Перекресток волков - Ольга Белоусова

Истина вернулась. Вместе с реальностью. Теперь я знаю.

— Первый Белый Волк… Я, не Ами?

— Ты. Ами — лишь тот, кто соблазнился Силой. Теперь ты понял, что разница есть?

Я коснулся рукой Клыка. Он дышал вместе со мной, и это означало, что я жив. Когда-то давно Клык принадлежал мне. До тех пор, пока я однажды не подарил его странному беловолосому мальчику по имени Ами, который очень любил лес. Он хотел стать волком. Он стал им. Не просто волком — волчьим дьяволом. А у меня вырос новый зуб.

— Бог.

Крик, хрип, вкус соли на губах. Ослабевшая рука, пытающаяся оттолкнуть волчью тушу. Стекленеющие глаза. Скольких я убил? Я не считал.

— Да, бог.

— Бред. Бред! Бред!! Какой из меня бог?!

— Какой уж есть. Волкам не дано выбирать, как детям не дано выбирать себе родителей.

Я прикусил губу, борясь со слезами собственного бессилия. Богам не пристало плакать.

— Ну почему же… По всему выходит, что иногда выбирают… Том знал об этом? Неужели… — по спине пробежал холодок. — Вы… Вы вынудили его умереть! Вы его убили!

— Не надо так… драматично, Ной, — ее голос звучал ласково. — Да, Ами рассказал ему правду. Мы думали, что после его смерти ты вернешься в племя и получишь Клык. Так же, как получил его когда-то Том. Как получали сотни других волков, через чужую смерть. Ты сам поставил такое условие — Сила в обмен на чью-то жизнь. Не помнишь?

— Нет…

— Ты хотел ограничить стремление к Силе, но лишь раззадорил желание. На моей памяти никто в племени еще не отказался добровольно от обладания Клыком.

— Нет…

— Почему, когда умер волк, которого ты считал отцом, ты не вернулся?

Я не ответил. Она все равно не поняла бы. Растер затекшую шею, спросил устало:

— Зачем вы вытащили меня сюда?

— Ты становишься самим собою, — удовлетворенно заметила Динь. — Это хорошо…

— Ответь, зачем?

Она вздохнула.

— Твои дети должны вернуться домой.

— Мои дети?..

— Волки. Ты придумал нас, и мы поклонялись тебе прежде, чем ты нас бросил и забыл.

— Бросил?

— Так утверждает Ами, — она пожала плечами. — Но я думаю, он ошибается… Ты не бросал… Ты просто ушел… погулять… А потом ушли и волки…

— Ты ищешь мне оправдание? — удивился я.

Королева улыбнулась, искренне, как, наверное, давно уже не улыбалась никому, кроме своего короля.

— Да, ищу. Мне неприятно думать, что ты мог забыть о том, что так любил когда-то, забыть о тех, кому сам дал жизнь… Мне неприятно думать, что тот, кому мы поклонялись многие тысячи лет, оказался обыкновенным самовлюбленным божком, каких, я теперь это хорошо знаю, и так невероятное множество во Вселенной. Я не хочу разочаровываться в тебе.

В ее словах были горечь и надежда. Самое обидное заключалось в том, что я не мог ни обнадежить ее, ни утешить. Я просто не помнил и почти не понимал того, о чем она говорила.

— Я не знаю дороги домой, Динь, — сказал я, отводя глаза.

— Ты вспомнишь, — твердо сказала она. — Ты должен вспомнить. Ты — Бог, ты можешь все. Во всяком случае, Ами в этом уверен. Поэтому ты обязательно вспомнишь. Клык поможет. В конце концов это же твоя вещь. Мы так и не научились толком ею пользоваться.

Я поднял голову, встретился взглядом с самой красивой женщиной в тысячах миров. Синие-синие равнодушные глаза. Подозреваю, это равнодушие оттачивалось тысячелетиями. В сочетании с горечью слов оно выглядело отвратительно.

— Одно утешает — я могу не называть тебя мамой.

Голубь снова уркнул, расправил крылья — сизое и красное — и взмыл ввысь. Динь встала, отряхнула нежную ткань. Шелк игриво заструился вокруг стройных ног. В который раз улыбнулась. Горечь и надежда исчезли, осталось только это жуткое равнодушие.

— Думаю, я в состоянии это пережить. Я воспитала дочь. Теперь я понимаю Ами. Родительские обязанности утомляют.

— Нора?! — спохватился я. — Где она? Дочь Тома?

Синие глаза заискрились нежным светом. Лес на мгновение погрузился во мрак, а когда все кончилось, я понял, что королева исчезла. И еще я понял, что мы никогда с ней больше не увидимся. Не могу сказать, что меня это сильно огорчило.

— Нора найдет тебя, — прошелестело в воздухе. — Она знает, что предназначена тебе. Без тебя она — лишь половинка от себя… Ты всегда был одинок, так что считай это моим подарком…

Идеально круглая поляна, покрытая зеленым ковром травы. В центре — два деревца, склонившиеся друг к другу. Я знал, что найду Катю здесь.

