Марш обреченных - Владимир Свержин

Итак, картина, при всей своей туманности, начинает проясняться, по одной возвращая для широкого обозрения скрытые до поры, до времени фигуры. Рука, нажавшая на спусковой крючок, процентов на девяносто девять и девять в периоде, нам известна. Известна и рука, вложившая ствол. Кто такой этот Баландин – мы ещё уточним. Можно сказать, что он уже приплыл. Хотя я очень сильно подозреваю, что это вновь очередной «рубильник»[38].

Пользуясь невниманием хозяйки, увлеченной очередным монологом, я зажимаю между пальцами маленькую фотографию с ликом отставного гэбистского подполковника. Обычная карточка три на четыре, из тех, что клеят на удостоверения. Ну это, как раз, ерунда. Был бы исходный материал. Из этой мелочи Слава Бирюков, при помощи своего чуда техники сделает конфетку. Омолодить, состарить, изменить прическу, отрастить усы и бороду – нет проблем. Хочешь быть негром? Секунда делов. Размеры снимка? Можно ужать до квадратного сантиметра, можно увеличить до размера рекламного плаката.

– Кстати, – как бы вспоминая о чем-то важном, спрашивает Стрельцов. – Я запамятовал, куда поехал ваш муж?

– Я же уже сказала: Толя работает в совместном российско-французском предприятии. Сейчас вспомню, как оно называется… – Небольшая пауза… – «Шартан»!

Мы с Андреем невольно переглядываемся. Как ни тужься, сколько ни вспоминай, название нам ровно ни о чем не говорит. Ну ничего. На всякий случай запомним.

– Еще один вопрос, Зоя Тихоновна, вы не подскажете, он скоро вернется?

Яковлева пожимает плечами.

– Он вчера звонил, сказал, что пока задержится. А что, Толя очень нужен?

– Да в общем-то, нет, – с деланным равнодушием отмахивается следователь. – Формальности… И вот еще. О вчерашнем инциденте вы можете что-либо рассказать?

– Так ведь поздно было. Мальчишки тут сидели, я уже спать пошла… – начинает оправдываться Зоя Тихоновна.

От дальнейшего изложения подробностей процесса нас избавляет появлений милицейского капитана.

– Как успехи, ребята? О, я гляжу, вы тут неплохо устроились! – на ходу бросает он.

– Садись, капитан. Зоя Тихоновна, у вас ещё чашечка найдется?

Мадам Яковлева уметается на кухню за очередной порцией чая.

– Чем порадуешь? – спрашиваю я.

– Сержантов наловили полный невод. Куда девать прикажете?

– Гони их на опознание. Военные билеты изъял?

– Что за вопрос? Конечно!

– Давай сюда.

Капитан Стельмах раскладывает перед нами на столе шесть однотипных удостоверений воинской личности.

– Младший сержант Круглов, – начинаю читать я, – младший сержант Палагнюк, сержант Дыркин, младший сержант Сухорук.

Стоп! Еще раз! Младший сержант Сухорук Георгий Олегович.

Видимо, глаза мои становятся неестественно большими, поскольку Стрельцов смотрит на меня с плохо скрываемым интересом. Я молча протягиваю ему документ. Андрей быстро пробегает четкие официальные строки, и мне тут же становится ясно, как, должно быть, выглядело мое лицо минуту назад.

«Сын?» – озадаченным взглядом спрашивает он.

«Именно», – киваю я.

– Послушай, капитан. Приведи-ка сюда вот этого. Остальных можешь отпустить, – говорю я.

– Неужели нашли?! – заметно оживляется Стельмах.

– Нашли. Правда, не совсем то, что искали, но нашли. Приведи парня, и вот ещё что… скорее всего, по твоей разработке, он ни в чем не виноват, так что сам понимаешь.

– Хорошо, сделаем, – грустнеет капитан, понимая, что его работа далеко не закончена.

Младший сержант внутренних войск в краповом берете, с черной эмблемой, на которой серебряный орел сжимает в когтях обнаженный меч[39], угрюмо входит в комнату. Софринская бригада – спецназ внутренних войск и, по всему видно, что парень в неё попал отнюдь не по знакомству. Пара милиционеров, сопровождающих Сухорука, поглядывает на него с явной опаской.

– Все, ребята, вы свободны, – отсылаю я конвой.

– Проходи, Георгий. Вот твой военный билет.

Младший сержант смотрит на меня с некоторым подозрением.

– Андрей Владимирович, ты тут сам управишься? – обращаюсь я к Стрельцову, отставляя в сторону недопитый чай.

– Надеюсь, – кивает он.

– Вот и славно. Тогда мы с Георгием Олеговичем пойдем немного прогуляемся. Вечером свяжемся. Идет?

– Идет, Александр Васильевич.

– Тогда успехов… – я поднимаю руку в приветственно-прощальном жесте. Успехи теперь действительно ожидаются.

Мы спускаемся по лестнице. Стельмах стоит у входной двери с парой своих подчиненных и о чем-то оживленно переговаривается с ними, дымя сигаретой.

– Ну что, майор, все в порядке?

– В какой-то мере, да. Но, скорее, по моему расследованию, чем по твоему. Сержант к вчерашнему ограблению не причастен – это я тебе говорю со всей ответственностью.

