Потомки - Кауи Хеммингс

— Вряд ли, — говорит она. — Я в нижней части процентиля[48]. Правда, Рина тоже в нижней части. Рина говорит, что…

— Хватит про Рину. Вспомни, что мы о ней говорили.

— Ладно, только я хочу, чтобы завтра она пришла в больницу. Алекс приводит своего приятеля, и я тоже хочу позвать подругу.

— Скотти, Рина не может прийти сюда завтра.

— Почему?

— Ты знаешь, что будет завтра?

Скотти подходит к своему рюкзачку и начинает вытаскивать из него вещи.

— Скотти, я задал тебе вопрос.

— Да знаю, господи, папа!

— И что же? Скажи-ка мне, зачем мы пришли? Никакой Рины, поняла? И перестань копаться в рюкзаке. Скажи, зачем мы пришли в больницу и почему ты не хочешь прикасаться к маме или поговорить с ней?

— Папа!

Я поворачиваюсь. В дверях стоит Алекс. Она принесла бутылки с водой. Скотти сидит на стуле в углу палаты и смотрит в стену. Мне хочется ее обнять, но я не могу. Я поддался гневу.

— Зачем ты на нее кричишь? — спрашивает Алекс.

— Я не кричу. Твоя сестра говорила про Рину, вот и все. Девочки, я хочу только, чтобы все прошло гладко. Я не хочу вас… принуждать. Между прочим, где Сид? Мне нужно с ним поговорить.

— Наверное, ушел с девчонками, — говорит Скотти. — Вчера вечером, пока вы ходили в тот домик, на пляж пришли девчонки, которых мы встретили в отеле, и Сид ушел с ними.

— Что ты болтаешь? — спрашивает Алекс, и я вижу в ее глазах обиду.

— Наверное, пошли устраивать оргию, — с серьезным видом заявляет Скотти.

— Мне все равно, — говорит Алекс, хотя видно, что на самом деле ей не все равно. — О господи!

Я прослеживаю за ее взглядом. Рука Джоани поднялась вверх, словно она дает клятву.

Я мгновенно бросаю взгляд на ее лицо, но глаза закрыты. Да, Джоани иногда дергается, но Алекс еще этого не видела. Я поворачиваюсь к Скотти.

— Скотти, иди сюда, — говорю я.

Я смотрю на руку Джоани. Она сухая и бледная.

Ногти стали немного длиннее. Внезапно Джоани начинает шумно дышать, словно пытаясь справиться с одышкой.

— Она же не может дышать! — вскрикивает Скотти.

— Иди сюда, — властно приказываю я.

— Папа! — вмешивается Алекс.

Скотти подходит ко мне, опустив голову.

— Нет, может, — говорю я. — Доктор говорит, что это просто рефлекторные движения. Мама не борется, не страдает. А теперь возьми ее за руку.

Я вижу тонкие волоски на руке Джоани, морщинки на запястье. Я беру Скотти за руку и тяну к матери. Скотти упирается, Алекс кричит, требуя немедленно это прекратить, но я не обращаю на нее внимания. Разжав кулачок Скотти, я вкладываю ее руку в руку матери. По щекам Скотти текут слезы. Лицо идет красными пятнами. Я тоже так краснею, когда злюсь и когда занимаюсь сексом. Джоани продолжает громко дышать. Кажется, что она борется. Кажется, что она страдает. Я крепко держу Скотти, не давая ей вырвать руку.

— Папа! — кричит Алекс. — Прекрати!

— Возьми маму за другую руку, — говорю я ей, кивнув на кровать. — Бери! Сейчас же!

Алекс подходит к кровати с другой стороны и смотрит на мать. Потом закрывает глаза и нащупывает под одеялом ее руку. Лицо Алекс искривилось, словно ей предстоит съесть какую-то гадость. Она вынимает из-под одеяла руку матери и кладет ее сверху. Потом сжимает ее. Мне кажется, что крепко. Голова у Алекс опущена, и мне не видно ее лица. Скотти бьет дрожь. Я стою у нее за спиной, обнимая обеми руками, словно боюсь, что она упадет. Девочки должны это сделать, чтобы потом до конца своих дней не жалеть о том, чего они не сделали.

— Скажи что-нибудь, — говорю я Скотти.

— Нет, — отвечает она, и в ее голосе слышится мука. — Ты делаешь мне больно.

Я смотрю на Алекс. Ее голова опущена, плечи вздрагивают.

— Скажи что-нибудь. Алекс.

— Сам скажи! — кричит она, и я вижу, что она плачет.

Я наклоняю голову и начинаю тихо говорить с Джоани:

— Прости. Я не дал тебе того, о чем ты мечтала. Я не был тем человеком, о каком ты мечтала. Я не стал для тебя всем. А ты была для меня всем. Ты дала мне все, о чем я мечтал.

Я говорю так, словно читаю молитву. В голове жар, горло пересохло. Я мучительно пытаюсь что-то вспомнить, найти слова, которые заставят меня вспомнить, но в голове пусто. Мы с Джоани познакомились, когда мне было двадцать шесть, а ей девятнадцать. Почему я не могу ничего вспомнить?

