Грусть белых ночей - Иван Науменко

Уже около часа Высоцкий бродит по улице.

Как и в других деревнях, в Дуброве студенты копают картошку. Вернувшись с поля, часть из них сидит на крыльце клуба, поет под гитару, остальные, разбившись на парочки, гуляют по улице. Парни ходят в обнимку с девушками, переговариваются, смеются, девчата все без исключения в брюках. Новые ветры долетели и до Дубровы.

Тогда, сразу после войны, вечером в деревне царила тишина. Клуба не было, да и парней не было — не вернулись с войны, и девушки, наработавшись в поле, на фермах, рано ложились спать. Как раз как хотел Гавака. Странно вело себя то девичье поколение. Из девушек, ровесниц Высоцкого, хорошо если достались мужья хотя бы половине. Пять лет он ездил по деревням, ночевал, где придется, но ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь из девчат, не вышедших замуж и знавших, что не выйдут, набивался на короткую связь. Кажется, знали незамужние вдовы только тяжелую мужскую работу да грустные песни в поле. Тихо, без слова протеста сошли в свое женское небытие.

Тут, в Дуброве, в давние послевоенные годы телятницей работала одна из таких — Анастасия Федосовна Бурак. Высоцкий несколько раз писал о ней в газете. Маленькая, подвижная, с густым засевом веснушек на узком неброском личике, она была необыкновенно самоотверженной. Колхозные телята падали от бескормицы, и она готовила им пойло из собственной картошки.

Это было еще до того, как в Дуброву привезли председателем Гаваку. Однажды зимней ночью через Дуброву проезжал секретарь обкома, заметил свет в колхозном хлеву и заглянул на огонек. Настя Бурак как раз отпаивала ослабевших телят. В скором времени ее избрали депутатом Верховного Совета республики.

Она и во время депутатства ферму не бросила, ухаживала за телятами, но муж нашелся — хитроватый счетовод, который до сорока лет проходил бобылем. Когда Настя забеременела и подошло время рожать, ее, как депутата, отвезли в город, в роддом, там она родила двойню — мальчика и девочку, но, чтобы привезти роженицу назад, в Дуброву, Гавака коня пожалел. Настя с близнецами на руках прошла пятнадцать верст — от города до деревни — и еще плетеную люльку принесла на плечах — купила на базаре.

Гаваку за его поступок наказали — райком объявил ему выговор...

Политзанятия, наверно, кончились, так как свет погас во всех окнах школы. Гали нет — Высоцкий не знает, что думать. Парочки разбрелись, теперь на улице толпой вышагивают студенты, что сидели на крыльце клуба, по-прежнему под перезвон гитары они поют. Поодаль от студентов, чтобы не особенно бросаться в глаза, бродит Высоцкий.

Его одолевают невеселые мысли: старый, поседевший дядя, а равняется с молодежью. Когда только начинал преподавать, разница в летах между ним и студентками, которые всегда составляли большинство на филфаке, была невелика. Но шло время, студентки, получив дипломы, разлетались, на их место приходили новые, а он оставался в прежней роли. Это, наверно, создавало иллюзию бесконечной молодости. Может, он и поддался этой иллюзии? Но почему нет Гали? Может, ей стыдно ходить с ним по улице, потому и уклонилась от встречи...

При мысли, что он не увидит Галю, ничего ей не скажет, ему становится до отчаяния тоскливо и пусто. Он теперь уже корит себя за то, что не подошел к геологам, не поздоровался с Галей, не предложил пройтись. Несчастный влюбленный антропос, человек в футляре. Разве так, как сделал он, красивой женщине назначают свидание? Плевать она хотела на его условные знаки. Она просто над ним смеется. Женщина любит, когда перед ней преклоняются, когда готовы идти ради нее в огонь и воду. Побеждают настойчивые.

Он между тем бродит и бродит.

Поздно уже, студентов не слышно — наверно, разошлись по хатам. Огней стало меньше — Дуброва спит. Мысли у Высоцкого мельтешат, набегают одна на другую, он как бы дошел до высшей точки неистовства и готов теперь на самый безрассудный шаг. Сейчас он у кого-нибудь спросит, где ночуют геологи, пойдет туда и вызовет Галю. Лучше всего у дежурной спросить, в гостинице есть дежурная...

Он поворачивает, идет к гостинице и на крыльце видит Галю. На ней легкий плащик, она стоит на нижней ступеньке и как бы слегка покачивается. Заметив Высоцкого, нисколько не удивляется.

— Где вы были? — задыхаясь, не в силах скрыть волнения, спрашивает он. — Я весь вечер вас искал.

— На буровой есть бараки. Там мы ночуем.

— И геологи там? — вырывается у Высоцкого.

— Там. Где же им быть? — она отвечает как бы с вызовом.

— Галя!.. Вы все знаете. Я еще в городе сказал.

— Проводите меня. Я уже легла спать, да голова разболелась. Решила пройтись.

