Избранник ворона - Дмитрий Вересов

— Ты перегрелась…

Линда тряхнула головой и, резко качнувшись, встала.

— Извини, сама не понимаю, что на меня нашло, не придавай значения… Ой, побежали, наши, наверное, уже на дорогу вышли…

В конце августа все стройотряды вернулись в город, а второго сентября начались занятия в университете, однако, городской штаб работу не свернул. Линда, официально освобожденная от учебы еще на месяц, с утра до позднего вечера корпела над разного рода отчетностью и домой возвращалась усталая, голодная и злая. Она пулей пролетала через владения Яблонских, сразу за балконной дверью скидывала кроссовки или босоножки и переоблачалась в розовый халат, красноречиво вывешенный на дверях ванной комнаты. На столе ее ожидали бутылка пива, только что из холодильника, и что-нибудь вкусненькое на укрытой полотенцем сковородке. И лишь когда она, утолив первые голод и жажду, закуривала сигарету, начинала звучать негромкая восточная музыка, и словно джинн из кувшина материализовался Нил, прятавшийся доселе за высоким матрасом. На этот же матрас они обычно и заваливались после ужина, оставив мытье посуды на утро.

— Зигги, ты меня балуешь, — говорила Линда, целуя мужа.

— Не-а, проявляю элементарный эгоизм. Хочу приучить тебя к мысли, что и тебе придется именно так встречать с работы меня. Каждый вечер, много-много лет подряд. Даже когда я буду заслуженным старым пердуном, а ты…

— Заслуженной старой пердуньей, — докончила она.

— Отнюдь. Элегантной старой дамой с голубой челкой и ястребиным шнобелем.

Она выхватила из-под головы подушку и принялась охаживать ею Нила. Он уворачивался, хохоча во все горло…

— В Новгород, на четыре дня. Зональный смотр агитбригад, — пояснил он, перехватив ее удивленный взгляд. Взгляд был направлен на упакованный под завязку рюкзачок, стоящий возле матраса. — Поезд завтра утром. Наших полвагона, так что если хочешь, могу и тебя вписать.

— Хочу. — Линда вздохнула. — Но не могу. Никто не отпустит. Отчет сдаем послезавтра.

— Жаль… Ладно, вернусь — тогда и погуляем. Имеем право. А пока что ты отдохни от меня.

— Хочешь, открою страшную тайну?

— Ну?

— От тебя-то я как раз и не устала… Ладно, смотри там, веди себя, ешь с аппетитом, пей с перерывами, с кем попало не трахайся…

— И вам, гражданка Баренцева, настоятельно рекомендуется воздерживаться от случайных связей, — с важным видом изрек Нил, но не удержал тона и фыркнул в кулак.

Некультурная программа началась уже в поезде но Нила не тянуло ни на портвейн, ни на хоровое исполнение популярных песен, и как только позволили приличия, он удалился в тамбур спокойного соседнего вагона, где и провел большую часть пятичасовой поездки, общаясь преимущественно с мятой пачкой «БТ». За окном было тоскливо и пасмурно, и смутные дурные предчувствия бередили душу.

Тревога не покидала его весь этот день, и следующий тоже. Все было как в тумане. Их куда-то везли, что-то они там устанавливали, что-то играли и пели, потом их чем-то кормили, потом везли обратно, потом опять кормили, а потом они где-то спали. То есть, вообще-то он знал, что иногородних участников слета с шиком разместили в гостинице «Садко», в двухместных номерах, что соседом его по комнате числился лиаповец Скрипка, во многом благодаря своей фамилии ставший классным барабанщиком. В номере Скрипка появился дважды — один раз, когда заносили вещи, а вторично в первом часу, возбужденный и крепко поддатый. Нил не спал и слышал, как тот, громко сопя, возится с сумкой и достает из нее что-то булькающее и что-то шуршащее.

От экскурсии по городу и окрестностям, устроенной наутро, у Нила остались смутные впечатления, запомнились только синие, в золотых звездах, купола Юрьева монастыря, да всеобщее оживление, когда Олег Иванович, решивший сфотографировать группу на фоне Кремля со стороны Волхова, слишком энергично попятился и с высокого причала плюхнулся в реку вместе с фотоаппаратом, импортным плащом и фетровой шляпой. Но Нила даже это не позабавило. Меланхолию его не сбили ни выступление на послеобеденном конкурсном концерте, где сводный вокально-инструментальный ансамбль с его участием удостоился похвалы авторитетного жюри, в составе которого заседал какой-то хрен из ЦК ВЛКСМ, ни последовавший за концертом роскошный ужин с обильными возлияниями. Под высокими темными сводами детинца средневековые братины и ендовы соседствовали на длинных столах с современными салатницами, графинчиками, литровками и поллитровками, а среди многочисленных блюд предлагались и вовсе невероятные: типа стерляжьей ухи из судака и картофеля по-древнерусски. Их-то Нил из мрачного любопытства и заказал. Как известно, на халяву и уксус сладок. Но оказалось действительно вкусно, а черный квас, которым он запивал трапезу, отдавал медом, луговыми цветами и чуть-чуть мятой. Хотелось бы, конечно, чего-нибудь покрепче, тем более что выбор был богат. Но Нил предпочел не рисковать — нынешнее сумеречное состояние пугало его своей интенсивностью и полной беспричинностью, и алкоголь мог подействовать самым непредсказуемым образом.