– Забираешь его с собой? – интересуется он, глядя на моего спутника.

– Обязательно, – заверяю я его.

– Может сопровождающего дать? – капитан вопросительно смотрит на широкоплечего вэвэшника.

– Обойдемся как-нибудь. Но за предложение спасибо.

На улице пусто. Даже моторизованные топтуны куда-то подевались. Пешеходам, спешащим по своим делам, нет никакого дела до двоих медленно прогуливающихся по городу мужчин.

– Я так понимаю, что вы меня знаете? – нарушает молчание Сухорук-младший.

– Вас – нет. А вот с вашим отцом нам пришлось заниматься одними и теми же проблемами. Однако не буду изображать из себя графа Монте-Кристо – я майор Лукин Александр Васильевич. Контрразведка.

– Очень приятно. – Мой собеседник кривит губы в весьма искусственной улыбке. – Чем обязан?

– Я вижу, доверять ты мне не склонен, – начинаю я таинственный обряд вербовки.

– Честно говоря, не очень, – угрюмо цедит он.

– Благодарю за откровенность. Я почему-то так и подумал.

– Мой отец был убит. Потому что занимался этим делом. Генерал Рыбаков тоже получил пулю в голову. Из-за того, что что-то знал о нем.

– Ты знаешь что?

– Не знаю. А знал бы, не сказал. Вы называете мне первое попавшееся имя, говорите, что работали с моим отцом, и я должен вам верить? Чего вдруг?

– И все-таки желательно. Поскольку кому-то тебе верить надо. Или ты хочешь сказать, что у дома Рыбаковых прогуливался просто для того, чтобы подышать свежим воздухом?

– Может быть и нет. Вам-то что?

– Мне-то, как раз, что. К дому Николая Михайловича ты пришел по делу. Тебе нужен был генерал Рыбаков. Твой отец погиб перед встречей с ним. А сам он был убит как раз в то время, когда у него была назначена встреча с твоим отцом. Но ты, насколько я понимаю, не знал об этой смерти. А вот об опасности, грозящей твоему отцу, знал. И ещё кое-что знал. Иначе зачем тебе было сюда ходить?

– Предположим, что вы правы. Что из этого следует?

– Только то, что ты ходишь над пропастью с закрытыми глазами и старательно пытаешься их не открывать. Информация, из-за которой погиб подполковник Олег Георгиевич Сухорук, настолько опасна, что вопрос о том, убивать тебя или нет, перед теми, кто отдавал приказ об уничтожении подполковника Сухорука и генерала Рыбакова – а список жертв в этом деле можно продолжать! – просто не стоит. Ты смертник. Понимаешь, смертник!

– Не надо меня пугать. Я не из пугливых, – огрызнулся юноша.

– Это радует. Но ничего не боятся только мертвецы и дураки. Надеюсь, что к ним ты тоже не относишься. Храбрость в этом деле – не довод. Точнее, довод, но не решающий. Понять, кто в нашей игре догоняет, а кто убегает – невозможно. Здесь ты имеешь дело не с человеком, даже не с бандой, а с великолепно отлаженной надгосударственной, возможно, транснациональной структурой. Понимаешь, о чем я говорю?

– Честно говоря, не совсем. – Во взгляде младшего сержанта недоверие сменяется живым любопытством.

– Хорошо, постараюсь объяснить. Извини тебе придется набраться терпения. Надеюсь, ты понимаешь, что все словечки типа «империализм», «коммунизм» и иже с ними, – это всего лишь пустое сотрясение воздуха, никакого реального смысла в себе не несущее?

– Положим, – усмехается он.

– Положим. Все эти и другие, тому подобные теории создаются лишь с одной, но весьма практической целью – загнать людские потоки в то или иное контролируемое русло. Ни одно государство, со времен изгнания населения из первого государства – Эдемского сада, ни для одного реального конкретного индивидуума ничего не сделало. Причем, вовсе не от того, что здесь есть чей-то злой умысел. Просто интересы каждого человека в отдельности и государства в целом кардинально противоположны. Каждый из нас по натуре своей индивидуалист. Прости за очередного «-иста» – это все издержки терминологии… Говоря без околичностей: каждому из нас хочется, чтобы ему и тем, кто находится рядом с ним было хорошо, вне зависимости от каких бы то ни было политических, национальных, экономических, религиозных и любых других раскладов, которые только могут прийти в голову. Чем дальше от тебя, как от эпицентра, находится то или иное событие, чем меньше оно с тобой соотносится, тем меньше оно тебя волнует. Нужен пример? Пожалуйста! Генерал Рыбаков был замечательным человеком и выдающимся разведчиком. Его смерть причинила бездну горя семье, она больно ранила нас, работавших под его началом, вызвала живое сочувствие у тех, кто его знал, дежурные фразы в официальном некрологе и абсолютное равнодушие у встречных прохожих. Как я понимаю, она же послужила поводом для радости у тех, кто был врагом Николая Михайловича. И так со всеми и во всем. Но я о другом. Для поддержания людских масс в повиновении государство неминуемо порождает доктрины, объясняющие направление движения потока и властные структуры, надзирающие за тем, чтобы всяк отдавал, что с него спрошено и из общего потока не выбивался. Это понятно?