— День за днем, — говорю я. — Дом. Вот и все. Обед, тарелки, телевизор. Выходные на пляже. Ты идешь туда, я сюда. Вечеринки. Дома ты жалуешься, что отвратительно провела время. Гоняешь на машине по Пали, не глядя на светофоры. — Больше ничего не приходит в голову. Такая v нас была жизнь. — Я все это любил, — говорю я и крепче сжимаю руку жены.

Я никогда так не говорил. Мне кажется, что Джоани посмеивается надо мной. Я поднимаю глаза и вижу Алекс. Ей не по себе. Скотти тоже. На лице у нее страх и смятение.

— Я прощаю тебя, — говорю я Джоани, и мне кажется, что она снова смеется.

Алекс обходит кровать и забирает у меня Скотти. Я держу за руку Джоани и смотрю на ее лицо. Она довольна. Я пытаюсь прочесть по нему, понять, что она хочет; мне тяжело видеть, как она довольна. Я наклоняюсь к самому ее лицу и говорю:

— Он не любил тебя. Я тебя люблю.

37

Почему выразить любовь так трудно, а разочарование легко? Я выхожу из палаты, не сказав дочерям ни слова. Стена слева стеклянная, и за ней виднеются темные очертания пальм и пустые парковые скамейки. Там огромное райское дерево; кажется, что его крона уходит в космос. В ветвях что-то блестит, но я не знаю, что это. Я подхожу к стоящим вдоль стены стульям и тяжело опускаюсь на один из них. Я закрываю глаза. Когда я их открываю, то вижу молодого человека, который что-то кладет на сиденье рядом со мной, потом идет дальше по коридору, на ходу раздавая свои бумажки всем встречным. Я беру листок, думая, что это рекламка большой распродажи или меню китайской закусочной. Вместо этого я вижу список похоронных услуг:

Стань частью кораллового рифа, когда уйдешь!

Люди алоха умирают в океане — пусть тебя увезут в каноэ и развеют над водой!

Пусть твой прах вознесется на земную орбиту!

Пусть твой прах взлетит на воздушном шаре и его развеют четыре ветра!

Погасни, как искра фейерверка!

Самая последняя фраза в этом списке заканчивается не восклицательным знаком. Там написано: «Пусть любимые люди смешают твой прах с землей, соберут в горшок и посадят в нем прекрасное деревце бонсай, которое проживет сотни лет, не требуя особого ухода».

В конце имя: Верн Эшбери. И номер телефона.

Я звоню, чтобы узнать расценки.

— Куда ты звонишь?

Я оборачиваюсь. Это Алекс. Она садится рядом.

— Сам не знаю, — отвечаю я. — Вот, дали рекламный проспект.

Я переворачиваю рекламку так, чтобы Алекс не прочла, и вновь закрываю глаза.

— Зачем ты это сделал? — говорит она. — Так нельзя, Скотти плачет. Она же еще ребенок!

— Она уже не ребенок.

— Сейчас она ребенок.

— Мне нужно домой, — говорю я и открываю глаза. — Я хочу поговорить с Сидом. У меня много дел.

— Зачем тебе Сид?

— Почему его выгнали из дома?

— У него спроси.

— Я спрашиваю у тебя.

— Не знаю. — отвечает она, и я ей верю.

— У нас нет на него времени, Алекс. Прости, что так говорю, но сейчас мне не до него. Скажи ему, чтобы оставил нас в покое и прекратил соваться в наши дела, черт бы его взял! Особенно теперь, когда тебе и так тяжело.

— Хорошо, — отвечает она. — Как скажешь.

Алекс протягивает руку и берет рекламный проспект. Я смотрю на нее, пока она читает.

— Верн Эшбери. Господи. Знаешь, мне нравится вариант с деревом. Очень трогательно.

— Да-да, — говорю я. — Кстати, что ты сказала Скотти? Она понимает, что происходит?

— Ей рука покоя не дает. Как увидела, что мама подняла руку, так решила, что ей теперь лучше.

— Ну и ладно, — говорю я.

— Нет, — говорит Алекс. — Не ладно. Тебе лучше с ней поговорить, папа. Ты все время на нее орешь. То она чего-то не знает, то не умеет себя вести, но ты пойми, она просто не понимает, что происходит. И знаешь, я больше не хочу заниматься ее воспитанием. Ей нужен ты, а не я.

С этими словами Алекс встает и уходит.

— Ты куда? — кричу я ей вслед.

Она не оборачивается, и я иду за ней, бросив рекламку со списком. Мы проходим мимо палаты знаменитости, которая кажется более одинокой, чем пустые палаты. Воздушные шарики сдулись, цветы в вазах поникли, в цветочной гирлянде, которую знаменитость повесил на ручку двери, видна белая бечевка.

В изножье его кровати стоит женщина.

— Поймите, я всего лишь волонтерка. — говорит она. — Я не имею права к вам прикасаться.

Алекс направляется к лифту напротив магазина подарков.