Она сидела, прислонившись спиной к дереву. Мама… Конверт был вскрыт, значит, она читала последнее письмо Тома. Что же она чувствует, продолжая называть меня сыном? И ее дочь. Где она теперь, эта Нора? Нора… Так звали девушку, однажды привидевшуюся мне в парке. У нее были большие глаза и улыбка… мамина улыбка. Как же я, дурак, не понял этого раньше? Они ведь очень похожи — Катя, Нора и даже Алина, хотя у нее отцовский цвет глаз. Том… Отец, который не был мне отцом. Несчастный, изломанный судьбой волк. Я любил его, верил ему, мстил за него. Так что же мне теперь со всем этим делать? И что делать с самим собою?

— Я ждала тебя, — сказала Катя. — Почему-то я была уверена, что ты придешь сюда.

Я опустился перед ней на колени, сминая сочные листья земляники. Заглянул в глаза. В них не было даже намека на слезы. Какое-то время мы молчали.

— Кто ты на самом деле, Ной?

Я никогда не врал ей.

— Первый Белый Волк. Бог. Кажется…

— Бог… Разве так бывает?

— Как — так?

— Разве боги рождаются так… как дети? Разве боги могут болеть и умирать?

Я пожал плечами.

— Я и не рождался… Ты же знаешь. К тому же боги бывают разные. Ваш Иисус тоже родился у смертной женщины.

— Иисус был не богом, а божьим сыном.

— Извини, я не теолог, не вижу большой разницы. Значит, мне повезло больше, чем Иисусу. И, если это хоть как-то утешит тебя, могу добавить, что умирать я не собираюсь. Подозреваю, что это просто невозможно.

— Да… наверное…

— Знаешь, мам, ты не говори ничего… остальным. Еще слишком рано. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула она. — Но почему рано?

— Потому что я должен увести волков домой… А я не хочу. Вернее, не могу. Я не знаю, как это делается, и не помню, где находится вишневое небо. Я не уверен, что вообще когда-нибудь вспомню это. Понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула Катя. — Что ты будешь делать теперь?

Я немного подумал.

— Наверное, сначала отведу Бэмби в город. Не хочу, чтобы он пострадал. Мало ли что может взбрести Эдди в голову. Потом я убью полковника Чернышева. Потом… потом будет видно.

Катя испуганно схватила меня за плечи.

— Нет, Ной! Ведь этот мальчик — твой друг! Он не простит тебя!

Я осторожно, чтобы не обидеть ее, отодвинулся.

— Бэмби или Артур Чернышев. У меня не очень богатый выбор, не так ли, мама?

— Он не простит тебя, Ной…

Я пожал плечами.

— Ну, так что ж… Я должен ему жизнь. Я верну ее так, как смогу. А дальше — небо рассудит. Я пришел сюда за другим, мама. Я пришел, чтобы сказать: я люблю тебя. Ты, Алина, Эдди — вы моя семья. Ничто на свете не заставит меня думать и чувствовать иначе. Ты веришь мне?

Она кивнула, улыбнулась.

— Верю.

Я тоже улыбнулся, потом глубоко вздохнул:

— В следующий раз я вернусь в лес вместе с твоей дочерью, мама. Обещаю.

— Спасибо, сынок, — вот теперь она, кажется, собиралась расплакаться.

Конец. Аутодафе

Моей звезде не сужденоТепла, как нам…

Я бегу, падаю, поднимаюсь и снова бегу. И время бежит вместе со мной, обгоняет меня, не давая ни мгновения передышки. Я снова опаздываю.

Огонь на площади. Огонь под моими ногами. Запахи — крови и горящего мяса. Желтое бешеное солнце. Луна, седая от горя. Сизый голубь с огромными крыльями. Незнакомец в рваном плаще. Белые волосы выбились из-под капюшона. Ами. Тот, кто соблазнился Силой. Дьявол.

Том умер. Костер догорел.

— Проснись, Ной! Проснись же!

— … Это сон. Только сон.

— Ты мучаешь себя сам, Ной Первый Волк. Посмотри, ты обжег ноги… Огонь можно погасить.

— Сон. Только сон…

Конец. Перекресток

В слезах, в смерти, в огне ищи…

— Ух ты!

Я не любил город, когда пришел в него впервые. Четыре года и почти целую жизнь спустя, после смерти и воскрешения, потерь и разочарований, я все так же не смог полюбить его. К сожалению, присутствие в нашей компании моей кузины Лизаветы лишило меня возможности высказать вслух все то, что я думал по этому поводу.

— Ух ты, — сказала Лиза, когда мы вышли на берег реки.

Я взял ее с собой частично потому, что однажды неосторожно пообещал это сделать, частично потому, что понимал: она все равно отправится в город. И ее отец тоже это понимал — зов крови, что ни говори, — сильная штука, не зря в племени не любили смешанных браков. И лучше Эдварду было отпустить дочь со мной, чем без меня. Я хотя бы смогу ее оберегать.