Избранные и прекрасные - Нги Во

на миг нахмурился, я увидела, как его взгляд метнулся по комнате. И почти сразу он пожал плечами, потому что, если он смог вырастить этот дворец из прибрежного ила в Уэст-Эгге, значит, мог повторить то же самое и на берегу озера Мичиган.

– Конечно, можно, – широко разводя руками, ответил Гэтсби. – Зачем нам торчать здесь? Можем отправиться в Париж, Марракеш, Йоханнесбург, а может, Джордан даже покажет нам Цейлон.

Последние слова относились ко мне и сопровождались подмигиванием – тем самым, в котором я, подняв бровь, распознала дружескую насмешку.

– Ну, если вы желаете проверить, способна ли я за двадцать минут найти выпивку, конечно, можно, но, если речь идет о настоящей экзотике, почему бы нам не обратиться к Нику? Он мог бы показать нам все диковины Сент-Пола.

– Моя прабабушка родом из Бангкока, – вдруг сказал Ник, и я протянула руку, чтобы слегка ущипнуть его за щеку.

– Поразительное фамильное сходство, тебе не кажется? – осведомилась я, и он с усмешкой взлохматил мне волосы.

– Ни малейшего, дорогая. Ее родители были миссионерами ордена Франциска Искупителя. Прабабушка родилась на берегах Сиамского залива, едва ее мать и отец сошли по трапу с их корабля «Кармин».

В некоторых отношениях это было не просто географическое совпадение, хотя Ник об этом явно не подозревал. Я никогда не рассказывала ему печальную и трагическую историю Элайзы Бейкер и о том, как я сама стала одной из Бейкеров Луисвилла. Внезапно я задумалась о том, откуда, по его мнению, я взялась.

Разумеется, Дэйзи об этом знала, и наш разговор ей уже наскучил. Она побрела из кабинета в зимний сад, и мы втроем потянулись за ней, как хвосты прелестного воздушного змея, а в зимнем саду неожиданно обнаружили рояль.

Михель Клипспрингер в том году бежал из Германии, но не от ужасов войны, а после того, как его жена, знаменитая театральная актриса Грета Маннинг, связалась с каким-то высокопоставленным боевым магом. Вдвоем они увенчали Клипспрингера парой изящнейших и милых антилопьих рогов, упрямо торчащих из его курчавой каштановой шевелюры. И, как оказалось, напрасно, потому что в конце концов он стрелял в обоих, убил мага и искалечил свою жену. И бежал в Гуляйпольщину, которая прекратила существовать, когда большевики перекрыли ей кислород, потом в Грецию, а оттуда в Нью-Йорк.

Я несколько раз встречала его на вечеринках у Гэтсби, но, признаться, еще никогда не видела одетым в полосатую майку и подштанники, с трудом поднимающимся с пола, на котором он лежал в определенно неудобной позе. Его одежда аккуратно висела на открытой дверце шкафа, массивные черные концертные туфли были приставлены носками к стене.

– Эм-м… – он оправлялся с трудом. – Я как раз упражнялся, знаете ли. Это полезно для… для моей печени… Я уберусь с ваших глаз долой через…

– Да неважно, – перебил Гэтсби. – Просто сыграй нам.

Клипспрингер близоруко вгляделся в нас. Со своими рожками он был поразительно похож на олененка, робкого и ранимого.

– Я, собственно говоря, совсем разучился. Я же говорил вам, что не играю. Разучи…

– Довольно болтовни, старина, – сурово перебил Гэтсби. – Играй!

Ничуть не сомневаясь, что его приказание будет исполнено, он повел Дэйзи в глубину комнаты, чтобы усадить на бархатный шезлонг. Потом прикурил ей сигарету и сел рядом, а я взяла Ника за руку, пока Клипспрингер приближался к роялю, словно к дремлющему чудовищу.

Усевшись за клавиши в исподнем, он выглядел смешно и нелепо, но, едва его пальцы коснулись их, в воздух взвились трепещущие серебристые тремоло. Он словно навивал мелодию на пальцы, и я вдруг поняла: он играл то, что раньше только слышал.

Ник повернул меня лицом к себе, и мы удивленно закачались в танце. Где-нибудь в другом месте это была бы веселая песенка, ее бренчали бы на расстроенном пианино. А здесь, в сумерках, которые наконец наступили, удлинив наши тени на плитках, она звучала совсем иначе.

Хоть ночью, хоть днем от забав не устаем.

Ну разве нам не весело?..

Под пальцами Клипспрингера бойкий мотивчик превращался в нечто печальное, слишком мудрое и горькое. Играя, он закрыл глаза, по щекам заструились слезы. В глубине комнаты Гэтсби отвел руку Дэйзи с сигаретой и спрятал лицо во впадинке ее шеи.

Мы с Ником замерли, глядя на них. Воздух вокруг был полон летом и уверенностью, что в доме Джея Гэтсби лето – это лето – будет длиться вечно.

Ник обнимал меня за талию, я наконец повернулась к нему.

– Идем, – тихо позвала я. – Мы здесь ни к чему, верно?

Ник медлил, а потом, должно быть, кто-нибудь из нас издал громкий звук, потому что Гэтсби поднял голову и посмотрел в нашу сторону. Он не злился и не сожалел. Просто был в замешательстве. Там, где рядом с ним была Дэйзи, не существовало других людей. Он уже забыл, кто мы такие.

Ник тоже понял это и нехотя кивнул. Рука об руку, как дети из волшебной сказки, уходящие прочь от вспыхнувшего пряничного домика, мы вышли. Спешить нам было некуда, но оба мы уже пресытились удовольствиями, которые мог предложить Гэтсби. Входную дверь мы не нашли, зато отыскали выход для прислуги. И перебрались через узкую живую изгородь, разделяющую территории Гэтсби и Ника. Дождь снова припустил, лил сплошной стеной, и мы бросились под навес крыльца Ника, где еще постояли, переводя дыхание и вглядываясь в сторону только что покинутого сада.

– Ой! – воскликнула я, притворяясь веселой. – Моя одежда, мои туфли! Я оставила их у Гэтсби.

Наконец мы уселись рядышком на заднем крыльце, набросив мне на плечи пиджак Гэтсби – пиджак самого Ника остался в покоях Гэтсби, как моя одежда – в покоях Дэйзи, – и закурив одну на двоих сигарету с крепким турецким табаком. Ник сказал, что пристрастился к таким на войне, и мне она неожиданно понравилась.

– Ты обязательно должна когда-нибудь съездить со мной во Францию, – сказал он. – Только ты и я. Я бы показал тебе Руан и Гавр.

– Или Париж – или ничего, – отозвалась я, но это не был отказ.

Глава 15

Лето в Нью-Йорке тянется медленно, пока не начинает стремительно заканчиваться, и за четыре недели, которые перенесли нас из июля в мрачный, свирепый и лихорадочный август, я едва успела перевести дух. Сначала возникли сложности с тетушкой Джастиной, в результате которых мы провели несколько бессонных ночей и поселили у себя сиделку, потом целые выходные в Бруклине и Гарлеме не утихали волнения из-за Манчестерского закона, который отрезал путь для всех нежелательных и недостойных из длинного списка мест, а также привел к началу репатриации тех, кто злоупотребил гостеприимством, как деликатно выражались многочисленные