Покушение на Россию - Сергей Кара-Мурза

Здесь у идеологов «новых русских» сквозит небывалая для России идея правопорядка кастового общества — эта трагедия трактуется как убийство «низшими» представителей высшей касты. Эта идея стоит и за отказом от принципа соизмеримости вины и наказания, согласно которому смертью карается именно убийство, а не сопутствующие ему преступления. В Письме этот отказ выражен четко: кто-то задумал убийство, кто-то убивал, кто-то не воспрепятствовал ему… Различна степень соучастия этих людей в убийстве, но все они заслуживают смерти и только смерти. Почему же? Потому, что убили не обычных людей, а «детей истеблишмента».

И, наконец, самое главное — казни убийц в данном случае придается характер мести: «Убиение двух юных влюбленных не может не быть не отмщенным».

Понятно, что отец, переживший трагедию, имеет право на самые крайние чувства и выражения. Но как же нам быть именно с политическим документом? Да к тому же введенным в оборот за подписью ведущего социолога?

Мы воспитаны в культуре, которая исключает месть как движущий мотив права. Наказание, отмеренное согласно вине, служит трагическим актом власти, предотвращающим новые преступления, а также искуплением вины убийцы — и, таким образом, актом спасения его души. В русских летописях нет описаний казни, а в западных есть, и очень подробные. Их все же полезно почитать. В Средние века, когда Запад был христианским и убийство рассматривалось как покушение на любимое дитя монарха (а значит, было и оскорблением Бога, помазанником которого был монарх), убийство было преступлением государственным (так оно, кстати, было и в СССР — большинство убийств шло по статье о государственных преступлениях). Но когда на площади перед потрясенным народом колесовали убийцу, перед его концом главный судья подходил к умирающему и целовал его в губы. Его душе давали шанс на прощение перед Божьим судом. Ему не мстили, а воздавали наказание.

В той постановке проблемы смертной казни, которая выводится из убийства юной пары, видна тяга к архаизации права — к отказу от права и современного, и традиционного христианского. Тяга к введению норм права языческого, кастового. И это, в отличие от советского права, несущего в себе груз традиций, и от права царской России, будет означать торжество тирании. Языческой тирании касты (или расы) богатых.

Почитаем, как «Известия» описывают жертв убийства, расследование которого, как сказано, «находится на контроле у президента»: «Ненависть низших по отношению к высшим трансформировалась. Теперь эта злость, выливающаяся в зверства, живет и в поколении 19-летних… Они познакомились в Макдоналдсе. Она собиралась выйти замуж за Сашу и поехать с ним или в Гарвард или в Когалым, как он сам решит. Еще ей очень хотелось, чтобы Саша открыл ей небольшой ресторанчик, которым бы она занималась в свое удовольствие… У Саши было классное хобби: дорогие машины. Зимой он ездил на внедорожнике «Лексус», летом — на спортивной Альфо-Ромео… «Лексус» — дорогая машина. Новый стоит около 60 тысяч долларов… Дед убитого Валерий Исаакович Грайфер кроме председательства в совете директоров «ЛУКойла», является генеральным директором Российской инновационной топливно-энергетической компании РИТЭК… Они — типичная «золотая молодежь», фактически мир им уже почти принадлежал».

Итак, перед нами портрет тех, кого мы должны считать хозяевами жизни («мир им уже почти принадлежал»). Они, студенты, ездили на машинах, цена которых равна зарплате профессора за 60 лет — и вызывали тем самым зависть «подростков, выросших в Солнцево», подростков, которых новые хозяева жизни духовно опустошили и сделали алкоголиками и наркоманами в 19 лет, напичкав к тому же их головы мечтой о долларах и иномарках. И эти два полюса молодежи, сформированные реформой, два близнеца-брата, столкнулись на узенькой дорожке — и совершилось убийство ради джипа «Лексус».

