Грусть белых ночей - Иван Науменко

Удивительное было послевоенное время, в чем-то великое, памятное. Впрочем, и тогда трезвый взгляд брал верх, и далеко не все секретари райкомов стремились во что бы то ни стало хлебосдачу закончить до первого августа.

Занятый размышлениями, Высоцкий не заметил, как перед его столиком остановился полноватый, седой, но с молодыми глазами человек.

— Вам из редакции звонят, — сообщил. — Редактор просит к телефону. Зайдемте в мой кабинет.

Это директор чайной, и в его словах чувствуется уважение к редакции.

В трубке веселый голос Иваньковича, редактора:

— Алесь Иванович, ищу вас целый час. Сейчас подъеду. Помните, просили повозить по району...

На ловца и зверь бежит. Высоцкий, как и вчера, места не находил, не знал, чем занять день.

Редактор — парень свойский, обходительный. Он, кажется, из тех уравновешенных людей, которые никогда не волнуются, не выходят из себя и на все — хорошее и плохое в жизни — смотрят снисходительно. Он высокий, широкоплечий, неторопливый в движениях, к его ладной фигуре идет красиво посаженная голова, темные, зачесанные назад волосы, в которых пробивается первая седина, кругловатое смуглое лицо.

Редакторская «Волга» старого образца, но блестит лаком и кажется новой, шофер чем-то похож на самого редактора.

— Сегодня начало занятий в системе партпросвещения, — сообщает Иванькович. — Поэтому и удалось вырваться.

Сентябрь, значит, кончился, начинается октябрь. Не так много времени осталось Высоцкому дышать воздухом родных мест. Три дня займут зачеты.

Выбравшись за пределы предместья, машина помчалась по асфальту, и Высоцкого охватило такое же чувство, какое нахлынуло тогда, когда он сошел с поезда и блуждал по улицам железнодорожного городка. До щемящей боли в груди он узнает окружающее и в то же время не узнает, так как перемены видны на каждом шагу. Пейзаж индустриальный: вдоль асфальта линия высоковольтной передачи, шеренга приземистых каменных построек, которые одна за другой появляются на горизонте, — тогда, когда он бродил по этой дороге, их и в помине не было, как не было и самого асфальта. Много на дороге машин. Знакомые деревеньки, которые мелькают по сторонам, кажутся молчаливыми, притихшими, картина застройки изменилась мало, те же самые хаты, улицы, только смотрятся по-другому, так как прежде всего поражают порядком и опрятностью. Теперь не редкость в сельской местности каменные, кирпичные дома — как на Минщине, так и тут, на Полесье, — и хоть еще не много таких домиков, но хорошо, что их начинают строить.

В памятные послевоенные годы, когда Высоцкий бродил от деревни к деревне по районам, сердце болело от вида родных селений. Он видел ухоженную каменную немецкую деревню и, сравнивая добротные дома, хозяйственные постройки, просторные дворы, сараи с нашими покривившимися деревянными хатками, хлевушками, на соломенных крышах которых зеленел мох, порой приходил в отчаяние. Думалось — сто лет понадобится, чтобы все это переиначить, перестроить, так как быт — что-то очень устойчивое, он переходит от дедов к внукам, от поколения к поколению.

Прошло двадцать с лишним лет, и можно пускать по знакомой дороге самых придирчивых туристов — пейзаж переменился до неузнаваемости. Много новых, пусть и Деревянных домов, хат; в старых, которые уцелели, покрашены ставни, фронтончики, почти на каждой крыше высится телевизионная антенна, дворы окружены садами, палисадниками, и потому селения кажутся зелеными островами. Колхозная застройка — новая целиком, аккуратно распланированная, кирпичные здания всюду побелены, ласкают взор, и совсем не видно послевоенных коровников, телятников, свинарников, которыми так гордились председатели колхозов, когда в деревню заглядывал корреспондент. Всюду на поле группки студентов, которые выбирают картошку, плетясь вслед за копалками.

— Едем возле нефтепровода, — объясняет Иванькович. — Осмотрим Нефтехимстрой — и на Дуброву. Пообедаем, переночуем. Я на занятиях поприсутствую.

Высоцкий вздрогнул — два года — в сорок седьмом и сорок восьмом — в Дуброве работала участковым врачом Клара, теперь возле буровой вышки берет пробы Галя. Удивительно сходятся его жизненные круги. Будто один накладывается на другой, и в тех именно местах, что сами по себе порождают подъем в душе.

