Второе дыхание (СИ) - Шабанн Дора

— Уля, Конфетка моя, сладкая моя девочка, — тихо шептать и баюкать молча плачущую жену в руках. Он должен, он справится. Сейчас именно он направляет их союз, и ему должно быть сильным.

— Тём, это так обидно, так больно, — жена говорит настолько тихо, что он еле улавливает слова, а скорее — угадывает, и то с трудом.

— Прости, Конфетка! Я идиот. Забыл за работой, что мы с тобой столько уже прошли вдвоём, и мы же на самом деле — идеальная пара. Всё было так стабильно, спокойно, равномерно. У нас получалось всё, что надо, увы, не с первого раза: с ошибками, сомнениями, не идеально и, вообще, — скучновато. Твои эмоциональные выплески казались мне утомительной глупостью. Я думал, что может быть лучше, ярче, сразу идеально. Без ошибок. Нет. Именно совместные попытки, провалы, их исправление, преодоление — и есть жизнь.

— Я не понимаю, Тём. Не знаю, чего от тебя ждать. Мне кажется, это крах, тупик. Конец. Я так устала. У меня нет сил. Я больше не могу, — Уля плачет.

Слёзы текут без остановки. И эти непрекращающиеся почти беззвучные слёзы — тот срыв, который он допустил. Даже если он прав (но не сейчас), что с того? Если она, его малышка, его солнечная девочка, его колокольчик, его Конфетка, плачет. Не скрываясь и не прячась, не стесняясь слёз, потому что у неё на это больше нет сил. И только он за происходящее в ответе. Допустил, не защитил, довёл. Козлина. Он — сильный мужик, а его хрупкая и нежная жена терпела и молча страдала так давно. Бл*, так давно.

— Не надо, милая. Больше не надо. У тебя есть я. Я справлюсь, смогу. Верну тебе улыбку, счастье и покой в душе. Просто позволь мне. Просто дай возможность. Я сделаю, ты же меня знаешь.

— Тёёём. Я боюсь. Если опять. Если снова… я больше не выдержу. Не смогу пройти через этот ужас ещё раз. Ведь столько лет жила с уверенностью в тебе, твоих словах. Без сомнений. С верой в тебя, в нас. А теперь…

Прижать Улю крепче, заметить, что дочери доели свои плюшки, а потом тихонечко утекли в «детскую комнату».

— Теперь всё будет лучше, чем раньше. У тебя не будет поводов для сомнений. Я буду рядом. Всегда. С тобой. Только с тобой.

Жена длинно всхлипывает. Вытирает лицо рукавом и предложенной салфеткой. Поднимает на него глаза: красные, опухшие, вновь полные слёз, но по-прежнему те самые — родные.

— Милая, поверь мне. Мы будем вместе снова. Как двадцать лет назад. Всё, что будет приходить в нашу жизнь — будет по нашему обоюдному решению. У тебя будет время на творчество, у нас будут прогулки и пикники вдвоём. Мы знаем, каким сокровищем обладаем, мы его сохраним. Вместе.

— Я бы хотела, но холод последних лет не даёт мне поверить, что это не закончится через пару недель. Ты опять вернёшься к своим проектам и командировкам, а я, на моём тихом кладбище, теперь, вместо спокойной работы, буду представлять, в этих командировках, с тобой под ручку очередную юную стройную красотку. У меня просто не хватит здоровья на все эти страхи, сомнения и мучения. Я давно немолода, милый и слишком устала быть на периферии твоей жизни. В тиши, холоде и забвении. Как статусная вещь, что извлекается из тёмного металлического сейфа исключительно «по поводу», — жена выдыхает, вытирает слёзы, смотрит на него устало и опустошённо.

Её глаза больше не сияют теплом и нежностью. В них теперь нет той уверенности, что он видел все двадцать лет, прожитых вместе. Глаза его жены потухли. Они сейчас не излучают любовь, радость и желание жить. И виноват в этом, в первую очередь, он. Ему, только ему, это исправлять. Он не допустит никаких чужих спасателей к своей женщине.

Осталось её в этом убедить.

Ещё никогда он не был так рад внезапному звонку Полины. Пока Уля, мгновенно собравшись, внимательно выслушивала сестру, призвал детей и уточнил, что планировалось на остаток выходных. Возрадовался тому, что тусовка у дочерей предполагалась вне дома. И наметил планы по успокоению нервов своей тревожной половины.

76. Ульяна. Август. Санкт-Петербург. 18+

Поля звучала устало, но довольно.

