Незнакомец в зеркале - Сидни Шелдон

– Мы еще не закончили. Еще один раз. Ради меня, Тоби.

И заставляла его делать упражнение еще раз.

И еще раз, пока он не начинал беззвучно плакать от безумной усталости.

Во второй половине дня Джилл принималась заново учить Тоби говорить.

– Ооо… ооо.

– Ааа…

– Нет! Ооо. Округли губы, Тоби. Заставь их повиноваться. О-о-о!

– А-а-а…

– Нет, черт побери, нет! Ты будешь говорить! Ну, давай: О-о-о!

И он снова делал попытку.

Каждый вечер, покормив Тоби, Джилл ложилась к нему в постель и обнимала его. Она медленно проводила его неподвижными руками по всему своему телу, по груди и по мягкому углублению между ногами. «Потрогай это, Тоби, – шептала она, – все это твое, милый. Это принадлежит тебе. Я хочу тебя! Я хочу, чтобы ты выздоровел, чтобы мы снова могли заниматься любовью. Я хочу, чтобы ты меня трахал, Тоби!»

Он смотрел на нее своими живыми, блестящими глазами и издавал бессвязные, скулящие звуки.

– Скоро, Тоби, скоро!

Джилл была неутомима. Она уволила прислугу, потому что не хотела ничьего присутствия рядом. С тех пор она сама готовила пищу. Продукты заказывала по телефону и никогда не выходила из дому. Сначала Джилл приходилось то и дело отвечать на телефонные звонки, но скоро они стали редкими, а потом и вовсе прекратились. Бюллетень о состоянии здоровья Тоби Темпла перестал появляться в сводках новостей. Мир знал, что он умирает. Это был лишь вопрос времени.

Но Джилл не собиралась дать Тоби умереть. Если он умрет, то и она умрет вместе с ним.

Дни слились в одну долгую, бесконечную колею тяжелой и нудной работы. Джилл вставала в шесть часов утра. Первым делом она мыла Тоби. Он страдал полным недержанием. Хотя ему вводился катетер и надевалась пеленка, он все-таки умудрялся обделаться за ночь так, что нередко приходилось менять не только пижаму Тоби, но и постельное белье. Запах в спальне стоял почти невыносимый. Джилл наливала в таз теплой воды, брала губку и мягкую тряпку и смывала кал и мочу с тела Тоби. Вымыв, она его насухо вытирала и пудрила, потом брила и причесывала.

– Ну вот. Ты выглядишь красавчиком, Тоби. Посмотрели бы на тебя теперь твои поклонники. Но скоро они тебя увидят! Они будут драться за возможность увидеть тебя. Президент тоже там будет. Все там будут, чтобы увидеть Тоби Темпла.

Потом Джилл готовила Тоби завтрак. Она варила овсяную или манную кашу или делала яичницу – пищу, которой она могла кормить его с ложечки. Она кормила его как младенца, при этом все время с ним разговаривала, обещала, что он обязательно поправится.

– Ты – Тоби Темпл, – повторяла она нараспев. – Все тебя любят, все хотят, чтобы ты вернулся. Твои поклонники ждут тебя, Тоби. Ты должен поправиться – ради них.

И начинался еще один долгий, мучительный день.

Джилл отвозила Тоби к бассейну, где выполняла с ним упражнения. После этого она делала ему массаж и занималась с ним речевой терапией. Потом ей пора было готовить ему ленч, а после ленча все начиналось сначала. Во время всех этих процедур Джилл не переставая говорила Тоби, какой он замечательный и как все его любят. Он – Тоби Темпл, и весь мир с нетерпением ждет его возвращения. Вечером она вынимала один из его альбомов с вырезками и показывала ему.

– Вот тут мы с королевой. Помнишь, как все они приветствовали тебя в тот вечер? И опять так будет. Ты станешь еще лучше, чем тогда, Тоби, еще лучше, чем когда бы то ни было!

Джилл заботливо укрывала его на ночь и совершенно без сил валилась на раскладушку, которую она поставила рядом с его кроватью. Среди ночи ее будили ужасные запахи и звуки, издаваемые опорожняющимся кишечником Тоби. Она с мучительным усилием вставала, подмывала Тоби и меняла ему пеленку. Пока она справлялась с этим, наступало время идти готовить ему завтрак и начинать еще один день.

Еще один – в бесконечной веренице дней.

С каждым днем Джилл давила на Тоби чуть сильнее, подталкивая его чуть дальше. Ее нервы были настолько напряжены, что, если она чувствовала, что Тоби не старается, она била его по лицу.

– Мы им покажем, – свирепо говорила она. – Ты обязательно поправишься!