А может, он потому и Дуброву любил, что там, в трех тесных комнатушках обычной хаты, в которой размешалась больница, расхаживала Клара, принимала больных, выписывала рецепты, неприступная и строгая в белом халате. Фактически она жила в городе, два-три раза в неделю приезжала к матери, пока, отбыв нужный срок, окончательно туда не перебралась.

Так или иначе, но он охотно ездил в Дуброву и тогда, когда Клара там не работала, бывал в «Красном тракторе» — так назывался местный колхоз — чаще, чем в других деревнях, и напечатал о его людях больше всего материалов. Было несколько очерков, а в сорок седьмом году — он хорошо это помнит — организовал полосу в честь того, что «Красный трактор» закончил сев ранних зерновых до первомайских праздников.

Клара его статьи, очерки невысоко ставила. Скорее всего, никогда их не читала. Его фамилия часто мелькала в областной газете, кроме обычных материалов он писал фельетоны, стихи и за это пользовался большим почетом у районных газетчиков, и, в какой бы район ни приехал, редакционные сотрудники его знали. Ничего этого Клара как бы не хотела замечать.

Ехали уже вдоль площадки Нефтехимстроя. Площадь, которую занимало строительство, огромная — целый городок, и всюду леса, железные каркасы, переплетения труб, которые ведут к огромным чанам разной формы и объемов.

Во многих местах поднялись блоки зданий из бетона и стекла, в которых, видимо, разместились цеха нефтеперерабатывающего завода. Земля повсюду раскопана, котлован на котловане, и на склонах ползают бульдозеры, гремят, вгрызаясь железными зубами в землю, экскаваторы — вокруг глина, железобетонные блоки и снова леса.

Возле строительной площадки сходится несколько дорог, таких же широких, заасфальтированных, похожих на ту, по которой проехали, и все забиты бесконечным потоком машин с длинными прицепами — на них бетонные блоки, кирпич, камень, трубы, железные конструкции и фермы.

С цепью машин трудно разминуться, и шофер свернул на дорогу, которая поперек пересекает площадь Нефтехимстроя. Можно с ближнего расстояния взглянуть на объекты, которые возводятся. Высоцкий мало понимает в строительном деле, не знает даже, как перерабатывается нефть в бензин, в другие горючее, смазочные материалы, но ему давно хотелось побывать на стройке. С того времени, как в родных местах открыли нефть, в душе то и дело вспыхивает радостный трепет. Может, это оттого, что родной уголок как бы сравнялся теперь с самыми прославленными местами. Когда при новом знакомстве у Высоцкого спрашивают, где он родился, то, называя местечко, ближайший город, он обязательно добавляет, что в этих местах добывают нефть.

Иванькович тоже возбужден. Шофер ведет машину на малой скорости, время от времени ее останавливает, а Иванькович, повернув к Высоцкому свое приятное лицо, рассказывает о крекингах, проценте серы в местной нефти, о ее высоком качестве. Поднаторел редактор в технических вопросах, начав писать про нефть и строительство. Стройка между тем действительно известна и значительно больше по размаху, по удельному весу, чем думал раньше Высоцкий. По мощности завод превзойдет Новополоцкий, но с пуском его запоздали. Новый секретарь горкома, доверчиво рассказывает Иванькович, стройкой только и живет, бывает тут ежедневно, летает в Минск и Москву и, очевидно, добьется, что в начале будущего года первая очередь завода вступит в строй...

Теперь Высоцкий и сам видит, что большая часть работы сделана. Через стеклянные стены длинной анфилады цехов, которые тянутся параллельно один другому и замыкаются в правильный четырехугольник, проглядывает их внутреннее оборудование — снова трубы, чаны, резервуары. С правой стороны стройки общежитие, а еще правее вырисовываются черты жилого городка. Когда ехали по асфальту, Высоцкий легко ориентировался на местности, узнавал места, пейзажи, теперь ничего не узнает, и ощущение такое, будто попал в совсем незнакомый мир. Он знает — завод размещается между Козляками и Крапивницей, деревнями ничем не знаменитыми, в которых он никогда подолгу не задерживался, так как не о чем было писать. Между деревнями был лес — дубняки, березняки. Теперь леса не видно, не видно даже следов раскорчевок, и поэтому, наверно, полная утрата ориентации. Кстати, чувство знакомое. На глазах Высоцкого отстраивался Минск, он помнит очертания старых площадей, скверов, вид зданий, каких давно нет, так как на их место встали новые площади и здания. Но и прежние время от времени всплывают в памяти, и, закрыв глаза, он до мелочей может восстановить их облик, и, значит, они как-то живут.