Лев Гумилев: Судьба и идеи - Сергей Лавров

Итак, на карте Срединной Азии около 135 г. до н. э. мы видим гигантское государственное образование Хунну, протянувшееся от «Западного края» – бассейн реки Тарим, до Байкала – на севере и почти до Желтого моря – на востоке507. На юге оно включало северную излучину реки Хуанхэ, то есть доходило до Великой Китайской стены, а кое-где и переходило южнее нее. Империя Хань как бы сжалась на юго-востоке от гигантского массива Хунну (см. карту № 1).

Успехи хуннов, как считали и евразийцы, были связаны с традициями прошлого. Ни одна историческая среда, по мнению П. Савицкого, не может дать такого подбора образцов военной годности и доблести, какой дает кочевой мир508.

Таким образом, превосходство «цивилизованных земледельцев» над варварами-кочевниками – это злой миф истории. Ведь и кочевой быт отнюдь не предполагал беспорядочного плутания по степи. Кочевники передвигались весной на летовку, расположенную в горах, где пышная растительность альпийских лугов манила к себе людей и скот, а осенью спускались на ровные малоснежные степи, в которых скот всю зиму добывал себе подножный корм. Места летовок и зимовок у кочевников строго распределялись и составляли собственность рода или семьи509.

Родовой строй стал социальной основой державы Хунну. Успехи хуннов в эпоху Модэ и его преемников объясняются быстрым переломом в политической системе, социальном строе и культуре.

Л.Н. приходит к следующим выводам: во-первых, хунны – отнюдь не орда, а единое племя, разделенное на роды; во-вторых, их политическая система была не примитивна, а довольна сложна и гибка. Во главе государства стоял «высочайший», но это не царь, а «первый среди равных» старейшин, которых было 24 (по числу родов). Вначале он был выборным, позже – наследным. Ниже его стояла система вельмож и чиновников пяти классов (члены рода шаньюя). Наряду с аристократией крови существовала аристократия таланта – служилая знать, не относящаяся к родственникам шаньюя. Их называли «Гудухеу» – князь счастья. Последнее обстоятельство особо подчеркивал Л.Н., так как оно очень «подпирало» его концепцию пассионарности. Эта группа вообще была связана не с отдельными родами, а с центральной системой управления, что, по Гумилеву, «крайне характерно для пассионариев всех времен и народов»510.

Государственное право предусматривало смерть за нарушение воинской дисциплины и уклонение от воинской обязанности. Нравы хуннов были суровы, а суд короткий и строгий. По китайским свидетельствам, преступность у них выражалась едва несколькими десятками узников на целое государство511. Именно эти чрезвычайные законы, весьма характерные для фазы пассионарности, способствовали консолидации хуннов и превращению их в сильнейший этнос Срединной Азии.

Сложнее определить особенности гражданского права. Видимо, в родовом владении у них находились пастбища, а неудобные земли принадлежали всему хуннскому народу. «Земля есть основание государства», – провозглашал Модэ. Гумилевское утверждение о государстве Хунну позже оспаривалось в дискуссии 60-х гг. И все-таки он, видимо, был прав, если вышедшая в конце 90-х гг. книга известного русского востоковеда Е. Кычанова так и называется: «Кочевые государства от гуннов до маньчжуров». В ней прямо говорится о ранней государственности в самобытных и оригинальных формах512.

Хунны знали рабство, но в неволе у них были в основном пленники, использовавшиеся на хозяйственных работах. Современный китайский историк считает, что они составляли 1/10 населения хуннского государства513.

Запутаннее обстоит дело с налогами. Л. Гумилеву, идущему по линии противопоставления «Хунну – Китай», хотелось бы, чтобы их совсем не было у хуннов. Он пишет: «Степнякам вообще чуждо понятие налога, свободный воин не согласен ничего никому платить»514. Увы, здесь Л.Н., видимо, ошибся; во всяком случае, покоренные народы платили хуннам кожами и полотном. Западный край был обложен, кроме того, и «данью кровью», т. е. необходимостью участия в походах хуннов. Была и какая-то система налогов со скота и у «местных»515.

Противопоставление «Хунну-Китай» или «степняки-земледельцы» характерно и для евразийцев. Так, П. Савицкий с удовольствием приводил следующий пример. Евнух, бежавший из Китая, обличал китайцев: «Ваши обычаи и ваше право таковы, что класс восстанавливается против класса. И одни принуждены быть рабами, чтобы дать другим возможность жить в роскоши». Евразиец № 1 отмечал, что это, пожалуй, самое раннее, дошедшее до нас противоположение «срединного мира» периферическому... Основу гуннской мощи он видел в независимости от Китая по части всех реальных потребностей516.

