Питер - Шимун Врочек

— Как ты здесь оказался? — спросил Иван.

— Не помню, — Уберфюрер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же — на пустоту. Всё, что начиналось с момента «Вперёд!» и прыжка его в тоннель — исчезло, в потаённом чулане памяти не было ни одной вещицы — только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Уберфюрер и на этом успокоился. Посттравматическая. Вот и ладно.

— А здесь — это где? — спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?

— Новая Венеция. Где-то рядом с Горьковской. А что, ты совсем ничего не помнишь?

— Помню только, что когда очнулся, ссал на гермуху.

Иван поднял брови.

— С заброски?

Старая примета — отлить на гермодверь. На удачу.

Уберфюреру хотелось сказать — нет, чисто отлить захотелось, но он сказал:

— Похоже. Может, у меня сотрясение?

— Смотри мне в глаза, — Иван прищурился. — Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.

— Офигевающая прохрень, — сказал Уберфюрер быстро. — Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, всё в норме, брат.

— Ага, — Иван кивнул. Посмотрел на Уберфюрера с каким-то отрешенным выражением на роже. Странный он вообще, Убер. Клёво.

— Мы Восстания взяли? — всё-таки кое-что он помнит.

Иван помедлил.

— Ну как тебе сказать… взяли.

Лицо у него стало — выразительней некуда. Уберфюрер почесал затылок.

— Так где мы, брат? — спросил он.

— На Горьковской. Вернее, в перегоне от Горьковской до Невского проспекта.

— Как это? — удивился скинхед. — Тут же тоннель должен быть завален!

— Да, Убер, — сказал Иван. — По башке… или что у тебя там, тебя крепко приложили, если даже этого ты не помнишь. Сам-то ты как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… — диггер вдруг насторожился, наклонился вперёд. — Покажи руку!

— Чего?

— Да не эту… другую! Ногти твои где? — Иван поднял взгляд, посмотрел ему в глаза. — Да, брат.

Уберфюрер наклонил голову, посмотрел. Вздрогнул. Левая рука была недавно зажившая, с уродливыми кусками розового мяса вместо ногтей. Уцелел ноготь только на большом пальце. Дела. Уберфюрер сжал руку в кулак, разжал. Где это меня так? От усилия вспомнить опять заболела голова.

— Кто тебя так? — спросил Иван.

Найду, кто это сделал, — Убер сжал зубы, — яйца вырву плоскогубцами. Медленно.

Он пожал плечами. Месть — это личное. Потом сказал:

— Не помню, брат. Да это уже неважно. Верно?

Он проснулся оттого, что рядом кто рядом был.

Иван осторожно открыл глаза. Ага, вот ты где. Диггер вынул нож, подаренный стариком. Взял его обратным хватом, спрятав лезвие за запястье. Одно название, что оружие. Вот раньше у него был нож как нож. Даже с небольшой тварью можно справиться. Или, например, Уберфюреровский кукри — почти топор…

Некто неизвестный, наглец такой, залез в Иванову сумку. И что-то там искал. Возможно, смысл жизни, подумал Иван с иронией. Или пожрать.

Иван мягко перетек за спину наглеца, присел на корточки.

— Эй, — тихо позвал он. — Ты кто?

«Наглец» повернул голову, увидел Ивана. Испуг плеснулся в больших круглых глазах… и вдруг растаял. Его место заняла радость. Рот раскрылся…

— Командир!

Ну, блин. Иван выпрямил спину, встал.

— Ты что здесь делаешь? — он почти не удивился. Ну что за жизнь, плюнуть некуда, везде знакомые лица…

Перед ним сидел наследный, потомственный мент Миша Кузнецов. Только уже без «макарова» и с подбитым глазом. Иван только сейчас заметил, что одежда у того порвана, а руки в цепях.

Вот уж война раскидала, так раскидала.

— А профессор где? — спросил Иван, уже догадываясь, что так просто он теперь не отделается.

— Не знаю, — сказал Кузнецов. — Он от меня это… убежал.

М-да. Поручи дураку…

Кузнецов сопровождал Водяника по тоннелю на Гостинку. Профессор не был особо этим доволен, злился, даже кричал. Но Кузнецова не прошибешь — молодой мент упорно выполнял поставленную задачу. Так и шли они с профессором, то ругаясь, то обиженно молча, почти до Гостиного Двора… и тут Проф напоследок выкинул фокус. Кузнецов только отвернулся — а Водяника и нет. Как испарился. Миша сунулся в какой-то коллектор, тот вывел в другой коллектор. А там в тоннель.

Кузнецов понял, что заблудился.

А потом решил спросить дорогу у каких-то челноков…

Спросил.

Очнулся уже здесь — в цепях. Оказалось, что должен некую сумму, а расплатиться не может.

