Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Бегума покачала головой.

— Но разве учит она тебя быть женщиной? Старается ли найти тебе мужа?

— Ну, не совсем так. — У Катрионы не было желания обсуждать запутанные отношения между тетей Летицией, лейтенантом Беркстедом и лордом Саммерсом. Как лорд Саммерс буквально толкал ее в объятия лейтенанта. Тем более что обитательницы зенаны скорее всего и так это знали. Разумеется, они жили в затворничестве от мира, но, как гласит пословица, «весь мир и его жена» сами напросились к ним в гости. — Скажем так: их усилия, к сожалению, были напрасны.

— Тогда мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы тебе помочь, — заявила бегума.

— Мы обязаны, — возвестила Мина. — Мы сделаем тебя красивой. Ибо твои глаза откроются лишь тогда, когда почувствуешь себя красавицей, поймешь силу своей неяркой английской красоты. И его глаза откроются тоже. И ты поймешь, каково это и как должно происходить между вами двумя.

— Я не уверена. — Катриону охватили сомнения. И она была встревожена. И Мина это видела.

— Посмотри на него, когда увидишь его в следующий раз, — настаивала Мина. — И подумай о моих словах, дорогая сестрица. Посмотри, какие сильные у него руки, какие широкие плечи, и спроси себя — только ли дружбы ты ищешь? Спроси, неужели это просто дружба, из-за которой учащается дыхание, а тело чувствует себя родившимся заново под покровом кожи? Спроси себя.

И Катриона спросила.

Понадобилась лишь эта осторожная подсказка, чтобы пробудить к жизни мысли и чувства, которые спали в ее душе. Чувственный огонь, который стягивал в тугой узел низ ее живота, когда она смотрела на этого мужчину. Итак, она спросила. И она увидела.

И поддалась соблазну предположений, которые сделала наблюдательная Мина. Соблазну мысли о том, что она может быть красива, очаровательна и сильна своей красотой. Соблазну чувственных нег в зенане. Ее массировали, скребли. Выщипали брови, умастили тело маслами — и она засияла. Поняла, что прекрасна, и словно родилась заново.

И Танвир Сингх, конечно же, это заметил.

Дверь в комнату Кэт была прочным барьером. Рука Томаса лежала на ее деревянной поверхности. Он знал, что Кэт стоит за дверью, слышал ее дыхание. И знал — она вспоминает.

— Ты была прекрасна, — сказал он, опускаясь перед дверью на корточки, чтобы его тихий голос был слышен с той стороны. — Я никогда не забуду, какой увидел тебя в тот день. Знаешь ли ты, что Мина пригласила меня прийти и посидеть с тобой, чтобы послушать музыку? И я пришел в назначенный час, но оказалось, что ты вовсе не сидишь в том павильоне и не слушаешь музыку. Ты танцуешь.

Картина, что встала перед глазами, шокировала Томаса — именно тем, что была отлично знакома. Это он уже видел, ночь за ночью, и вот она возникла перед ним наяву. Зрелище, открывшееся тогда взгляду, родилось прямо из его галлюцинаций. Из тайных мыслей и образов, возникших в его мозгу, распаленном фантазией и вожделением.

Мина и ее служанки учили Катриону Роуэн танцевать в плавной, текучей северной манере. Чтобы мисс Роуэн почувствовала себя свободнее, чтобы ничто не мешало ее телу следовать прихотливым изгибам и поворотам раджастханского танца, ее убедили снять застегнутые до самого горла английские одежды с длинными рукавами, за которыми не было видно рук, избавиться от оков жесткого корсета из китового уса.

— На тебе было длинное одеяние из роскошного шелка цвета темного сапфира. Эта синяя тончайшая ткань шелестела и выдавала твои секреты, когда ты двигалась. — Томас облекал воспоминания в слова. — А твои огненные волосы не были забраны в прическу, но заплетены в косу, которая падала, как шелковая лента абрикосового цвета, как раз на спину, ровно посередине. Помнишь? Мина надела тебе на голову целый каскад тяжелых драгоценностей, которые окутывали твое лицо сиянием как разноцветный водопад, когда ты танцевала.

И как она танцевала! Рисунок этого танца, с его ритмом и кружением, был для нее, конечно, нов, но она восприняла его с природной грацией, сохранив и чистоту линий, и легкость шага, и сердечную радость. Выразительным было каждое движение ее тела — от босых ног, подошвы которых были окрашены хной, до пальцев длинных белых рук, когда она поднимала их над головой, выгибая тело дугой. Тогда ее нежные груди соблазнительно натягивали ткань туники.

Он был поражен до немоты. Недвижный, как факир, он наблюдал за ней, стоя в дверном проеме, охваченный вожделением, и страсть билась в его жилах в такт ударам барабана-табла.

А потом он услышал, что она смеется.

— Ты засмеялась. В этом смехе не было ни осторожности, ни жеманности — ты смеялась в открытую, от души, смех звенел в тебе, исполненный искренней радости. Как будто ты только что поняла, что такое быть счастливой.

Мина тоже смеялась, поощряя свою ученицу, когда Катриона подражала движениям второй танцовщицы и застывала в изящных позах.

Вид его танцующей богини что-то освободил в его душе. Нечто такое, что уже не могло находиться под спудом. Никогда больше. Оно вырвалось на свободу и явилось ему во всей мощи подобно песчаной буре.

Его единственной мыслью было суровейшее из обвинений — как эта девушка, казавшаяся ему столь невинной, столь закрытой для низких желаний этого мира, явила вдруг ему такое знание своей телесной природы? Такую готовность своего тела? Такую гордость в эротическом напряжении своей плоти?

Пока ум его отмечал подробные изменения ее гибкой подвижности, тело застыло в изумлении. Или то было смятение, или — что было ближе к истине — да, именно так это и называлось: душераздирающая ревность! И это при том что он знал — такую звериную готовность ее тело испытывает только ради него.

И в этот самый момент он понял, что пойдет на что угодно, чтобы ответить так, как должен ответить мужчина.

Эта мысль его немного успокоила. И это было кстати, потому что одна из дам бегумы заметила его в темноте арки и предостерегающе взвизгнула.

В мгновение ока облаченная в сапфировые одежды соблазнительница исчезла.

— Ты покраснела до ушей, когда увидела меня, — продолжал он свою историю в надежде, что она стоит за дверью и слушает его. — Ты, конечно, сложила ладони, как сделала и Мина, чтобы приветствовать меня, но, похоже, тебя вдруг очень заинтересовали собственные босые ступни.

Но он не проявил милосердия. Не позволил ей убежать.

— Я спросил, хорошо ли ты себя чувствуешь, потому что, увидев меня, ты залилась краской и притихла. Но Мина избавила тебя от необходимости отвечать. «С ней все хорошо, ты сам видишь, Танвир. Разве ты не заметил перемен? Не сомневаюсь, что тебе, с твоими сикхскими убеждениями, многое не понравится. Но я думаю, она выглядит чудесно. Более утонченно, не правда ли?» А на лице самой Мины играла лукавая улыбка.