Между тем, физиономии набившихся в банкетный зал молодых талантов с каждым новым стаканом делались все румяней и веселей, вместе с несвязностью речей нарастала их развязность, от гама, дыма и недосыпа разболелась голова. Когда же с противоположного конца стола покатилась, множась и крепчая на ходу, сильная идея всей гурьбой двинуть в общий зал, шугануть с площадки местных музыкантов и врезать несколько зажигательных комсомольско-стройотрядовских номеров, Нил окончательно понял, что отсюда пора делать ноги, иначе и его вытянут на сцену на чужом инструменте шибать идейно выдержанной романтикой по подгулявшим душенькам.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он поднялся, медленно вышел и по крутой лестнице спустился в общий зал, на ходу полюбовался на эстраду, откуда облезлые молодцы в розовых пиджаках пропитыми голосами призывали город Одессу цвести и процветать, глянул на самозабвенно выплясывающую потную публику, и поспешил дальше — звуки из мерзко хрипящих динамиков молоточками долбили мозг.

Дорогу сюда Нил не запомнил, поэтому дороги отсюда не знал. Вывернув из короткого коридора в узкое помещение, где вдоль одной стены тянулась деревянная стойка бара с высокими табуретками, а вдоль другой расположились столики на двоих, отделенные друг от друга невысокими барьерами, он решил, что забрел не туда, и хотел уже вернуться в коридор…

— Нил?

Растерянно щурясь, Нил завертел головой, но свет в узком зальчике был тусклым, и он не сразу разобрал, что за женщина машет ему рукой с дальнего столика, а, разобрав, обрадовался несказанно.

— Катя! Как ты здесь оказалась?

— На работе путевки в Новгород были. В «Детинец» поужинать зашла. А тебя каким ветром? Да ты садись…

И интерьер, и меню, и публика здесь были попроще, чем наверху. На тарелке перед Катей лежали три бутерброда — один с килькой и яйцом, два с докторской колбасой, — рядом стоял стеклянный кувшин с чем-то темным и пенным.

— Пиво? — поинтересовался Нил, присаживаясь.

— Круче. Медовуха. Попробуй, зашибенная вещь.

— А вот зашибать мне сегодня не хочется. И так башка болит.

— Как раз и пройдет. Ты не бойся, она мяконькая, почти квас.

Не слушая его возражений, Катя направилась к стойке и вернулась оттуда с чистым стаканом для Нила. Честно говоря, возражал он не сильно. Катя была частицей того мира, в котором ему было хорошо, весело, уютно: Мира Линды. Тревожная тоска отступила, и теперь можно было слегка расслабиться не опасаясь за последствия.

— Вкусно, — сказал он, осушив первый стакан. — Мы же с самой весны не виделись. Куда вы запропали?

— Соскучился? Сами вы запропали. После свадьбы к нам вообще не заглядывали, будто дорожку забыли. А потом пошли дела всякие, командировки. Ты же знаешь Ринго, он всегда найдет занятие… Лучше расскажи, как вы с Линдой лето провели.

И он начал рассказывать. Сначала сдержанно, больше отвечая на Катины вопросы, потом все обстоятельнее, откровеннее. Катя несколько раз поднималась, приносила новые кувшины, разливала, чокалась с ним, смеялась своим неподражаемым смехом, на который невольно оборачивались едва ли не все посетители. А Нил этого уже не замечал…

Первое, что он ощутил, еще не разлепив глаз, — трусы. Сползшие на колени, совершенно мокрые трусы.

— Это что же, это я же… — пролепетал он, чувствуя при этом, что пересохли и потрескались губы, а вместо языка во рту — кусок разогретого наждака.

На всякий случай он пощупал голову. И не совсем напрасно — волосы оказались не суше трусов, стало быть, не осрамился, а всего-то искупался где-то, а вытереться забыл. Интересно, кстати, что еще забыл? А вот все забыл! Между встречей с Катей и мокрым пробуждением у себя в номере (а номер точно его — голубые занавески, на стене «Жнецы» кисти Венецианова) зияет черный провал. Как наркоз…