Джилл была в состоянии физического изнеможения от этой нещадной гонки, которой она себя подвергла, но, когда она ложилась ночью в постель, сон не шел к ней. Слишком много видений проносилось у нее в мозгу, словно сцены из старых фильмов. Вот она и Тоби в окружении толпы репортеров на Каннском фестивале… Президент у них дома в Палм-Спрингс, он говорит Джилл, как она красива… Поклонники, толпящиеся вокруг нее и Тоби на премьере… Золотая пара… Вот Тоби поднимается, чтобы принять медаль, и падает… падает… Она незаметно засыпала.

Иногда Джилл просыпалась от внезапной, резкой головной боли, которая никогда не проходила. Тогда она лежала в темноте, борясь с этой болью, до восхода солнца, а там уже пора было кое-как подниматься.

И все начиналось с самого начала. Казалось, будто она и Тоби – единственные люди, уцелевшие после какого-то давно забытого катаклизма. Ее мир сжался до размеров этого дома, этих комнат, этого человека. Она безжалостно погоняла себя от зари и до поздней ночи.

Она погоняла и Тоби, своего Тоби, заключенного в аду, в мире, где существовала только Джилл, которой он должен слепо повиноваться.

Медленно тащились монотонные и мучительные недели, превращаясь в месяцы. Теперь, завидя идущую к нему Джилл, Тоби начинал плакать, потому что знал, что его ждет наказание. С каждым днем Джилл становилась все неумолимее. Она насильно двигала безвольные, бесполезные конечности Тоби до тех пор, пока это не превращалось для него в непереносимую пытку. Он издавал жуткие булькающие звуки, умоляя ее перестать, но Джилл говорила: «Нет, еще не пора. Надо продолжать, пока ты вновь не станешь человеком, пока мы не покажем им всем!» И она продолжала месить его измотанные мышцы. Тоби был беспомощным младенцем в оболочке взрослого человека, растительным организмом, он был никем. Но когда Джилл смотрела на него, она видела его таким, каким он должен стать, и заявляла: «Ты будешь ходить!»

Она ставила его на ноги и, поддерживая, переставляла ему ноги одну за другой, так что у него получалось что-то вроде гротескной пародии на движение, и сам он походил на пьяную, раздерганную марионетку.

У Джилл участились головные боли. Голова могла заболеть от яркого света, сильного шума или внезапного движения. «Надо показаться врачу, – думала она. – Потом, когда Тоби поправится». Сейчас было не время и не место заниматься собой.

Только Тоби!

Джилл походила на одержимую. Одежда свободно болталась на ней, но она не знала, насколько она потеряла в весе и как выглядит. Ее лицо похудело и вытянулось, глаза провалились. Ее когда-то прекрасные, блестящие черные волосы стали тусклыми и свалявшимися. Она этого не знала, а если бы и знала, то ей было бы все равно.

Однажды Джилл нашла под дверью телеграмму с просьбой позвонить доктору Каплану. Некогда. Надо продолжать работу.

Дни и ночи слились в какое-то кафкианское мелькание, состоящее из купания Тоби, его гимнастики, смены его белья, его бритья, его кормления.

А потом все сначала.

Она купила Тоби тележку для ходьбы, привязала к ней его пальцы, а сама переставляла его ноги, поддерживая, стараясь показать ему движения при ходьбе, водя его взад и вперед по комнате, пока не засыпала на ногах и не переставала понимать, где она, кто она и что делает.

Однажды Джилл полночи провела возле Тоби, а потом ушла к себе в спальню и там впала в тяжкое полузабытье перед самым рассветом. Когда она проснулась, солнце стояло высоко в небе. Она проспала далеко за полдень. Тоби не кормлен, не вымыт, не переодет! Он лежит там, в своей постели, совершенно беспомощный и ждет ее; наверное, он уже в панике. Джилл попыталась встать и поняла, что не может двинуться. Она была во власти такой безумной, пронизавшей ее до самых костей усталости, что ее обессиленное тело больше не желало ей повиноваться. Она лежала в беспомощности, понимая, что проиграла, что все было напрасно, все эти адские дни и ночи, месяцы мучений, все было бессмысленно. Ее тело предало ее, как предало Тоби его тело. У Джилл больше не осталось сил, чтобы передать их Тоби, и от этого ей хотелось плакать. Все было кончено!

От двери спальни до нее донесся какой-то звук, и она подняла глаза. В дверях стоял Тоби, один, вцепившись дрожащими руками в свою тележку для ходьбы, а его губы издавали неразборчивые, хлюпающие звуки и кривились в мучительном усилии что-то произнести:

– Дж-и-и-и-и-х… Дж-и-и-и-и-х…

Он силился сказать «Джилл». Она безудержно разрыдалась и никак не могла остановиться.

С этого дня дела Тоби пошли на поправку с феноменальной быстротой. Теперь он и сам понял, что выздоровеет! Тоби больше не протестовал, когда Джилл требовала от него того, что было выше его сил. Наоборот, он был рад этому. Он хотел выздороветь – ради нее. Джилл стала его богиней. Если раньше он любил ее, то теперь он ее боготворил.