Отвлечемся от конкретики и ответим на типичное обвинение Л.Н. в «биологическом подходе к прошлому»517. Спрашивается: какой подход он использовал для объяснения взлета и успехов Хунну? Ответ однозначен: социально-экономический анализ, причем гораздо более трудный, чем при рассмотрении поздних эпох, так как материал приходилось собирать по крупицам! Написав это, я обнаружил подтверждение у П. Савицкого; в одном из писем он именно за это хвалил Гумилева: «Вы делаете попытку глубокого социального анализа истории кочевников. Я читал немало литературы по этим вопросам. Но такой попытки еще не встречал. Бог Вам в помощь!»518

Если где-то потом, углубляясь в проблемы этногенеза, Л.Н. нарочито обострял некоторые формулировки, иногда отбрасывал (для чистоты эксперимента?) социально-экономические факторы, то это лишь заострение, акцент и не более того.

Культура хуннов – одна из спорных проблем. Вроде бы у них не было письменности, поскольку она не была обнаружена. Но это не самый сильный аргумент, тем более что китайский дипломат (где-то в 245–250 гг.) сообщал как о чем-то само собой разумеющемся – о хуннской письменности519. Китайцы эпохи Хань потому и считали хуннов диким народом, что признавали единственным источником культуры только свою страну.

Между тем хунны могли выбирать: на востоке лежал ханьский Китай, на западе – остатки разбитых скифов и победоносные сарматы. «Кого же надо было полюбить?» – спрашивал Л.Н. и отвечал (ссылаясь на раскопки царского погребения в Ноин-уле, где лежал прах Учжулю-шаньюя, скончавшегося в 18 г. н. э.), что для тела хунны брали китайские и бактрийские ткани, ханьские зеркала, просо и рис, а для души – предметы скифского «звериного стиля»520.

Рассказать какими угодно словами, что такое «звериный стиль», невозможно. Читатель должен или сходить в Эрмитаж, или, если он не петербуржец, посмотреть в библиотеке изданный в 1958 г. альбом «Древнее искусство Алтая»: он не пожалеет. Во всяком случае, П. Савицкий, а он и так хорошо знал, что такое «звериный стиль», был потрясен этим альбомом. «Вот поистине ценности всемирно-исторического порядка», – писал он Г. Вернадскому в США. А в письме Л.Н. Савицкий не сдерживал своего восхищения: «Каковы горный баран и олень, тот и другой в стремительном движении! Более совершенных и более современных (сверхсовременных!) вещей я вообще не знаю в искусстве нашей планеты... Еще с большей уверенностью, чем два месяца назад, повторяю: кочевнический «звериный стиль» ставлю выше всей греко-римской скульптуры»521.

Савицкий считал, что памятники кочевнического искусства можно разделить на три основных «пошиба»: классический, фантастический и графический; последнему, по его мнению, мог бы позавидовать любой современный абстракционист522. «Звериный импрессионизм» был, по-видимому, стилем гуннской державы, так сказать, «гуннским ампиром»523.

Вернемся еще раз к тому, что же хунны брали у Китая «для тела»; не были ли они просто эпигонами, никогда и ничего не изобретя сами? Л.Н. многократно подчеркивал обратное. Он приводил несколько характерных примеров. Штаны были изобретены кочевниками еще в глубокой древности. Когда в IV в. до н.э. правитель древнекитайского царства Чжао решил реорганизовать войско и завести конницу, выяснилось, что конников надо одеть «на варварский манер» – т. е. в штаны, которых китайцы никогда не носили. Правитель оказался в трудном положении, о чем и сказал своим приближенным: «Сам-то я уверен, что сделать это необходимо, но боюсь, что Поднебесная будет смеяться надо мной»524.

Стремя появилось в Центральной Азии между 200 и 400 гг. Правда, кто придумал стремя – сяньбийцы или другой народ, до сих пор неясно. Кочевая повозка на неких деревянных обрубках сменилась сначала коляской на высоких колесах, а затем – вьюком. Кочевники изобрели изогнутую саблю, вытеснившую прямой меч, а их длинный лук метал стрелы на расстояние до 700 м. Круглая юрта считалась в то время наиболее совершенным видом жилища525. Недаром она дошла до наших времен и ее можно видеть на горных пастбищах Киргизии!