Литературное наследие - Арсений Несмелов

1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 1;

подпись: “А. Арсеньев”.

КТО НЕ ЛЮБИТ

НОВОГОДНЕЙ ВСТРЕЧИ?

    Сколько лет встречаем этот праздник    На чужбине, в стороне чужой,    Все сердца волнует он и дразнит    Обещаньем увезти домой.

    В эту ночь мы снова верим свято,    Что прекрасна жизнь и молода,    Что она тропинкою покатой    Двинет вспять ушедшие года.

    Что опять мы все помолодеем,    Позабудем утомленья дрожь,    И над Роком, сумрачным злодеем,    Вновь восторжествует молодежь.

    Кто не любит новогодней встречи?    Мчит она, как майская гроза…    Этот блеск, веселье… Эти речи    И почти поющие глаза!

    Пусть мы с ней становимся лишь старше,    Пусть весь шум лишь нежная мечта, —    В новогоднем окрыленном марше    Вечно юной силы красота!

    — С Новым Годом, милый, с новым счастьем! —    Шепчут нежно женщины друзьям,    И глаза их светятся участьем,    И глаза ответно льнут к глазам.

    — С прежним счастьем, с новым милым годом! —    Отвечает женщине любовь,    И не верит будущим невзгодам, —    Верит в счастье молодая кровь.

    В каждом сердце: “Год неплохо прожил,    Ведь и счастье было меж забот.    Слава жизни! Помоги мне, Боже,    Так прожить и наступивший год!”

    Сколько лет встречаем этот праздник,    Всё ж надежды истина проста:    — Каждый год нас не напрасно дразнит    Возвратить в родимые места.

    Пусть дороги наши вьюга лижет.    Пусть мой друг в раздумии поник, —    Верю я, что с каждым годом ближе    Вожделенный и счастливый миг!

1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 15.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

    Облака, как белые гондолы    Лучезарных голубых лагун…    Стаял снег и зеленеют долы,    Отовсюду слышен звон веселый,    Звон весенних серебристых струн.

    Сны зимы растаяли, как иней,    Словно иней — верба зацвела…    Даль одета вуалеткой синей,    Стерта резкость, стерта четкость линий,    Всюду дымка легкая легла!

    Взоры женщин ласковей, бездонней,    И пьянят тревожнее вина…    От истомы замирая, стонет    Наше сердце… В голубой короне    Шествует красавица Весна!

    Вешний ветер вьется, куролесит,    Оживает пробужденный лес…    В эти миги даже старец весел,    И повсюду на “Христос воскресе!”    Слышим мы: “Воистину воскрес!”

1931. № 96 (3298), 12 апр. С. 1;

подпись: “Н. Арсеньев”.

НА МОГИЛЕ

    Вечная память и вечный покой.    Звон похоронный, печальное пенье…    Крестит священник дрожащей рукой    Гроб — обиталище вечного тленья.    Лица склонились и плачут глаза…    Благоухание ладана. Стоны.    А над могилой — небес бирюза,    Липы зеленые, тихие клены.    Голубь серебряный носится там,    Голубь, — он символ бессмертного духа,    Он от земли полетел к облакам,    Маленький, точно блестящая муха.    Выше и выше! Над облаком. Над    Солнцем, сливаясь с лучистой короной!    Взмахи кадильные робко звенят.    Лица склоненные. Возгласы. Стоны…    Люди хоронят умерших. В слезах    Гроб опускаем в могильную прорубь.    Что же возносит на белых крылах    Ласковый, радостный, огненный голубь?    Душу уносит блестящий летун    В небо, над ним, — в голубую пучину!    Смерть проповедует — трус или лгун,    Мы же, поэты, не верим в кончину.    Ладан — печаль опаленных сердец.    Лица склоненные. Тихое пенье.    Скрыто безумие в слове конец,    Если не верить в сигнал воскресенья.

1931. № 246 (3448), 12 сент. С. 4.

Ст-ние посвящено памяти Владимира Алексеевича Казем-Бека (14.02.1892, Казань — 4.08.1931, Харбин), “доктора-бессребреника”; умер, заразившись дифтерией от больной девочки. Имя Казем-Бека было присвоено двум харбинским больницам.