Отчиталась о состоянии здоровья родителей, сказала, что они с Сеней всё подготовили на неделю пребывания дома и мамы, и отца. Сообщила, что папа даже на работе в пятницу был. Тихо и грустно вместе посмеялись. Сказала, что вчера я была права, и эту тягомуть ей пора завязывать. Да, она уже договорилась вечером встретиться с Владом, дабы расстаться окончательно и бесповоротно.

Узнав, что Артём вернулся, младшая встрепенулась и выразила желание приехать — выступить с эмоциональной обличительной речью. Поблагодарила её за предложение и, конечно, отказалась. Куда мне сейчас в наш замес ещё и Полечку с топором?

Пока мы с сестрой общались, муж созвал дочерей, проверил их наряды, комплектность состава, вытер усы от какао на некоторых счастливых мордашках. К тому моменту, когда мы распрощались с Полей, семья оказалась готова к отбытию из заведения.

Пока грузились в машину, отец с дочерями бодро обменивались новостями за прошедший в разлуке месяц. За этой болтовнёй и после эмоционального всплеска, я, как-то незаметно для себя, похоже, отрубилась.

Очнуться голой под горячим душем в объятьях мужа было дико странно.

Так неожиданно. Я даже не сообразила, что сказать. Молча выпучила глаза, чем Тёму изрядно повеселила. В глубине озабоченных малахитовых полей, блеснули смешинки, а лучики морщинок собрались вокруг глаз. Муж хмыкнул и продолжил активно меня намыливать густой ароматной пеной.

— Вот, теперь ты вновь свежа и прекрасна, моя июньская роза. Без всяких там следов, — фыркнул супруг, споласкивая нас с помощью функции «тропического ливня», которую я, за десять лет жизни в доме, в душевой кабине ни разу не использовала.

— Сейчас вытрем тебя, посушим и спать уложим, — продолжал бубнить себе под нос Артём, заматывая меня в махровую простыню, вместо полотенца и утаскивая на руках в спальню.

Устроив моё разомлевшее тельце на постели и обложив подушками, он исчез, чтобы, спустя мгновение, вернуться с феном в руке. Струя горячего воздуха должна была, по идее, проветрить мне мозг, но, в реальности, добавила томной неги и, следом за горячей водой из душа, унесла меня в сонную хмарь. В которой я куда-то бежала, чего-то искала, плакала, металась, но, периодически просыпаясь, всегда находила себя в тёплых и надёжных мужниных объятьях.

Почему-то полусонный разум посчитал руки Артёма подходящим местом для успокоения и восстановления сил. Как физических, так и душевных. Иногда мне казалось, что я слышу колыбельную. По молодости, мы её часто пели нашим капризным младенцам. Прошло столько лет с тех пор, но и сегодня спалось мне под знакомый мотив очень даже замечательно.

Так замечательно, что, в конце концов, мне начали сниться сны. С ярко выраженным эротическим уклоном.

С чего бы? Нервная реакция организма, что ли? Ой.

Замерев и насторожившись, осторожно приоткрыла один глаз. Дневной свет в спальне приглушён шторами, в доме тишина. А вокруг меня и со мной что-то происходит. Всё пространство чуть ли не гудит и звенит от напряжения. Горячо и влажно, потому что муж меня из простыни вытряхнул и в себя завернул, похоже. Артём везде: его макушка трётся о мой подбородок и скулы, пока сам он меня, натурально, облизывает; горячие руки сжали меня, фактически, спеленав; некоторые, особенно пламенеющие части тела мужа, находятся в очень определённых местах и ведут себя чересчур провокационно; а ножки мои вообще прижаты его тяжеленными. И мне не то что не дёрнуться, не вздохнуть толком.

Естественно, при таком плотном контакте, Артём сразу понял, что я проснулась. Скользнул мощным движением сильного тела вдоль всей меня, широким мазком горячего влажного языка прошёлся от груди, через шею до самого уха. И жарко в него зашептал:

— Моя Конфетка проснулась. Открой глазки, моя прелесть, — ну, ясно, на призыв Горлума я всегда начинаю ржать, и глаза сами открываются.

— Не возись, милая, — супруг посильнее меня стиснул и потёрся носом о висок, — я же сначала поговорить хотел, да. Мы же собирались выяснить всё и перейти к основательному взысканию накопившихся долгов, — при этом Тём не только меня из рук не выпустил, но и устроился как-то так, что я целиком и полностью под ним оказалась.