Гобелены грез - Роберта Джеллис

— Насколько нуждается в тебе сэр Вальтер, сын мой?

— Совсем… — начал Хью, но затем остановился, сдержав сильное желание сказать, что тот в нем совсем не нуждается. В вопросе, заданном Тарстеном, конечно, подразумевалось, что он хотел бы дать Хью какое-то поручение, из-за которого его надо забрать от сэра Вальтера, однако, у Хью хватило выдержки не ухватиться за это, как за предлог покинуть своего хозяина.

— Это зависит, — продолжил он, — от обстоятельств. На поле брани я по-прежнему нужен и буду нужен еще год или два. Оруженосцы Сэра Вальтера еще недостаточно сильны и не смогут защитить его так, как это сделаю я, да и сэр Вальтер уже не так силен, как прежде. Но для других целей… — Хью пожал плечами. — Теперь уже сэр Вальтер больше не находится при дворе короля Стефана, у него есть время присмотреть за своими владениями, любой справится с теми поручениями, которые он мне дает.

Тарстен кивнул и улыбнулся.

— Ты становишься мужчиной, Хью, таким мужчиной, что будешь радостью и благословенным даром для того, кто тебя полюбит.

Он замолчал, наблюдая за лицом Хью. Молодой человек сделал отрицательный жест рукой, которая спешила на помощь другой, чтобы взять кусок щуки, запеченной с каштанами, и забавно покачал головой в знак отрицания, но улыбнулся.

Необычно милая улыбка для столь волевого лица, — подумал Тарстен. И внешне, и внутренне старик чувствовал печаль, печаль, которая все сильнее росла с тех пор, как он впервые ощутил ее год назад.

Тарстен считал: человек есть оружие Господа, с помощью которого на землю нисходит добро. Его пост, бичевание и молитвы были чисто личным покаянием за его злые мысли и поступки. Он не бичевал себя и не молился в ожидании того, чтобы Бог вмешался в людские дела, посылая ангелов и сверхъестественные чудеса. Зная о несчастьях Хью, он целый год не проявлял заботу о нем, но поступал так потому, что считал — эти трудности недостойны внимания и исчезнут сами собой. Тарстен не считал, что для души полезна излишняя нищета. Теперь он хотел как можно скорее довести это дело до конца и сделать то, что, как он надеялся, принесет облегчение своему дорогому дитяти, которого он любил от всего сердца.

— Хорошо, тогда, — быстро сказал архиепископ, — из сказанного тобой следует, что я не нанесу вреда сэру Вальтеру, если попрошу его на время отпустить тебя послужить мне?

— Вообще никакого вреда! — воскликнул Хью, его глаза светились от радости и облегчения. Затем, сознавая, что такой пыл не совсем отвечал теперешней ситуации, и не желая ставить в известность Тарстена о своей несчастной судьбе, он озабоченно взглянул и желая все скрыть, сказал:

— Я понадоблюсь защищать его в битве, когда шотландцы развяжут войну.

— Я надеюсь убедить Дэвида не нарушать перемирия, — ответил Тарстен, склоняя свою голову над чашей и поднося ко рту ложку с тушеной рыбой.

Он был сильно удивлен и обеспокоен. Никогда еще не случалось, чтобы несчастья Хью были связаны со службой у сэра Вальтера и полагал будто ему не дает покоя его положение подкидыша. Тарстен поискал пергаментный лист, на котором расписался спустя несколько дней после того, как принял Хью под свою опеку. Он мог вспомнить любую мелочь, касающуюся этого события, и ему не потребовалось бы много времени для уточнения деталей, так как достаточно было бегло просмотреть этот документ.

Годами Тарстен раскаивался, что не провел более глубокого расследования. В то время ему было не до него, так как следовало соблюдать сроки предстоящих визитов. К тому же он верил в свое скорое возвращение в Дарем и на досуге надеялся разобраться с фактами. Но Тарстен ошибся. Во-первых, он был настолько занят делами новой дарованной епархии, что неделями и месяцами не мог отвлечься на что-либо иное; затем начались хлопоты с Кентербери, и он вынужден был писать папе ходатайство о своем деле. Успех ходатайства только навлек на него гнев короля Генриха и начались годы вынужденного изгнания. Потом у него была возможность вернуться в Дарем и порасспросить о рождении Хью и о его матери, но он был уверен, что никто в женском монастыре не вспомнит ее, так как настоятельница умерла, а многие из сестер уже покинули монастырь. Вновь прошли годы, и Тарстен по прежнему был занят, возвратившись к правлению своей епархией после долгого отсутствия, а затем стало слишком поздно.

Как ни странно, Хью никогда не задавал вопросов о своем происхождении. Он воспринял тот факт, что не является сыном Тарстена, так как знал — тот никогда не лгал, хотя Хью мог быть прижит от любовницы или даже от жены, поскольку это было обычным делом для священников. Ребенком его, похоже, вполне устраивала та любовь, какой он был одарен как питомец, и Тарстен не решался нарушать спокойствие дитя тем, что того не интересовало из-за равнодушия или нежелания узнать правду. Тогда, казалось, проблема родителей Хью вообще не вызывала затруднений.

— Но если у меня ничего не получится с Дэвидом, — продолжал Тарстен, все еще думая, поднять или нет вопрос о происхождении Хью, — то тебе ничего не помешает исполнять свой долг перед сэром Вальтером.

— В таком случае я уверен: моя служба вам никому не причинит вреда. — Хью широко улыбнулся. — Юноши будут справляться со всем гораздо быстрее меня и сейчас как раз самое время поручить им более ответственные дела.

Тарстен, который поднес ко рту и проглотил вторую ложку с тушеной рыбой, поднял голову.

— Ты так рвешься улизнуть со службы сэру Вальтеру, что даже не спросил меня: почему старому мирному служителю церкви требуется рыцарь?

Этот вопрос ошеломил Хью и он воскликнул:

— Я не рвусь улизнуть от сэра Вальтера!

Затем, покраснев под добрым, но пронзительным взглядом Тарстена, добавил:

— Это правда или почти правда, отец. Я люблю сэра Вальтера, а он — меня, это и есть источник переживаний.

Сказав это, Хью понял, что лучше будет продолжить и описать положение дел. Он был способен так поступить без угрызения совести, так как приглашение Тарстена на службу к себе разрешит создавшееся положение, и его опекуна уже больше ничего не будет беспокоить.

Но когда Хью закончил рассказывать о беспокойстве и ревности со стороны близких сэра Вальтера и его собственном страхе причинить боль хозяину, поведав тому обо всем или уйдя от него без всяких на то оснований, Тарстен отрицательно покачал головой.

— Это глупость, Хью. Почему ты раньше не рассказал мне об этом?

Хью засмеялся.

— Не знал, что старому и мирному церковному прелату понадобится воин. В чем дело, отец?

— Воин мне понадобится со временем, сын мой, но сейчас я хочу покончить с этим дельцем. Я стар, но, надеюсь, от старости не поглупел, и, считаю, ты достаточно молчал об этом, не желая беспокоить меня. Ты все еще полагаешь, что добьешься в этом успеха?