— Так и стал Кузнецов рабом, или как у них здесь называется?

— Долговой, — сказал Миша.

— Что будем делать, командир? — Кузнецов смотрел вопросительно. — Меня за побег хозяин забьёт.

Если бы я знал. Да что за судьба у меня такая? Иван выпрямился.

— Командир?

Оставить тебя здесь и кукуй дальше. А я доберусь до Василеостровской, разберусь там с делами и вернусь. Вот что надо сказать.

Или — извини, придётся выбираться самому. Пора взрослеть, мальчик.

Шипение динамиков.

В голове зазвучал хриплый ужасный голос Тома Вэйтса. С пятницы лабаю этот блюз…

Любимая музыка Косолапого.

— Командир? — в голосе звучало отчаяние.

Иван дёрнул щекой. Скулы затвердели так, словно он вложил за щеки бильярдные шары.

— Жди меня здесь, Миша, — сказал Иван. — Я скоро вернусь. Никуда не уходи.

Кузнецов радостно заморгал. Вот так у нас продвигается воспитание хомячков. Мы кормим их мечтами. Они жиреют, становятся легче воздуха и улетают за край мира. В Австралию, куда, как говорят, не добралась Катастрофа. Мы все живем в противогазах с розовыми стеклами.

Куда он, интересно, уйдёт в своих цепях?

Иван резко повернулся на пятках и пошёл вперёд.

Пока он ещё не знал, что будет делать. Но что-то будет — это точно. Проклятая станция.

Проклятое метро. Проклятая жизнь.

Шагая по помостам, он пересек основной причал, где выгружались садки. Гвалт и крики. Бьющиеся в сачках чёрные гибкие тела. Смотри ты, у них и зубы есть. Иван остановился посмотреть. Толстый местный в пропаленом на спине, в цветную полоску, махровом халате, вытянул руки и, напрягшись как пружина, вытягивал сачок — вода выливалась из сетки, угри выгибались и раскрывали узкие пасти.

У диггера на глазах тощий парень, вытаскивая сачок, не удержался — пошатнулся, начал терять равновесие, сделал два шага к краю причала — раз. Лицо его помертвело. Иван даже отсюда, с десятка метров, видел его огромные круглые глаза. Иван автоматически перешёл на бег. Парень уже падал, заваливался вниз…

— Отпускай! — кричали ему. Парень не слышал. Иван мчался, рефлекторно меняя путь, перепрыгивая корзины, где бились или вяло выгибали чёрные спины такие же угри. Парень, наконец, сообразил, выпустил сачок — но уже поздно. Он потерял равновесие. Вода под ним взбурлила от жадных угриных пастей…

Иван в отчаянии прыгнул через угол, чтобы не обегать такой важный для него отрезок пути.

Парень падал. Иван видел — хотя физически не мог этого разглядеть — как клацают мелкие острые зубы у лодыжки парня, вырывают кусок из чёрной штанины. В следующее мгновение Иван выставил руку. Пальцы ударили в плечо парня, схватили ткань рукава. Рывок, чуть не вывернувший сустав. Иван приземлился боком, на больную сторону — вспышка! — автоматически согнул колени, уходя в перекат. Не ушёл до конца, парень шлёпнулся на спину на помост и сработал как тормоз. Иван с размаху приложился левым боком об доски.

Вспышка боли.

Молния рассекла пространство на отдельные ломаные осколки.

Блин! Иван лежал, пережидая пульсацию боли в ребрах. Нет, не дают его ране зажить как следует. Лежал и думал о розовых облаках. Причал под ним мягко покачивался. Иван чувствовал, как снизу в дерево долбятся жадные морды угрей.

— Ты живой? — его тронули за плечо.

— Смотря… — Иван перевернулся на спину. Новая вспышка боли. — Смотря, кто спрашивает.

Перед ним реяла белая круглая луна — в призрачном ореоле. Сейчас слегка влажно и лёгкий туман. Неужели я наверху? — подумал он.

Луна то приближалась, то удалялась. Наконец, замерла. Иван откинулся, прикрыл глаза. Хорошо лежать.

Открыл.

— Таня? — в следующее мгновение он сообразил, что нет, не Таня. Но тоже очень красивая. И совсем другая. Губы девушки шевельнулись, но Иван не понял ни слова.

— Сейчас, — сказал он и начал подниматься. Его мягко уложили обратно. Иван постарался сосредоточиться, направить внимание в одну точку.

— …пройдет. — Вот, почти получилось. Нет.

Извини, Миша. Кузнецову придётся подождать.

Иван опять начал вставать. На этот раз мягкое сопротивление женских рук (а легко отличить), было легче. Иван усилием воли преодолел звуковой барьер и встал. Нога болела, но терпимо. Хуже, что ребра опять дали о себе знать.