Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской - Михаил Борисович Пиотровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Боль утраты в каждом миге, если друг покинул дом.
Тяжело бродить по следу и утрату видеть в нём.
Диво ль горе испытавшим лик вселенной волновать
Ураганом буйных вздохов, непрестанным слёз дождём!
Мчусь я, пламень исторгая, псом взбесившимся мечусь.
Робким лучше сторониться, не ходить моим путём.
Я мечусь в степи разлуки, где ты, солнце, где мой друг?
К тени рвусь, бегу от тени, злым безумием влеком.
Вот валяюсь я, усталый, у подножия горы.
Странно это – туча плачет и скорбит со мной вдвоём.
Голову любовь снесла мне, – поздно попрекать меня:
Обезглавленному уши не смешно ли рвать потом?
Чтобы стало невозможно речи века понимать,
Подойди, о виночерпий, опьяни меня вином!
Ты заносчива и вечно проклинаешь Навои, —
Он тебя благословляет, счастлив быть в плену твоём.
«Прекрасные стихи, жаль – плохая подача Лебедева, – вспоминал историк, востоковед Александр Болдырев, который не знал, что Лебедев умирает от голода и держится из последних сил. – Стихи прекрасны – ясная, лёгкая речь сказки, как пушкинская сказка прямо».
Красота твоя восходит, словно солнце, надо мной.
Блещешь ты – и каждый атом ощутим, как свет дневной.
Каждых сумерек истома – это мгла волос твоих.
Лик твой бел – и зори утра светят дивной белизной.
Что достойно отражаться в зеркале очей твоих?
В них сверкает устремление, отражён весь мир земной.
Ночь настанет, и влюблённый оглашает воплем мир.
В час, когда сияет небо, озарённое луной,
Во вселенной кто найдётся, чтоб принять твою любовь?
Только я! Пусть я безумец, – не дерзнёт никто иной.
Кто сказал мне: «Эй, влюблённый, ты и любишь, и любим»?
Ревность – знак неистребимый, эта страсть – клинок стальной.
Между мыслью и словами нет единства, Навои,
Если ты язык свой в жертву не принёс любви одной.
«После вечера, – вспоминал мой отец, – Николай Лебедев слёг окончательно. Он медленно и мучительно умирал на своей койке в бомбоубежище, но, несмотря на физическую слабость, делился планами о своих будущих работах, читал стихи, свои переводы… Голос – слабый – становился всё тише и тише, и когда он ушёл – лежал мёртвый, покрытый туркменским ковром, но казалось, что он всё ещё читает свои стихи. Через несколько дней умерла его молодая красивая жена».
Не могут люди вечно быть живыми,
Но счастлив тот, чьё будут помнить имя.
Говорят, есть несколько способов смотреть на мир: быть уверенным, что чудес не существует, и твёрдо знать – чудеса вокруг нас, мы окружены чудесами. Мне ближе второй способ. Когда я думаю о войне, то восхищаюсь людьми, сумевшими творить чудеса и смотреть на мир, на людей, на жизнь с волшебством. Разве не чудо – в голодном, холодном, казалось бы, униженном Ленинграде в самые тяжёлые дни блокады устроить праздник, торжественно отметить, вспомнить великих мудрецов Востока? Это было мистическое действо – сакральное служение искусству, мудрости – и искусство уничтожало боль и страх.
«Слово, идущее от сердца, проникает в сердце».
В воскресенье, 19 октября 1941 года, в 120-й день войны и 43-й день полной блокады города в Эрмитаже устроили праздник: отмечали восьмисотлетие со дня рождения гениального азербайджанского поэта Низами Гянджеви. Поэт Николай Тихонов сердечно и просто сказал: «Мы вспоминаем имена великих поэтов в разные эпохи по-разному. Сегодня мы вспоминаем славного поэта, когда у ворот нашего города стоит враг, самый злобный, страшный, какого когда-либо знала наша родина. Назло этому врагу, отвергающему всё человеческое, мы празднуем память великого человеколюбца – азербайджанского поэта… Низами пришёл в наш город в буре сражений, и мы встречаем его, как друга, в нашем военном лагере, союзника и соратника в великой битве за правду, за свободу непобедимого, нового человечества». В другие времена, быть может, эта речь показалась бы излишне пышной, пафосной, но в те дни она звучала великолепно, как мужественный, гневный вызов грозным событиям.
На вечер приехали (вернее, их привезли с фронта) учёные-востоковеды. Они поднимались на трибуну в шинелях, с противогазами, уставшие, обессиленные и читали строки поэта, рассказывали о его жизни, высказывали оригинальнейшие научные предположения, предлагали поразмышлять об идеях восточного мудреца и поэта. Казалось, всё как обычно, и грозный Орбели, которому удалось убедить, уговорить руководство города не отказываться от праздника, – торжествовал. Мы обязаны были провести этот юбилей, чтобы всем показать: в Ленинграде жив могучий дух торжествующего творчества. Как говорил Низами: «Мир ради радости и счастья – не ради притеснений и нужды».
Друг, утешься. Судьба нам на помощь в печали приходит,
К опечаленным, друг, из неведомой дали приходит.
Хочешь вечного счастья – не спи, ночи в дни превращая.
………………………………………………….
«Холодно. Очень холодно. Трудно писать – но останавливаться нельзя, – записывал в дневнике Борис Борисович Пиотровский. – Я принял решение: надо работать, работать, и работать, и нельзя ничего откладывать, нужно спешить».
«История и культура Урарту» – книга, которую он начал писать зимой 1941 года в свободное от основной (оборонной) службы время: «Условия блокады лишили меня возможности пользоваться библиотеками, и в этом следует видеть объяснение некоторых дефектов аппарата. Я был вынужден пользоваться только своими конспектами и рассчитывать на свою память». В этом признании – его характер: скромность, смирение и тщательная научная щепетильность.
С книгой связано одно таинственное событие. Борис Борисович девять лет упорно искал памятники древней цивилизации Урарту, а точнее – руины сохранившейся крепости около Еревана, которая была названа в честь урартского бога Тейшебы. Никаких следов не удавалось обнаружить. Наконец – удача: в 1939 году вместе с коллегами он отыскал руины древней крепости Урарту. Это была мировая сенсация – о ней заговорили учёные всего мира. Удача следовала за удачей, одна находка великолепнее другой – иногда учёным везёт. Однажды они нашли прекрасную бронзовую статуэтку Тейшебы – урартского бога грома, бури и войны (надо заметить, что нашла статуэтку будущая жена Пиотровского – моя мать: студенткой она работала в экспедиции Бориса Борисовича). Говорили, он – грозный бог – появляется накануне страшных событий. Его нашли в июне 1941 года, а через несколько дней началась Великая Отечественная война… Через две с половиной тысячи лет Тейшеба вернулся из небытия. «По пути, в поле, я встретил почвоведа Ашота Читчана, – вспоминал Борис Пиотровский. – Не успел я с ним поздороваться, как он сказал: Борис, сегодня ночью немецкие войска перешли советскую границу. На следующий день работы прекратились, многие рабочие и участники экспедиции сразу уходили в армию».
Борис Пиотровский вернулся в Ленинград, в Эрмитаж: «Вернулся в Ленинград в первых числах июля. Поезд пришёл поздно вечером. Поспешил домой. В сумерках белой ночи дома, лишённые света, с чернеющими открытыми окнами, стояли, как крепости с раскрытыми
