Замок на Воробьевых горах - Евгения Грановская

– Ну, как дела?

– Неважно, – ответила Мария.

– Из-за Ковалева? По-моему, он что-то против вас замышляет.

– Я его не боюсь, – усмехнулась Варламова. – Вы ведь не дадите меня в обиду.

– Правда? С чего бы вдруг? Впрочем, вы правы. Я терпеть не могу этого хлыща и не позволю ему диктовать свои условия. Но должен вам сказать, что я не так силен, как прежде. Ректор мною жутко недоволен. Считает, что из-за болезни жены я запустил дела. И многие в ректорате согласны с его точкой зрения.

Завадский налил себе еще.

– Думаю, здесь тоже не обошлось без Ковалева, – сказала Мария. – Парень копает под вас, и он очень энергичен.

– Копает, верно, – согласился завкафедрой. – Но даже сейчас я ему не по зубам. В конце концов, даже в самой тупиковой ситуации у мужчины всегда есть последний, решающий аргумент.

– Какой?

– Если понадобится, я просто выведу его в коридор и набью ему морду.

– Аргумент убедительный, – кивнула Мария. – Но в таком деле он вряд ли поможет.

– Ковалев – ничтожество и бездарь. Он дерьмовый ученый и дерьмовый администратор. Его здесь держат лишь из уважения к его отцу и деду. Вот это были ученые!

Максим Сергеевич снова взял бутылку, плеснул себе, отпил, медленно опустил стакан. Снова повисло молчание.

Разговор явно зашел в тупик. Мария пристально вгляделась в лицо Завадского. Судя по рассеянному взгляду, его мысли вновь были заняты другим. И словно в подтверждение ее догадки, Завадский провел ладонью по лицу, как бы снимая с него паутину, и глухо сказал:

– Кстати, я вам еще не говорил? Сегодня ночью моя жена умерла. – Уголки его губ дернулись, словно хотели сложиться в ухмылку, но опять опали. – Представляете? – пробормотал он, словно сам не мог поверить в то, о чем говорил. – Она все-таки умерла.

Не дожидаясь реакции Марии, Завадский снова потянулся за бутылкой. Мария неотрывно смотрела на него, наблюдая, как он наклоняется к столу, открывает бутылку и наливает себе коньяк.

Выпив, Максим Сергеевич протянул руку и попросил:

– Дайте сигарету, а?

Около минуты Завадский молча курил, выпуская дым через нос, рот у него при этом был приоткрыт. Мария тоже молчала. Уйти так просто она уже не могла, а сказать ей было нечего. Наконец Завадский нарушил молчание.

– Черт… Не могу представить, что когда приду сегодня домой, ее там не будет. Я позвонил в Бюро добрых услуг и попросил прислать уборщицу. Она, конечно, все там уберет, но запах… – Мужчина поморщился. Затем взглянул на Марию и деловито осведомился: – Как вы думаете, запах может выветриться за один день?

– Если вы говорите о запахе лекарств и экскрементов, то вряд ли, – ответила Мария. – Он въелся в стены. Понадобится хороший ремонт, чтобы избавиться от него.

– Я тоже так думаю. – Завадский мотнул большой головой. – Вызову бригаду ремонтников, а сам перееду в общежитие. Кстати, у вас ведь в блоке вторая комната свободна?

– Да, – несколько растерянно откликнулась Мария.

Завадский сжал в пятерне пустой стакан.

– Вот и отлично. Сегодня же перееду.

И он снова взялся за бутылку. Потом сидел напряженный, не прислоняясь к спинке стула, пот выступал у него на лбу, но он этого не замечал.

Вдруг Максим Сергеевич слегка качнулся вперед, ухмыльнулся и с горечью проговорил:

– Человек в горе смешон. И выглядит еще смешнее, когда нет никакого повода для горя. Моя жена умерла, но для нее смерть была освобождением. А мое горе – это горе эгоиста. Горе ребенка, у которого отняли привычный мир и ничего не дали взамен. Послушайте, вы ведь экстрасенс? Что, если мы с вами устроим небольшой спиритический сеанс и вызовем ее сюда?

Мария отвела взгляд. Ей стало нестерпимо жалко Завадского. Поскольку тот ждал ответа, она сказала:

– Я не занимаюсь спиритизмом.

Завкафедрой снова откинулся на спинку стула.

– Жаль. Я бы хотел узнать, каково ей сейчас там.

Его лицо омрачилось, стало озадаченным, словно он пытался что-то прочесть, но свет был слишком тусклым. Когда он снова заговорил, голос прозвучал глухо и странно отдаленно, словно из подвала.

– Вы знаете… а ведь она мне изменяла.

В первую секунду Мария подумала, что ослышалась.

– Простите, я не…

– Жена изменяла мне, – повторил Завадский и медленно поднял на нее взгляд.

– Изменяла? – эхом откликнулась Мария, совершенно потерявшись.

Завадский кивнул:

– Да. С каждым встречным мужиком. Я должен был развестись с ней еще четыре года назад, когда в первый раз застукал ее в постели с другим. Но почему-то все медлил… Потом, уже заболев, она несколько раз просила меня убить ее. И я бы мог это сделать. Но не сделал.

– Вы не хотели отказываться от надежды, – тихо произнесла Варламова. – Вам не в чем себя упрекнуть.

Максим Сергеевич медленно перевел взгляд на бутылку, облизнул губы и горько выдохнул:

– Правда? Возможно, и так. Но что, если я просто мстил ей? Что, если хотел, чтобы она подольше помучилась?

Он взял бутылку и снова наполнил стакан.

Варламова окончательно растерялась. В его словах вполне могла быть доля истины. Конечно, она ни на секунду не допускала, что дело было только в мести. Но человек слаб и в слабости своей не забывает обид. Часто мы творим самые подлые и жестокие поступки неосознанно.

Мария смотрела, как Завадский пьет, и размышляла. Она была бы рада улизнуть из кабинета, но слово «улизнуть» совершенно не применимо к калеке, которая умеет только ковылять и не сможет сделать даже пяти шагов без своей проклятой трости.

Словно прочтя ее мысли, Завадский вдруг спросил:

– Трость действительно вам нужна? Или вы ходите с ней для солидности?

Предположение заставило Марию улыбнуться.

– Солидность тут ни при чем, – ответила она. – Без трости мне придется скакать на одной ноге.

– Кроме того, она дает вам возможность отбиться от нежелательных ухажеров, верно?

Лицо Марии оцепенело, а в голове пронеслась отчаянная мысль – уж не издевается ли Завадский над ней? Но нет, не похоже было, чтобы издевался. Неужели он действительно считает ее… женщиной?

– Обычно, когда поклонники надоедают, я поливаю их из пожарного шланга, – неловко сострила Мария.

Максим Сергеевич улыбнулся.

– Это смешно. – И вдруг сказал без всякого перехода: – Я думаю, жене доставляло удовольствие меня мучить. И тогда, когда она была здорова, и потом, когда уже заболела. Иногда я читал в ее взгляде торжество. Особенно в последние несколько дней, когда она разговаривала с покойниками. Думаю, в те мгновения она была счастлива. Ведь снова могла делать что-то у меня за спиной. И торжествовать от того, что я не могу принять участия в их разговоре.