Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов

Однако ж чтение кончилось благополучно и покрыто было рукоплесканиями. Пришла пора прений. Президент предложил для прений проект закона, состоявший из единственной статьи: «Виктор-Эммануил II принимает (assume) для себя и для своих преемников титул короля Италии». О чем тут препираться, думаете вы? Принимает так принимает – тем лучше. Рано немножко; лучше бы подумать о Риме и Венеции, да об управлении южных провинций, да об устройстве судьбы волонтеров, об улучшении участи работников, о сложении подати на военные издержки с Ломбардии, о выработке общего кодекса для всех провинций, и пр. и пр. Я и думал, что ораторы станут говорить в этом роде: «царство, мол, Итальянское пусть будет царством, только подумаем же, как его устроить…»

Но я очень ошибся в своих ожиданиях: ораторы и государственные люди тем и отличаются, что умеют находить в предметах такие стороны, на которые мы, грешные, не обращаем надлежащего внимания. Оказалось, что новый титул был предметом долгих и мучительных споров, сначала в частных совещаниях, потом в сенате, потом в журналах, потом между влиятельными депутатами, прежде чем дошел до публичных прений в парламенте. Во-первых, вместо преемников (successor!) хотели поставить потомков (descendent!), и один журнал даже написал донос на тех, кто возражал против «потомков»: это, говорит, они всё хлопочут об ослаблении принципа наследственной монархии… Потом заспорили о том, как лучше сказать: «король Италии» или «король итальянцев»? Пробовали решать «от разума»: одни говорили, что «король Италии» – предоставляет большую свободу личности, ибо относится только к стране, а не к обитателям; другие возражали, что, напротив, «король Италии» значит, как будто страна – его собственность, между тем как «король итальянцев» говорит только, что он управляет итальянцами, будучи ими же избран к тому… Не успев на поприще «разума», принялись решать «от политики»: что итальянцы есть на свете, в этом никто никогда не сомневался, говорили одни; – но нам нужно теперь заявить перед Европою существование Италии как нации, как государства; вот почему следует сказать: «король Италии». – Но, возражали им, – дело не а территории, а в людях; когда мы скажем: «король итальянцев», то этим самым и покажем Европе, что мы сформировались в одну нацию, под одним королем, без всяких подразделений между собою… Видя, что и тут резоны равносильны, вздумали решить «от примера»: во Франции император называется императором французов, следовательно и мы скажем: «король итальянцев»… Но тут Англия подошла: Виктория называется королевою Британии, а не британцев… Вопрос запутывался всё более и более…

И странное дело – толки о формуле – «Италии» или «итальянцев», да еще о первом или втором, – занимали туринцев не только в совещаниях государственных людей (тем, разумеется, что же и делать больше?), но и в простых беседах обыкновенных смертных. От нечего делать, шляясь целый день по кафе, я имел случай заметить, что о формуле этой спорили все с особенной охотой. И не то чтобы придавали ей важность, нет, – начинали почти всегда насмешливым тоном и при конце легко мирились на остроте; но как-то нечувствительно разговор делался живее, и через минуту несколько господ – глядишь – уж рассуждают и спорят, точно кому-нибудь из них банкротство угрожает. Один раз я заметил на смех: нельзя назвать «король итальянцев», потому что тогда надо будет переделать и другие титулы: «Иерусалима и Кипра»[362] на «иерусалимлян» и «кипрян»; а захочет ли еще Виктор-Эммануил быть королем иерусалимлян? – Итальянец принял замечание серьезно. «И в самом деле, говорит, как же с Иерусалимом-то?..» Товарищ его заметил, что Иерусалим надо бросить; но в итальянце моем возникло сомнение, можно ли бросить, и поднялся спор об Иерусалиме…

Толки о первом и втором были тоже в ходу, но не могли иметь такой продолжительности, потому что дело – надо отдать честь туринцам – склонялось очень легко в пользу первого. Находили, что просто смешно сказать: Виктор-Эммануил Второй, первый король Италии; прибавляли, что с сохранением Второго связываются феодальные предания и как будто высказывается маленькое поползновение пьемонтизировать новое царство Италии, притягивая его к прошедшему Пьемонта. Находились защитники Пьемонта, прямо говорившие: «так и нужно»; но они были в значительном меньшинстве… Говорят, что Риказоли нарочно приехал из Флоренции, чтобы восставать против «второго». Виктор-Эммануил мог бы ответить ему стихом русского поэта: «Что в имени тебе моем?..»[363]

Хорош, однако, и я: целую страницу написал о новом титуле короля Италии! Ну да уж что же делать, если написалась. Пусть остается, тем более что и продолжать приходится о том же, с очень небольшим изменением.

Против проекта закона говорили трое: Брофферио, Риччарди и Биксио. Записался было накануне Криспи, но не хотел говорить, сейчас увидим почему.

Оппозиция, не имея сил или уменья восставать против самого закона, ухватилась за форму представления его, и с этой стороны, точно, могла бы озадачить министерство, если бы оно не было так полно сознанием собственной силы и презрением к своим противникам. Брофферио, начавши свою речь немножко декламаторским изображением того, как все-все итальянцы участвовали в создании нового царства и в избрании короля своего, – вдруг переходит к тому, зачем же министерство в этом деле отнимает инициативу у нации и берет ее себе? Первый, кто провозгласил Виктора-Эммануила королем Италии, – был Гарибальди (здесь оратор вставил шпильку Кавуру); клич его был потом освящен народным голосом в избрании Виктора-Эммануила. Теперь то же самое должно быть еще освящено парламентом, как законным представителем народа. Ясно, что министерство тут ни при чем и потому не имеет права формулировать закон так, как оно сделало: не принятие нового титула королем должен одобрить парламент, а освятить законным и форменным образом народное провозглашение. Между тем в министерской формуле закона народ, в лице парламента, призывается – не предложить королю корону, а лишь одобрить предложение, сделанное министерством. Поэтому оратор предлагает вместо «принимает титул» сказать: «провозглашен народом итальянским». Для нашего короля, замечает он, сохранен был великий жребий – получить корону от народа, и для народа великое призвание – предложить ее, и теперь со стороны министерства и то и другое пренебрегается.

При этих словах Кавур вдруг расхохотался, за ним и все министры. Я посмотрел с недоумением на Брофферио; но тот, как видно, уже привык к приемам графа и продолжал свою речь, нимало не смущаясь.

В продолжение речи было несколько дельных замечаний и резких выходок. Например, по поводу прибавки к титулу