БЛИННАЯ БАЛЛАДА

    С хрусткой корочкой    Да с икорочкой, —    Маслянистый блин,    Разгони мой сплин!

    Гей, приличная    Снедь балычная,    Закусь сочная,    Непорочная!..

    С разным соусом    И с анчоусом,    Да с селедочкой, —    Чтоб под водочку!..

    Снова градусам,    Сердце, радуйся,    Брось-ка думочку,    Да — за рюмочку!

    Блин с припекою    В пасть широкую    Опускаю я,    Выпиваю я!..

    Рюмка около,    Значит, — соколом,    А без Троицы —    Дом не строится!

    До шести не счесть, —    Потеряешь честь.    Как заплаточка, —    Вся десяточка!

    Дальше — сызнова,    Блин-то вызволит,    С хрусткой корочкой    Да с икорочкой!

    Не напраслина, —    Нынче Масляна,    Горы блинные,    Дни былинные!

    Ем не просто я,    Жажду тоста я, —    Ем с тенденцией,    Жду сентенции.

    Революцию,    Ведьму куцую,    Каждым пикулем    В морду тыкаем:

    — Вот не слушали б,    — Так и кушали б,    — В “рай” затопали, —    — Вас и слопали!

    Бросьте, нытики,    О политике    Разбазаривать,    Растабаривать!..

    Перелаетесь,    Поругаетесь,    И напраслиной —    Канет Масляна!

    Ведь немыслимо    Вечно с письмами,    Вечно с жалобой —    По редакциям.

    Надлежало бы    Не по фракциям,    Не по группочкам,    Переулочкам…

    Впрочем, что ж то я…    Воля Божия:    В лес — одной ногой,    По дрова — другой…

    Выпьем, гражданин!    Остывает блин    С хрусткой корочкой,    Да с икорочкой.

    С разным соусом,    Да с анчоусом,    Да селедочкой, —    Чтоб под водочку!

1932. № 63 (3619), 7 марта. С. 3;

подпись: “Сеня Смелов”.

ШТУРМ ХАРБИНА

    Защитники — на земляных валах,    Но враг подполз и бросился на приступ,    И через час борьба кипит в домах,    Борьба за пядь, за шаг, за каждый выступ!

    Но по стенам карабкается враг,    Врываясь в окна, гонит нас на крыши,    И остановлен отступленья шаг, —    Ведь только небо, только небо выше!..

    Лишь водное мерцание кругом,    Да тишина — безмолвие колодца!    И город, опозоренный врагом,    На милость победителя сдается.

    Вода, вода, зеленая вода…    Журчание и плеск случайных весел…    Надолго ль рок, зловещая беда,    В твои объятья бедный город бросил!

    Плывущий труп глядит в голубизну    Пустых небес, откоротав земное.    Качаясь, плот со скарбом проскользнул,    Напоминая о ковчеге Ноя.

    Всё тянется теперь к сухим клочкам    Земли, рекой у города отнятой,    Но нет конца напору и скачкам    Стихии яростной и необъятной.

    И вот за кровли уцепилась жизнь    Рукой, сведенной судорогой горя.    Пусть гнется цинк, но ты виси, дрожи,    И знай одно, что под тобою — море!

    Глаза детей из окон слуховых,    Тряпье на крышах, мокрые матрацы,    Но кто из нас к несчастьям не привык, —    За жизнь свою мы научились драться!

    На звонкой кровле примус загудел, —    Одна душа уже в спасенье верит! —    И чей-то крик несется по воде:    — Бог вызволит — река стоит на мере!

    Сбывает ужас, убывает дрожь,    Смелей глаза, осмысленнее взгляды.    Спеша на помощь, наша молодежь    Организует первые отряды.

    И снова ночь. Бескрайность тишины    И блеск воды под редкими огнями.    Прислушиваясь к шепоту волны,    Безгласный город терпеливо замер.

    И спит — не спит. Так побежденный ждет,    Ждет, не дыша, надменной мести вражьей.    Вода внизу, как часовой, бредет,    Мы пленники, и ты, река, — на страже!

    Нельзя ее движенью не внимать,    Внизу — конец, внизу гудит пучина.    На кровлях спят… И Бога просит мать    За крошку-дочь и за малютку-сына.

1932. № 228 (4053), 21 авг. С. 4.