Но разве «Известия» и социологи, много сделавшие ради этой реформы, видят в этой крови социальную драму, которая уже десять лет воспроизводит подобные убийства? Нет, эта драма трактуется образом, несовместимым ни с наукой, ни с этикой, ни с религией — как столкновение высшей и низшей расы: «Ненависть низших по отношению к высшим трансформировалась. Теперь эта злость, выливающаяся в зверства, живет и в поколении 19-летних…». Вчитайтесь только в этот вывод. «Ненависть низших по отношению к высшим»! (это, кстати, ложь, ибо убийцы не чувствовали к убитым никакой ненависти — они просто хотели отнять у них «джип» и хоть на момент стать такими же). Но обратите внимание на вскользь сделанное обвинение: «Теперь эта злость, выливающаяся в зверства, живет и в поколении 19-летних». Мол, люди старших поколений России, которых ограбили, чтобы купить все эти «Лексусы», конечно же, полны зависти и злости, а теперь вот она живет и в юношах из касты низших. Какая ложь и какая страшная провокация!

Очень много за эти два месяца было сказано важных вещей. Их надо хладнокровно обдумать, обнаружить заложенные в них мины замедленного действия и разрядить их через диалог. Нам сегодня никак нельзя сдвигаться с устоев нашей культуры, созданных Православием и проверенных в тяжелейшем XX веке.

Февраль 2002 г.

Главные итоги приватизации

В августе 2002 г. исполнилось 10 лет приватизации промышленных предприятий России (тогда РСФСР). До этого они находились в общенародной собственности, распорядителем которой было государство. Приватизация, проведенная в России в начале 90-х годов, является самой крупной в истории человечества акцией по экспроприации — насильственному изъятию собственности у одного социального субъекта и передаче ее другому.

Насильственным это изъятие было не потому, что пришлось избивать собственников или стрелять в них, а потому, что оно было совершено по решению политической власти, а не через куплю-продажу. При этом никакого общественного диалога не было, власть согласия собственника не спрашивала.

По своим масштабам и последствиям приватизация «по Чубайсу» не идет ни в какое сравнение с другой известной нам экспроприацией — национализацией промышленности в 1918 г. Кстати, большая часть промышленного капитала в России принадлежала тогда иностранным фирмам, а в ряде главных отраслей — весь капитал. Много крупнейших заводов и так были казенными.

Тогда в собственность, управляемую государством, перешли по требованию рабочих предприятия, которые были покинуты хозяевами (признаком было то, что они не закупили сырье или продавали акции немцам — по договору Брестского мира Россия была обязана потом оплатить эти акции золотом). И то предприятия при этом предлагались их же хозяевам в безвозмездную аренду с получением дохода, как и раньше — только не останавливай производства. «Обвальная» национализация произошла из-за гражданской войны.

В 90-е годы частным собственникам была передана огромная промышленность, которая изначально была практически вся построена как единая государственная система. Это был производственный организм совершенно иного типа, неизвестного ни на Западе, ни в старой России. Западные эксперты до сих пор не понимают, как было устроено советское предприятие, почему на него замыкаются очистные сооружения или отопление целого города, почему у него на балансе поликлиника, жилье и какие-то пионерлагеря.

В экономическом, технологическом и социальном отношении раздел этой системы означал национальную катастрофу, размеров и окончательных результатов которой мы еще не можем полностью осознать. Система пока что сопротивляется, сохраняет, в искалеченном виде, многие свои черты, как ни добивают ее черномырдины и грефы. Но уже сейчас зафиксировано в мировой науке: в России приватизация привела к небывалому в истории по своей продолжительности и глубине экономическому кризису, который не может удовлетворительно объяснить теория. Убили организм, а строения его не знают. И всякие ссылки на реформы Тэтчер, у которой якобы учился Чубайс, на приватизацию лавочек и мастерских в Польше при Лexe Валенсе — ложь и издевательство над здравым смыслом. Никакого подобия это не имеет промышленности СССР, которая представляла из себя один большой комбинат.

Приватизация 90-х годов стала небывалым в истории случаем соглашения между бюрократией и преступным миром. Две эти социальные группы поделили между собой промышленность России. Участие каждой было необходимо для такого дела. Номенклатура имела власть, послушный аппарат управления и идеологическую машину, чтобы парализовать общественное сознание. Уголовные и теневые дельцы имели подпольную организацию, действующую вне закона и морали, большие деньги и поддержку мирового криминального капитала, свои «боевые дружины» в трудовых коллективах — на случай протестов снизу.