Ричард Длинные Руки – король-консорт - Гай Орловский

В нижней растет аккуратная горка, а на стекле четкие отметины, означающие, как я понял, часы, четвертушки и даже минуты.

– Красиво, – сказал я подхалимски, – просто замечательно! Это такой металл?.. Или особого рода истолченный песок с некими примесями?

Он придвинул кресло поудобнее, чтобы хорошо видеть мое лицо в пламени свечи, ответил рассеянно:

– Нет… это Сомерхальдер.

– Сомерхальдер? – переспросил я. – Это такой минерал?

Он покачал головой, не отрывая внимательного взгляда от книги.

– Нет-ет, Джон Сомерхальдер. Был такой великий колдун.

– А-а-а, – сказал я понимающе. – Его работа? Он создал?

Он посмотрел на меня, как на дурака.

– При чем тут создал? Я убил его и сжег, а это его пепел. Намного удобнее, чем лучший просеянный мастерами песок. И в то же время напоминание, враг не дремлет… Сомерхальдер на свете не один.

Он ласково улыбнулся мне, добрый и милый ревнитель старых традиций в одежде, это же так важно, поинтересовался:

– Так что насчет зеркал, что вы где-то видели?

Я рассказал почти без утайки о двух зеркалах. В одном из которых можно наблюдать за непонятно где расположенной комнатой, полной волшебных сокровищ, что совсем не волшебные, где время от времени появляется некий маг, и о втором, где видишь дивный мир, в котором так хотелось бы жить…

Рассказал и о зеркалах в покоях леди Элинор, теперь герцогини Элинор, в одном можно видеть себя очень измененным, старым или в другой одежде и в непонятно каком месте, а другое показывает странный багровый мир, тоже полный диковинных вещей…

Он слушал очень внимательно, глаза то загорались восторгом, то мрачнели. Когда я умолк, он ухватил кубок с вином и осушил до дна, рука заметно тряслась.

– Сколько еще диковин в мире, – сказал он жарко, – эх, если бы…

– Что, – спросил я. – Что мешает?

– Нам нельзя покидать Храм, – ответил он потускневшим голосом.

– Почему?

Он вздохнул.

– Просто не можем. Не спрашивай, это долго объяснять, да и сам запутаюсь.

– Жаль, – сказал я, – мне бы тоже очень хотелось, чтобы вы своими глазами вот так, как меня. Вдруг да отыщете ключик.

Он скупо усмехнулся.

– К вам?

– Я человек бесхитростный, – заверил я. – У меня сердце на рукаве. Открыт всему миру, а также новым идеям, взглядам, вызовам времени, ибо толерантен и незашорен… А вы?

Он отвел взгляд.

– Вы человек свободный, брат паладин.

– Разве?

– Свободнее нас, – уточнил он, – монахов. Вступая в монастырь, мы отрекаемся от светской жизни и принимаем Устав, а также обязуемся следовать Правилам.

– Ваш Устав не позволяет? Или что?

– Все вместе, – ответил он уклончиво. – Хотя, конечно, вы меня не просто заинтересовали… а очень заинтересовали. Я буду думать, как найти решение.

Я понял по его лицу и понижению голоса, что разговор окончен, поднялся и скромно поклонился.

– Отец Форенберг…

– Брат паладин, – ответил он.

Я вышел в коридор, мелькнула слабая мысль, что остатки зеркала за это время уже рассыпались в мельчайшую пыль, а та и вовсе растворилась, так что никакие цистерианцы в самом деле ничего бы не сделали, отец Форенберг прав, но все равно я молодец, поймал на крючок. И если все пойдет правильно, то он землю будет рыть, но какой-то способ да выкопает…

Вдали мелькнула высокая и сутулая фигура Жильберта. Я обрадовался, крикнул не по-монастырски громко:

– Жильберт!.. Брат Жильберт!

Он оглянулся, лицо его болезненно дернулось, будто мой рев больно ударил по ушам, поспешил ко мне, часто-часто перебирая задними конечностями, потому что бегать неприлично, даже запыхался.

– Брат паладин, счастлив вас видеть!

– Ну да, – сказал я саркастически, – так рад, что даже не пришел повидаться.

– Дела, – сказал он умоляюще. – Я помогаю в меру сил опускать самые ценные книги в пещеры…

– Коллаборационист, – сказал я веско. – Ладно-ладно, не оправдывайся. Проводи меня к отцу Велезарусу.

Он уставился на меня добрыми и чистыми глазами ребенка, спросил опасливо:

– А он… разрешил? Человек он очень занятой.

– Отец настоятель разрешил, – оборвал я. – А хозяин лучше знает, что кобыле делает. Пойдем-пойдем! Твоя трусливая деятельность подождет, это важнее.

Он воскликнул послушно:

– Как скажете, брат паладин! В случае чего, сошлюсь на вас.

