены в семи коллегиях; в осьмой только оказалась какая-то неправильность. И никто не хотел или не мог сказать простой вещи, – что вознаграждение и жалованье – равно плата, выдаваемая правительством, и что по принципу временная-то должность еще более должна быть препятствием к выборам, нежели постоянная: постоянный чиновник более прочен на своем месте, а временный – вполне зависит с своей должностью от желания министерства, он должен заботиться о возможно дольшем сохранении своего места и затем обеспечить себе выход из него, иначе завтра его должность будет уничтожена, и тогда куда он денется, если скомпрометирует себя пред министерством?
Одобрив выбор советника наместничества, должны были, разумеется, одобрить и выборы всех, служащих в совете наместничества или каким бы то ни было образом принадлежащих к этому учреждению. Таким образом, вошли беспрепятственно и Ла Фарина, и Патерностро[352], и др.
Кажется, впрочем, что поверка выборов нужна была более для того, чтобы протянуть время, нежели для настоящей правильности состава парламента. Камеру вообще поверка эта занимала очень мало; половина членов не являлись вовсе; из присутствующих большая часть занималась разговорами, чтением газет и т. п. Один из членов, Меллана[353], отличился особенным усердием и беспрестанно останавливал докладчика замечаниями, что такой-то служит там-то, получает то-то и, следовательно, не должен бы быть избираем. Один из докладчиков, которого избрание тоже было сомнительно по закону, но несомненно по милости к нему Кавура, некто Патерностро, служивший беем в Египте, нахально заметил раз, что г. Меллана, кажется, специально занимается биографией каждого из депутатов. Камера захохотала при этом замечании!.. Меллана встал
