Гобелены грез - Роберта Джеллис

— Отец, дорогой и самый возлюбленный, на моей душе нет столь тяжких грехов, из-за которых Господь может отказаться от меня, — ответил Хью, понимая, что должен дать объяснение, иначе его слова могут усилить озабоченность. Затем он обнял руки Тарстена и нагнул голову, чтобы поцеловать его ладони. — Я… Я боюсь потерять вас, — прошептал он.

Тарстен от души засмеялся. Это успокоило Хью, так как в его смехе он не расслышал ничего, кроме старческого покряхтывания. Архиепископ высвободил руки и взъерошил огненные волосы своего питомца.

— Ты не можешь потерять меня, — сказал он. — Не думаешь ли ты, что, после того как я умру, то перестану существовать? Уверяю тебя, это не так. Я стану более реальным. Ты думаешь, я буду меньше о тебе заботиться и молиться за тебя? — лицо его стало хмурым. — Находятся люди, которые говорят будто душа теряет все свои земные заботы, но я согласен с этим только отчасти, ибо полагаю, что должны изгоняться только пагубные страсти. Как Христос любит нас на земле, так любит и на небесах. Он не оставит нас, так как благодаря самому Творцу царствует над нами. Почему я должен оставить тебя, который так мне дорог?

— Я не боюсь, что вы покинете меня, когда будете на небесах, но вы нужны мне здесь, где я могу говорить с вами, — сказал Хью, слегка нахмурившись.

Тарстен притянул Хью к себе и поцеловал его в лоб.

— Так ты пытаешься склонить меня к тому, чему чистая душа воспротивится? — он снова засмеялся.

Несмотря на свои опасения, Хью не смог удержаться и тоже засмеялся.

— Отец, что бы вы ни думали, вы никогда не убедите меня, будто ваша душа на небесах будет чище, чем сейчас.

Хью хотел еще добавить, что Тарстен должен бы учесть свой возраст и не изнурять себя суровым покаянием, но знал: этот довод будет бесполезным. Тут его осенило гораздо более блестящая идея. Тарстен верил в отделение души от тела согласно словам Христа: «Кесареву кесарево». Возможно, если рассказать ему об угрозе шотландцев, то это заставит его сохранить свои силы для политических действий.

— Меня беспокоит не только возможность потерять вас, — продолжил Хью. — Но и то, кто примет сан архиепископа и будет ли он столь же много значить как вы. Сэр Вальтер опасается, что король Дэвид не будет соблюдать перемирие, и, возможно, стоит только Стефану покинуть Англию, вы один сможете стать щитом для всей Северной Англии. Поэтому я умоляю вас, отец, заботиться о ваших силах и здоровье.

Тарстен снова сел в свое кресло, пригласив жестом Хью подняться и указав на стул.

— Итак, — сказал он, когда Хью пододвинул стул поближе и уселся на него. — Что за причина вызвала подозрения у сэра Вальтера?

Выслушав Хью, он вздохнул.

— Дэвид добр, но подвержен сильным соблазнам — его клятва Матильде, требование его жены вернуть все когда-то принадлежащее ее отцу, постоянные настоятельные уговоры его жадных дворян… Вероятно слухи имеют основание, а в том, что плохо знаешь лучше удостовериться, поэтому я пошлю письмо Сент-Эндрюсскому епископу, которого посвящал в сан, и спрошу, поклянется ли ему Дэвид хранить перемирие.

— А если нет? — спросил Хью.

— Я не знаю, какова будет его воля, — сказал Тарстен, кривя губы, — даже если сейчас Дэвид намерен соблюдать перемирие. Короли стали остерегаться давать клятвы епископам, некоторые из них не учитывают реальной политики. Однако я смогу многое уловить в ответе из Сент-Эндрюса и, уверяю тебя, сделаю все дабы сохранить мир. Что касается того, как это сделать, то сейчас я не могу ничего ответить. Мне необходимо подумать, как будет лучше, и помолиться за провидение.

Всегда, когда Тарстен должен был за что-то помолиться, Хью начинал нервничать. Проходили дни, архиепископ перестал выглядеть усталым и слабым, по мере того как стал регулярно питаться, и Хью почувствовал, что его дело успешно продвигается. Самое главное, Тарстен любил заниматься политикой и был последним, кого любил король Генрих, доверяя вести переговоры. Даже после того, как он попал в опалу, Генрих призывал его, чтобы тот помог провести особенно трудную часть переговоров. И в своих церковных делах архиепископ был не менее горяч, борясь за превосходство Йорка над шотландскими епархиями и за равенство с Кентербери в Англии. С возрастом ослабевало его желание сражаться за мирские почести, и он стал тщательнее изучать истинное значение той или иной ситуации. И все же Хью надеялся, что его опекун сочтет достаточно важным и достойным своего внимания сдержать истребительную резню, и не ошибся.

Хью не было сказано о том, какой ответ пришел из Сент-Эндрюса; очевидно, в ответе содержалась просьба соблюдать секретность, но был уверен в заинтересованность Тарстена, так как Пасха наступила и прошла без каких-либо признаков умерщвления плоти архиепископа, что тот делал, впадая в крайность. Когда миновал этот критический период, Хью поскакал обратно в Хелмсли, чтобы узнать от сэра Вальтера, как проходит его кампания. Он не сомневался в успехе сэра Вальтера, так как северные бароны привыкли действовать под его покровительством, однако Хью считал необходимым располагать определенной информацией, если ее запросит Тарстен, а от Йорка до Хелмсли было всего двадцать четыре мили. Хью всегда сокровенно хранил в душе уверенность, что не только добрый характер сэра Вальтера и потеря им сына, но и потребность Тарстена часто видеть Хью заставили последнего принять решение послать взращенное им дитя на воспитание к сэру Вальтеру.

Пока Хью пребывал в Хелмсли, поступило сообщение, что Стефан отправился в Нормандию на третьей неделе марта. Спустя несколько дней пришло письмо от Тарстена, в котором содержалась просьба к Хью прибыть снова на следующей неделе и пообедать с ним в уединенной обстановке. Желание Тарстена поговорить с Хью наедине вызвало некоторое оцепенение, так как и Хью, и сэр Вальтер считали, что если архиепископ намеревается убедить короля Дэвида соблюдать перемирие, то он пожелает согласовать свои действия с сэром Вальтером. Однако, как только закончились нежные приветствия, Хью понял: просьба о свидании наедине почти ничего общего не имела с вопросом о шотландцах. Тарстен сделал знак Хью, предлагая ему самому выбрать еду из блюд, приготовленных по случаю Великого поста: слугам было приказано поставить на стол три суповые миски с тушеной рыбой и дюжину деревянных блюд с разнообразными овощами, рыбой, сырами и яйцами. Тарстен положил на свою золотую тарелку совсем маленькие порции из двух блюд, добавил четыре полных ложки тушеной рыбы в изумительную чашу ослепительной белизны и тонкую, как яичная скорлупа, и начал без предварительных расспросов.