Они идут в направлении буровой. Дорога подымается на пригорок. Взошла луна, и цепочка огней, блестевшая в деревне, поблекла. Светло и хорошо при лунном сиянии. Все вокруг как бы окутано зыбким туманом.

— Я не хотел подходить к вам в столовой, — говорит Высоцкий. — Незнакомая компания.

— Правильно сделали.

— Почему не подождали меня?

Галя молчит. Могучее оружие у женщин — молчать, когда нечего сказать. Так же делала Клара. Никогда не отвечала на острые вопросы. На улице с ним не показывалась, даже тут, в Дуброве. Берегла авторитет. Строгий доктор в белом халате. Интересно, как было у нее с завучем? Неужели показывала себя такой же неприступной монашкой?

Ночь тихая. Где-то прокукарекал петух, залаяла собака. И снова тишина.

— Знаете, о чем я думаю? — спросил Высоцкий.

— О чем? О том, что не может вся земля стать городом. И не надо, чтобы становилась?

— Не понимаю, при чем тут город?

— У вас же поэтическая душа. Вы должны меня понять. Вот эту землю, небо, лунный свет, звезды, деревья, траву по-настоящему можно почувствовать только в деревне. Когда я вижу все это тут, да еще осенью, мне в лицо как бы дышит вечность. Осенью жизнь замыкает круг, чтобы весной начать новый. Пахнет привялой травой, и падает с деревьев желтый лист. Так было и так будет. И перед ликом вечности не терзаешься от неудач, несостоявшихся мечтаний. Тебе не повезло, так повезет кому-нибудь другому. Каждая отдельная личность как бы соединяется со всеми остальными людьми, со всей вселенной...

— Вы меня убаюкиваете. Как тогда в парке, — она заметно оживилась.

— Я преподаватель, это моя профессия.

— Вы интересно говорите.

— Спасибо за комплимент.

Не доходя до дубов, они повернули и пошли назад к деревне.

— Через неделю я уеду, — сказал Высоцкий.

— Через неделю? — В голосе ее послышался нескрываемый страх, она остановилась. При свете луны он видел ее лицо — растерянное, испуганное, в глазах блестели слезы. Как там, в парке, его захлестнула волна нежности, благодарности, жалости, он сделал попытку прижать ее к груди. Но она решительно, даже грубо вырвалась из объятий.

— Александр Иванович, я немолода. Мне тридцать два года. Знайте, я люблю вас. Ночь не спала, когда увидела вас в университете. Пойду за вами, только позовите. Но просто так — не могу... Никогда не могла. Я уже была замужем...

— Поздно, Галя, — сказал Высоцкий. — Никуда я вас не позову.

— Знаю. Я все про вас знаю, — она выкрикнула последние слова с отчаянием, сквозь слезы и, сразу сжавшись, ссутулившись, бросилась прочь.

Онемевший, убитый, с горячим комком, подступившим к груди, Высоцкий стоял на дороге и смотрел ей вслед...

XIV

Тихо ныла душа..

Настроение самоотверженности — сладко-щемящее, мучительное — не оставляет Высоцкого с той ночной минуты, когда на пригорке за Дубровой он расстался с Галей. В глазах стоит ее образ, он слышит ее отчаянный голос, ощущает всю ее, искреннюю, доверчивую и в то же время непокорную и гордую. Он еще не встречал такой женщины.

Мысли, чувства мелькают, путаются. Утром, когда он встал с постели, не закрыв после ночного свидания глаз, первым его желанием было побежать на буровую, найти Галю и искренне, честно ей все объяснить. Он же ничего от нее не хочет, согласен, чтобы только изредка писать письма, получать ответ, а если представится возможность — встретиться. Зачем решительно, безжалостно рвать то, что так красиво наметилось?

На буровую он, однако, не пошел. Какой-то внутренний голос как бы подсказывает, что Галя поступила правильно. Выбирать надо сразу. Со временем еще труднее будет выбирать...

Теперь он рассуждает какими-то масштабными категориями: молодой газетчик, который приезжал в Дуброву, писал заметки, очерки, неудачно ухаживал за Кларой, и сегодняшний преподаватель из столичного университета в его представлении сливаются в одну особу, как бы лишенную признаков возраста, особу эту обошло интимное, личное счастье, поэтому она держится на чувстве сопротивления и может предъявлять жизни счет. Он чувствует себя обиженным и обойденным. Пускай!..

Минутами наплывает неудержимая злость на Галю. Ему тогда кажется, что она целомудренная, неприступная только с ним, так как почувствовала, что он всей душой потянулся к ней. Женщины в таких делах имеют острый нюх: сама подогревала его чувства и, доведя их до наивысшего накала, отошла в сторону. Свою молодость выставляет как безотказную гарантию. Разве не знала, не представляла его положение? Он ее рабом не был и никогда не будет. Любви не просят!..