– Давай, – согласился я, – с меня как с гуся вода. Ого, еще выше?

– Отец Велезариус, – ответил он застенчиво, – на третьем этаже.

На третьем, куда я еще не поднимался, торжественная тишина, высокие своды, узкий коридор с мраморным полом, а вдали в стене сказочно прекрасные цветные витражи, не верю, что простое стекло, не иначе как горный хрусталь…

Я сам чувствовал, что начинаю ступать с неким благоговением, Жильберт вообще идет, как тихая мышка, глазки опустил долу, недостоин, значит, созерцания, а то залапает взглядом, пятна останутся.

Он подвел меня к массивной и огромной, непривычной для монастыря витражной двери. Добротной, крепкой, но со вставками из цветного стекла, из-за чего я ощутил себя в соборе.

А может, и привычной, мелькнула мысль. Много ли я монастырей видел?

Жильберт деликатно постучал к двери, сказал просительно:

– Отец Велезариус… Я привел брата паладина…

– Знаю, – донесся голос прямо из двери. – Его отец Бенедерий прислал. Ты, отрок, иди и не трепещи, а брат паладин… входи.

Дверь молниеносно ушла в проем, я едва-едва успел поймать взглядом это движение, а для брата Жильберта, если бы смотрел в эту сторону, она бы просто исчезла.

Но Жильберт, не отрывая взгляда от пола, поспешно развернулся и, быстро-быстро семеня задними лапками, как ручной хомячок, понесся к выходу из коридора и с этажа.

Я перешагнул порог, не стал оглядываться на захлопнувшуюся дверь, сказал почтительно:

– У вас прекрасная келья, отец Велезариус. Господь присматривает за вами.

– Бог нас всех видит, – буркнул он, – только не различает.

Я остановился. Он с минуту рассматривал меня из-под нависших седых бровей, наконец кивнул на кресло с изящно выгнутой спиной.

– Садитесь, брат паладин. Понимаю, вам бы лучше в седло, но нет у нас, увы, хотя если хотите…

– Нет-нет, – сказал я поспешно. – Я человек простой, мне и в этом кресле терпимо. Я не оторвал вас от молитвы, отец Велезариус?

– Лучшая молитва, – ответил он коротко, – это хорошо сделанная работа.

– Не ошибается только тот, – учтиво сказал я, – кто ничего не делает. Но и ничего не делать – ошибка! Так что работать как бы надо. Усердно.

Он усмехнулся.

– Золотые слова. С чем послал вас отец настоятель?

– Мне почему-то кажется, – проговорил я осторожно и готовый тут же втянуть рожки обратно, – вы уже знаете…

– Только с его слов, – ответил он небрежно, словно нет ничего проще слышать эти слова у себя на третьем этаже, в то время как аббат находится в своем кабинете на первом. – Но это говорит только о том, что я знаю, как вы рассказали аббату.

– У меня слабая фантазия, – пожаловался я. – Можно сказать, совсем хилая. Была бы побогаче, разве я пошел бы в короли? Нет, я стал бы человеком искусства!.. В общем, все было проще некуда…

Я рассказал о маяке, что есть главное, из-за чего я прибыл снова, случай с магом Карлом-Антоном Земмельвейсом попытался опустить, но тогда не объяснить, почему все чаще преследуют страшные сны, нехотя рассказал о черной короне Повелителя.

Он слушал сперва невнимательно, всем видом показывал, что занят, но известие о маяке заставило встрепенуться, а когда рассказал о темной силе, что свила гнездо во мне, заметно встревожился, долго молчал.

– Божья воля пригнула нас к земле, – сказал он наконец с сомнением в голосе, – но верю я, она же и поднимет!

Я ответил учтиво:

– Бог с нами, он нас не оставит.

– Брат паладин, – произнес он, – а ты замечаешь, что на твою долю выпали непростые испытания?

– Замечаю, – ответил я, – тревожусь, и изумляюсь, как многим вещам, тому же звездному небу над головой и странному чувству внутри нас… но задумываться над такими вещами некогда. Пока к нам приближается этот проклятый Маркус, а с ним гибель всему живому, когда заниматься своими мерехлюндиями?

Он вздохнул, развел руками.

– Ну, Маркус – это… это неизбежность…

– Маркус, – отрезал я твердо, – как потоп, который можно было бы избежать! Отец Велезариус, вы среди ученых и мудрых братьев в своем уютном мире начали забывать, что по ту сторону высоких стен церквей и монастырей это тупое и неграмотное стадо, злобное и полудикое, тоже наши братья!.. Они все точно погибнут, как моряки на утлой лодчонке, застигнутые страшной бурей!

Он осмотрел меня с непонятной иронией.

– Сын мой, ты заблуждаешься, полагая, что только в морском плавании или в бою жизнь отделена от смерти тонкою преградой. Грань между ними столь же ничтожна повсюду. Не везде смерть видна так отчетливо, но везде так же близко.